Нимуэ понимала, что она – всего лишь орудие великих свершений и ей надлежит сделать так, чтобы возмездие Богини настигло этого человека – а у нее нет иного оружия, кроме собственной красоты и сбереженной девственности.
Нимуэ подложила под локоть Мерлину подушечку со своего кресла. Казалось, будто его кости вот-вот прорвут кожу. Девушка лишь мимолетно задела руку Кевина, но распухший сустав был таким горячим, что это прикосновение едва не обожгло Нимуэ. На миг в ней вспыхнули жалость и внутренний протест.
«Но ведь возмездие Богини уже свершилось – это же очевидно! Этот человек достаточно наказан! Их Христос мучился на кресте всего день, а Кевин всю жизнь прикован к искалеченному телу!»
Но ведь многие предпочли пойти на костер, лишь бы не предать священные таинства. Нимуэ изгнала из своего сердца жалость и очаровательно попросила:
– Лорд Мерлин, не сыграешь ли ты на арфе? Пожалуйста, – для меня…
– Для тебя, моя леди, я готов сыграть все, что угодно, – ответил Кевин своим сильным, звучным голосом. – Я лишь жалею, что мне далеко до того древнего барда, под чью музыку плясали даже деревья!
– О, нет! – рассмеялась Нимуэ. – Вдруг деревья заявились бы прямо сюда – что бы тогда мы стали с ними делать? Они бы натащили столько грязи на корнях, что все наши служанки не смогли бы потом вымести и отмыть зал! Пусть лучше деревья остаются на своих местах – а ты спой нам! Пожалуйста!
Мерлин взял арфу и заиграл. Нимуэ уселась у его ног; взгляд ее огромных глаз был неотрывно прикован к лицу Кевина. Мерлин же смотрел на девушку, словно большущий пес на хозяина – с раболепной преданностью, не замечая больше никого вокруг. Гвенвифар воспринимала подобное отношение как нечто само собой разумеющееся. Королева столь часто была объектом преданного поклонения, что даже не задумывалась о нем – со стороны мужчин это была всего лишь дань ее красоте. Может, следует предупредить Нимуэ, чтоб та была осторожнее? Она ведь так юна, и обожание может вскружить ей голову… И все равно Гвенвифар не понимала, как Нимуэ может сидеть совсем рядом с этим уродом и так внимательно смотреть на него.
В поведении Нимуэ крылось нечто такое, чего Гвенвифар никак не могла понять. Что таилось за сосредоточенностью девушки? Это не было радостью, которую вызывает в музыканте мастерская игра собрата по искусству. Не было это и бесхитростным восхищением, которое мог бы вызвать у наивной девушки зрелый, много повидавший мужчина. Но и внезапной, неодолимой страстью это тоже не было. Такую страсть Гвенвифар могла бы понять и в какой-то мере даже посочувствовать ей; она ведь знала, что это такое – всепоглощающая любовь, сметающая все преграды. Некогда подобная любовь поразила, подобно удару молнии, и саму Гвенвифар, и разрушила все надежды на то, что она сможет обрести счастье в браке с Артуром. Эта любовь стала истинным бедствием, но ни Гвенвифар, ни Ланселет ничего не могли с нею поделать. Королева просто смирилась с нею и смогла бы понять Нимуэ, случись с ней что-нибудь подобное – хоть Мерлин Кевин и казался ей совершенно неподобающим объектом для такой страсти. Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.
«Тогда что же это – простое вожделение?» Со стороны Кевина – не исключено. Хоть Мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком – ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног Мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. "В некотором смысле слова, – подумала девушка, – я его зачаровываю". Ей нужно было безраздельно подчинить Мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их – подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но Мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А Мерлин желал осквернить ее! Воистину – он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
– У меня есть арфа для тебя, леди, – сказал Кевин, – если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее – она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок – но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность – вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет Мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями – а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, – хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» – удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
– Ты так добр ко мне… – с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что Мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом – и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть Мерлина – или ее сