Рука была покрыта царапинами и въевшейся грязью, как у всякого непоседливого мальчишки, но Моргауза заметила, что Гвидион явно старательно вымыл руки, вычистил грязь из-под ногтей и подрезал их. – Но почему ты сегодня надел праздничную тунику?
– Почему я надел праздничную тунику? – с невинным видом переспросил Гвидион. – Да, действительно. Ну… – Он на мгновение умолк. Моргауза знала, что, какова бы ни была причина, заставившая его так поступить, – а причина наверняка имелась и, возможно, достаточно серьезная, – она об этом никогда не узнает. В конце концов, мальчик спокойно пояснил: – Моя другая туника промокла от росы, пока я собирал для тебя ягоды, госпожа. – Затем он вдруг произнес: – Мне кажется, матушка, что я должен бы возненавидеть сэра Ланселета. Гарет с утра до ночи только о нем и твердил с таким почтением, словно это бог.
Моргаузе вдруг вспомнилось, что хоть она и не видела Гвидиона плачущим, но, тем не менее, когда Гарет уехал на юг, ко двору короля Артура, мальчик сильно по нему тосковал. Моргаузе Гарета тоже недоставало: это был единственный человек, который имел влияние на Гвидиона и способен был одним лишь словом призвать мальчика к порядку. С тех пор, как Гарет уехал, не осталось никого, к чьим советам Гвидион прислушивался бы.
– Я думал, что он окажется важным самодовольным глупцом, – сказал Гвидион, – а он совсем не такой. Он так много рассказал мне о маяках, что, наверно, и сам Лот столько не знал. И он сказал, что, когда я подрасту, мне следует приехать ко двору Артура и там, если я буду вести себя как хороший и честный человек, меня посвятят в рыцари.
В глубоко посаженных темных глазах мальчика промелькнула задумчивость.
– Все женщины твердят, что я похож на него – и спрашивают меня, а я злюсь, потому что не знаю, что им ответить. Приемная матушка, – подался вперед Гвидион. Темные мягкие волосы упали на лоб, придав спокойному личику непривычно уязвимое выражение, – скажи мне правду: Ланселет – мой отец? Я подумал, что, может, это и вправду так и потому Гарет так и восхищается им…
«И ты не первый, кто об этом спрашивает, радость моя», – подумала королева, поглаживая мальчика по волосам. Задавая этот вопрос, Гвидион внезапно показался таким маленьким и беззащитным, что Моргауза ответила непривычно мягко:
– Нет, мой маленький. Изо всех мужчин этого королевства твоим отцом мог быть кто угодно, только не Ланселет. Я ведь разузнавала. Весь тот год, когда ты появился на свет, Ланселет провел в Малой Британии – он сражался там бок о бок со своим отцом, королем Баном. Мне тоже приходило в голову нечто подобное, но ты похож на него потому, что Ланселет – племянник твоей матери, равно как и мой.
Гвидион посмотрел на нее недоверчиво, и Моргауза почти что услыхала его мысли: даже если бы она точно знала, что его отец – Ланселет, она все равно сказала бы ему то же самое. В конце концов, он промолвил:
– Возможно, когда-нибудь я лучше отправлюсь не ко двору Артура, а на Авалон. Приемная матушка, ведь моя мать живет сейчас на Авалоне?
– Я не знаю.
Моргауза нахмурилась… Опять этот до странности взрослый приемыш заставил ее говорить с собой, как с мужчиной. Ей вдруг подумалось, что теперь, с кончиной Лота, Гвидион был единственным во всем дворце человеком, с которым она хотя бы время от времени говорила, как взрослый со взрослым! О да, ночью, в ее постели, Лохланн вел себя как мужчина, но с ним так же невозможно было поговорить, как с каким-нибудь пастухом или служанкой!
– А теперь иди, Гвидион, иди, милый. Я собираюсь одеваться…
– Почему я должен уходить? – спросил мальчик. – Я все равно еще с пяти лет знаю, как ты выглядишь.
– Но теперь ты стал старше, – ответила Моргауза, внезапно вновь ощутив былую беспомощность. – Тебе уже не подобает оставаться здесь, когда я одеваюсь.
– Неужто тебя так сильно волнует, что подобает делать, а что нет, приемная матушка? – отпарировал Гвидион. Его взгляд остановился на подушке, все еще сохраняющей вмятину, оставленную головой Лохланна. Моргауза ощутила внезапную вспышку раздражения и гнева: он загнал ее в ловушку, словно взрослый мужчина, словно друид!
– Я не обязана перед тобой отчитываться, Гвидион! – отрезала она.
– А разве я сказал, что обязана? – Взгляд мальчишки был исполнен оскорбленной невинности. – Но раз я стал старше, мне нужно будет знать о женщинах больше, чем я знал в детстве, верно? Вот я и хотел остаться и поговорить.
– Ну, оставайся, оставайся, если хочешь, – сказала Моргауза, – только отвернись. Нечего тут на меня глазеть, сэр Бесстыдник!
Гвидион послушно отвернулся, но, когда королева встала и жестом велела одной из дам подать ей платье, он сказал:
– Нет, лучше надень синее платье, матушка, новое, которое только что соткали, и темно-оранжевый плащ.
– Это что же, ты теперь будешь давать советы, как мне следует одеваться? Как это понимать?
– Мне нравится, когда ты одеваешься, как подобает красивой даме и королеве, – настойчиво произнес Гвидион. – И вели им уложить твои волосы в высокую прическу и украсить золотой цепочкой – ладно, матушка? Сделай мне приятное.
– С чего это вдруг тебе захотелось, чтобы я наряжалась, словно в праздник середины лета? Я что, должна сидеть и прясть шерсть в своем лучшем платье? Мои дамы будут смеяться надо мной, дитя!
– Пускай себе смеются, – не унимался Гвидион. – Разве ты не можешь надеть свое лучшее платье, чтоб порадовать меня? И кто знает, что может случиться за день? Может, ты еще будешь рада, что так нарядилась.
Рассмеявшись, Моргауза сдалась.
– Ну, как тебе угодно. Раз тебе хочется, чтобы я разоделась, словно на празднество, то так тому и быть… Тогда мы устроим свой собственный праздник! Думаю, нужно приказать, чтоб на кухне испекли для этого воображаемого празднества медовые пироги…
"В конце концов, это всего лишь ребенок, – подумала Моргауза. – Он надеется таким образом заполучить побольше сладостей. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Он ведь принес мне ягод!"
– Ну, так как, Гвидион, потребовать ли мне на ужин медовый пирог?
Гвидион повернулся. Платье королевы еще не было зашнуровано, и Моргауза заметила, как его взгляд на мгновение прикипел к ее белой груди.
«Впрочем, не такой уж он ребенок».
Но Гвидион произнес лишь:
– Я всегда рад медовому пирогу. Но, может, мы еще сделаем на обед печеную рыбу?
– Чтобы у нас была рыба, – отозвалась Моргауза, – тебе придется снова сменить тунику и наловить ее самому. Все мужчины сейчас заняты севом.
– Я попрошу Лохланна, – быстро отозвался мальчик, – для него это будет настоящий праздник. А он заслужил праздник – ведь, правда, матушка? Ты им довольна?
"Глупость какая! – подумала Моргауза. – Не хватало еще, чтоб мальчишка его возраста вогнал меня в краску!"
– Если ты хочешь отправить Лохланна за рыбой, милый, так отправь. Думаю, сегодня его можно отпустить.
Хотелось бы ей знать, что на самом деле, на уме у Гвидиона. Зачем он нарядился в праздничную тунику и почему убедил ее надеть лучшее платье и позаботиться о хорошем обеде? Моргауза позвала домоправительницу и сказала:
– Юный Гвидион хочет медового пирога. Позаботься.
– Конечно, будет ему пирог, – отозвалась домоправительница, покровительственно глядя на Гвидиона. – Только гляньте на его личико – настоящий ангел.
«Вот с кем бы я его никогда не сравнила, так это с ангелом», – подумала Моргауза, но все-таки велела служанке уложить ей волосы в высокую прическу. Возможно, она так никогда и не узнает, что же затеял Гвидион.
День тянулся привычным чередом. Время от времени Моргауза задумывалась, не обладает ли Гвидион Зрением; но мальчик никогда не проявлял ни одного из признаков, а когда однажды королева спросила его напрямик, он повел себя так, словно понятия не имел, о чем идет речь. А если бы он обладал Зрением, то непременно бы хоть разок этим похвастался, подумала Моргауза.
А, пустое. По каким-то невразумительным причинам, понятным лишь ребенку, Гвидиону захотелось праздника, и он подбил королеву на это дело. Несомненно, после отъезда Гарета Гвидиону было одиноко – у него имелось мало общего с остальными сыновьями Лота. Насколько знала Моргауза, у него не было ни страсти Гарета к оружию и всяческим рыцарским забавам, ни музыкального дара Моргейны, хотя голос у него был приятным, и иногда, взявшись за свирель наподобие той, на которой играют мальчишки-пастухи, Гвидион извлекал из нее странные, печальные мелодии. Но он не относился к этому с тем пылом, как Моргейна: та охотно просиживала бы за своей арфой целыми днями, будь у нее такая возможность.
Однако у мальчика был живой, цепкий ум. Когда ему сравнялось три года, Лот послал за ученым священником с Ионы; тот поселился у них в доме и научил мальчика читать. Лот велел было священнику поучить и Гарета тоже, но тому книги не давались. Гарет послушно сражался с письменной речью и с латынью, но все эти нацарапанные на бумаге значки и загадочный язык древних римлян держались у него в голове не лучше, чем у Гавейна, – да и не лучше, чем у самой Моргаузы, если уж на то пошло. Агравейн был достаточно смышлен – он ведал всеми счетами и расходами; у него был настоящий дар во всем, что касалось цифр и подсчетов. Но Гвидион, казалось, мгновенно впитывал каждую крупицу знаний. Через год он мог читать не хуже самого священника и говорил на латыни, словно один из императоров древности, и Моргауза впервые задумалась: а может, правду говорят друиды, утверждая, что мы возрождаемся снова и снова и с каждой жизнью узнаем все больше?
«Его отец мог бы гордиться таким сыном, – подумала Моргауза. – А у Артура нет сыновей от его королевы. Настанет день – да, настанет, – когда я раскрою Артуру эту тайну, и тогда король будет у меня в руках».
Эта мысль от души позабавила Моргаузу. Просто поразительно, почему Моргейна никогда не пользовалась этим, чтобы повлиять на Артура? Она могла бы заставить его выдать ее за самого богатого из подчиняющихся ему королей, могла заполучить драгоценности или власть… Но Моргейну все это не интересовало. Для нее имели значение лишь ее арфа да вся та чушь, о которой болтают друиды. Ну что ж, зато она, Моргауза, сумеет с толком распорядиться силой, оказавшейся в ее распоряжении.
Королева сидела у себя в зале, разряженная с необычной пышностью, пряла шерсть весеннего настрига и прикидывала. Пожалуй, пора сделать Гвидиону новый плащ – мальчик так быстро растет; старый ему уже выше колен и не защитит владельца в зимние холода, – а в этом году он наверняка будет расти еще быстрее. Может, стоит отдать ему плащ Агравейна – только подрезать немного, – а Агравейну сшить новый? Пришел Гвидион в своей ярко-оранжевой праздничной тунике. Когда по залу поплыл запах медового пирога, сдобренного пряностями, мальчик одобрительно принюхался, но не стал ныть, чтобы пирог разрезали пораньше и дали ему кусочек, как поступил бы всего несколькими месяцами до этого. Около полудня он сказал:
– Матушка, я возьму кусок хлеба с сыром и пойду пройдусь по окрестностям – Агравейн велел мне посмотреть, все ли изгороди в порядке.
– Только не в праздничной обуви, – сказала Моргауза.
– Конечно. Я пойду босиком, – отозвался Гвидион, расстегивая сандалии и ставя их позади скамьи королевы, у очага. Он подобрал тунику под ремень, так, что та оказалась выше колен, прихватил крепкую палку и вышел. Моргауза, нахмурившись, смотрела ему вслед. Гвидион никогда не брался за работу вроде осмотра изгородей, что бы там ни велел Агравейн! Что это сегодня с парнишкой?
После полудня вернулся Лохланн и принес прекрасную крупную рыбу, такую тяжелую, что Моргауза даже не могла ее поднять; королева с удовольствием оглядела рыбину – ее должно было хватить на всех, кто садится за главный стол, и еще останется на завтра и послезавтра. Когда вычищенная и приправленная травами рыба лежала, ожидая, пока ее отправят в печь, появился Гвидион, – ноги и руки чисто вымыты, волосы причесаны, – и снова натянул сандалии. Мальчик посмотрел на рыбу и улыбнулся.
– И вправду будто праздник, – довольно произнес он.
– Все ли ограды ты обошел, приемный брат? – спросил Аг-равейн. Он только что вернулся из сарая, где лечил заболевшего пони.
– Все, и почти все они в хорошем состоянии, – ответил Гвидион. – Но на самой вершине северной вырубки, там, где в прошлом сезоне держали овец, появилась большая дыра. Тебе следует послать людей заделать ее, прежде чем снова пускать туда овец – а козы выскочат через нее наружу раньше, чем ты успеешь хоть слово сказать.
– Ты ходил туда один? – с беспокойством уставилась на него Моргауза. – Ты ведь не коза – ты мог свалиться в овраг и переломать себе ноги, и тебя искали бы много дней! Сколько раз я тебе говорила: идешь на вырубки – бери с собой кого-нибудь из пастухов!
– У меня были свои причины пойти одному, – отозвался Гвидион. В уголках его рта пролегли упрямые складки, – и я увидел то, что хотел увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
– Почему я надел праздничную тунику? – с невинным видом переспросил Гвидион. – Да, действительно. Ну… – Он на мгновение умолк. Моргауза знала, что, какова бы ни была причина, заставившая его так поступить, – а причина наверняка имелась и, возможно, достаточно серьезная, – она об этом никогда не узнает. В конце концов, мальчик спокойно пояснил: – Моя другая туника промокла от росы, пока я собирал для тебя ягоды, госпожа. – Затем он вдруг произнес: – Мне кажется, матушка, что я должен бы возненавидеть сэра Ланселета. Гарет с утра до ночи только о нем и твердил с таким почтением, словно это бог.
Моргаузе вдруг вспомнилось, что хоть она и не видела Гвидиона плачущим, но, тем не менее, когда Гарет уехал на юг, ко двору короля Артура, мальчик сильно по нему тосковал. Моргаузе Гарета тоже недоставало: это был единственный человек, который имел влияние на Гвидиона и способен был одним лишь словом призвать мальчика к порядку. С тех пор, как Гарет уехал, не осталось никого, к чьим советам Гвидион прислушивался бы.
– Я думал, что он окажется важным самодовольным глупцом, – сказал Гвидион, – а он совсем не такой. Он так много рассказал мне о маяках, что, наверно, и сам Лот столько не знал. И он сказал, что, когда я подрасту, мне следует приехать ко двору Артура и там, если я буду вести себя как хороший и честный человек, меня посвятят в рыцари.
В глубоко посаженных темных глазах мальчика промелькнула задумчивость.
– Все женщины твердят, что я похож на него – и спрашивают меня, а я злюсь, потому что не знаю, что им ответить. Приемная матушка, – подался вперед Гвидион. Темные мягкие волосы упали на лоб, придав спокойному личику непривычно уязвимое выражение, – скажи мне правду: Ланселет – мой отец? Я подумал, что, может, это и вправду так и потому Гарет так и восхищается им…
«И ты не первый, кто об этом спрашивает, радость моя», – подумала королева, поглаживая мальчика по волосам. Задавая этот вопрос, Гвидион внезапно показался таким маленьким и беззащитным, что Моргауза ответила непривычно мягко:
– Нет, мой маленький. Изо всех мужчин этого королевства твоим отцом мог быть кто угодно, только не Ланселет. Я ведь разузнавала. Весь тот год, когда ты появился на свет, Ланселет провел в Малой Британии – он сражался там бок о бок со своим отцом, королем Баном. Мне тоже приходило в голову нечто подобное, но ты похож на него потому, что Ланселет – племянник твоей матери, равно как и мой.
Гвидион посмотрел на нее недоверчиво, и Моргауза почти что услыхала его мысли: даже если бы она точно знала, что его отец – Ланселет, она все равно сказала бы ему то же самое. В конце концов, он промолвил:
– Возможно, когда-нибудь я лучше отправлюсь не ко двору Артура, а на Авалон. Приемная матушка, ведь моя мать живет сейчас на Авалоне?
– Я не знаю.
Моргауза нахмурилась… Опять этот до странности взрослый приемыш заставил ее говорить с собой, как с мужчиной. Ей вдруг подумалось, что теперь, с кончиной Лота, Гвидион был единственным во всем дворце человеком, с которым она хотя бы время от времени говорила, как взрослый со взрослым! О да, ночью, в ее постели, Лохланн вел себя как мужчина, но с ним так же невозможно было поговорить, как с каким-нибудь пастухом или служанкой!
– А теперь иди, Гвидион, иди, милый. Я собираюсь одеваться…
– Почему я должен уходить? – спросил мальчик. – Я все равно еще с пяти лет знаю, как ты выглядишь.
– Но теперь ты стал старше, – ответила Моргауза, внезапно вновь ощутив былую беспомощность. – Тебе уже не подобает оставаться здесь, когда я одеваюсь.
– Неужто тебя так сильно волнует, что подобает делать, а что нет, приемная матушка? – отпарировал Гвидион. Его взгляд остановился на подушке, все еще сохраняющей вмятину, оставленную головой Лохланна. Моргауза ощутила внезапную вспышку раздражения и гнева: он загнал ее в ловушку, словно взрослый мужчина, словно друид!
– Я не обязана перед тобой отчитываться, Гвидион! – отрезала она.
– А разве я сказал, что обязана? – Взгляд мальчишки был исполнен оскорбленной невинности. – Но раз я стал старше, мне нужно будет знать о женщинах больше, чем я знал в детстве, верно? Вот я и хотел остаться и поговорить.
– Ну, оставайся, оставайся, если хочешь, – сказала Моргауза, – только отвернись. Нечего тут на меня глазеть, сэр Бесстыдник!
Гвидион послушно отвернулся, но, когда королева встала и жестом велела одной из дам подать ей платье, он сказал:
– Нет, лучше надень синее платье, матушка, новое, которое только что соткали, и темно-оранжевый плащ.
– Это что же, ты теперь будешь давать советы, как мне следует одеваться? Как это понимать?
– Мне нравится, когда ты одеваешься, как подобает красивой даме и королеве, – настойчиво произнес Гвидион. – И вели им уложить твои волосы в высокую прическу и украсить золотой цепочкой – ладно, матушка? Сделай мне приятное.
– С чего это вдруг тебе захотелось, чтобы я наряжалась, словно в праздник середины лета? Я что, должна сидеть и прясть шерсть в своем лучшем платье? Мои дамы будут смеяться надо мной, дитя!
– Пускай себе смеются, – не унимался Гвидион. – Разве ты не можешь надеть свое лучшее платье, чтоб порадовать меня? И кто знает, что может случиться за день? Может, ты еще будешь рада, что так нарядилась.
Рассмеявшись, Моргауза сдалась.
– Ну, как тебе угодно. Раз тебе хочется, чтобы я разоделась, словно на празднество, то так тому и быть… Тогда мы устроим свой собственный праздник! Думаю, нужно приказать, чтоб на кухне испекли для этого воображаемого празднества медовые пироги…
"В конце концов, это всего лишь ребенок, – подумала Моргауза. – Он надеется таким образом заполучить побольше сладостей. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Он ведь принес мне ягод!"
– Ну, так как, Гвидион, потребовать ли мне на ужин медовый пирог?
Гвидион повернулся. Платье королевы еще не было зашнуровано, и Моргауза заметила, как его взгляд на мгновение прикипел к ее белой груди.
«Впрочем, не такой уж он ребенок».
Но Гвидион произнес лишь:
– Я всегда рад медовому пирогу. Но, может, мы еще сделаем на обед печеную рыбу?
– Чтобы у нас была рыба, – отозвалась Моргауза, – тебе придется снова сменить тунику и наловить ее самому. Все мужчины сейчас заняты севом.
– Я попрошу Лохланна, – быстро отозвался мальчик, – для него это будет настоящий праздник. А он заслужил праздник – ведь, правда, матушка? Ты им довольна?
"Глупость какая! – подумала Моргауза. – Не хватало еще, чтоб мальчишка его возраста вогнал меня в краску!"
– Если ты хочешь отправить Лохланна за рыбой, милый, так отправь. Думаю, сегодня его можно отпустить.
Хотелось бы ей знать, что на самом деле, на уме у Гвидиона. Зачем он нарядился в праздничную тунику и почему убедил ее надеть лучшее платье и позаботиться о хорошем обеде? Моргауза позвала домоправительницу и сказала:
– Юный Гвидион хочет медового пирога. Позаботься.
– Конечно, будет ему пирог, – отозвалась домоправительница, покровительственно глядя на Гвидиона. – Только гляньте на его личико – настоящий ангел.
«Вот с кем бы я его никогда не сравнила, так это с ангелом», – подумала Моргауза, но все-таки велела служанке уложить ей волосы в высокую прическу. Возможно, она так никогда и не узнает, что же затеял Гвидион.
День тянулся привычным чередом. Время от времени Моргауза задумывалась, не обладает ли Гвидион Зрением; но мальчик никогда не проявлял ни одного из признаков, а когда однажды королева спросила его напрямик, он повел себя так, словно понятия не имел, о чем идет речь. А если бы он обладал Зрением, то непременно бы хоть разок этим похвастался, подумала Моргауза.
А, пустое. По каким-то невразумительным причинам, понятным лишь ребенку, Гвидиону захотелось праздника, и он подбил королеву на это дело. Несомненно, после отъезда Гарета Гвидиону было одиноко – у него имелось мало общего с остальными сыновьями Лота. Насколько знала Моргауза, у него не было ни страсти Гарета к оружию и всяческим рыцарским забавам, ни музыкального дара Моргейны, хотя голос у него был приятным, и иногда, взявшись за свирель наподобие той, на которой играют мальчишки-пастухи, Гвидион извлекал из нее странные, печальные мелодии. Но он не относился к этому с тем пылом, как Моргейна: та охотно просиживала бы за своей арфой целыми днями, будь у нее такая возможность.
Однако у мальчика был живой, цепкий ум. Когда ему сравнялось три года, Лот послал за ученым священником с Ионы; тот поселился у них в доме и научил мальчика читать. Лот велел было священнику поучить и Гарета тоже, но тому книги не давались. Гарет послушно сражался с письменной речью и с латынью, но все эти нацарапанные на бумаге значки и загадочный язык древних римлян держались у него в голове не лучше, чем у Гавейна, – да и не лучше, чем у самой Моргаузы, если уж на то пошло. Агравейн был достаточно смышлен – он ведал всеми счетами и расходами; у него был настоящий дар во всем, что касалось цифр и подсчетов. Но Гвидион, казалось, мгновенно впитывал каждую крупицу знаний. Через год он мог читать не хуже самого священника и говорил на латыни, словно один из императоров древности, и Моргауза впервые задумалась: а может, правду говорят друиды, утверждая, что мы возрождаемся снова и снова и с каждой жизнью узнаем все больше?
«Его отец мог бы гордиться таким сыном, – подумала Моргауза. – А у Артура нет сыновей от его королевы. Настанет день – да, настанет, – когда я раскрою Артуру эту тайну, и тогда король будет у меня в руках».
Эта мысль от души позабавила Моргаузу. Просто поразительно, почему Моргейна никогда не пользовалась этим, чтобы повлиять на Артура? Она могла бы заставить его выдать ее за самого богатого из подчиняющихся ему королей, могла заполучить драгоценности или власть… Но Моргейну все это не интересовало. Для нее имели значение лишь ее арфа да вся та чушь, о которой болтают друиды. Ну что ж, зато она, Моргауза, сумеет с толком распорядиться силой, оказавшейся в ее распоряжении.
Королева сидела у себя в зале, разряженная с необычной пышностью, пряла шерсть весеннего настрига и прикидывала. Пожалуй, пора сделать Гвидиону новый плащ – мальчик так быстро растет; старый ему уже выше колен и не защитит владельца в зимние холода, – а в этом году он наверняка будет расти еще быстрее. Может, стоит отдать ему плащ Агравейна – только подрезать немного, – а Агравейну сшить новый? Пришел Гвидион в своей ярко-оранжевой праздничной тунике. Когда по залу поплыл запах медового пирога, сдобренного пряностями, мальчик одобрительно принюхался, но не стал ныть, чтобы пирог разрезали пораньше и дали ему кусочек, как поступил бы всего несколькими месяцами до этого. Около полудня он сказал:
– Матушка, я возьму кусок хлеба с сыром и пойду пройдусь по окрестностям – Агравейн велел мне посмотреть, все ли изгороди в порядке.
– Только не в праздничной обуви, – сказала Моргауза.
– Конечно. Я пойду босиком, – отозвался Гвидион, расстегивая сандалии и ставя их позади скамьи королевы, у очага. Он подобрал тунику под ремень, так, что та оказалась выше колен, прихватил крепкую палку и вышел. Моргауза, нахмурившись, смотрела ему вслед. Гвидион никогда не брался за работу вроде осмотра изгородей, что бы там ни велел Агравейн! Что это сегодня с парнишкой?
После полудня вернулся Лохланн и принес прекрасную крупную рыбу, такую тяжелую, что Моргауза даже не могла ее поднять; королева с удовольствием оглядела рыбину – ее должно было хватить на всех, кто садится за главный стол, и еще останется на завтра и послезавтра. Когда вычищенная и приправленная травами рыба лежала, ожидая, пока ее отправят в печь, появился Гвидион, – ноги и руки чисто вымыты, волосы причесаны, – и снова натянул сандалии. Мальчик посмотрел на рыбу и улыбнулся.
– И вправду будто праздник, – довольно произнес он.
– Все ли ограды ты обошел, приемный брат? – спросил Аг-равейн. Он только что вернулся из сарая, где лечил заболевшего пони.
– Все, и почти все они в хорошем состоянии, – ответил Гвидион. – Но на самой вершине северной вырубки, там, где в прошлом сезоне держали овец, появилась большая дыра. Тебе следует послать людей заделать ее, прежде чем снова пускать туда овец – а козы выскочат через нее наружу раньше, чем ты успеешь хоть слово сказать.
– Ты ходил туда один? – с беспокойством уставилась на него Моргауза. – Ты ведь не коза – ты мог свалиться в овраг и переломать себе ноги, и тебя искали бы много дней! Сколько раз я тебе говорила: идешь на вырубки – бери с собой кого-нибудь из пастухов!
– У меня были свои причины пойти одному, – отозвался Гвидион. В уголках его рта пролегли упрямые складки, – и я увидел то, что хотел увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194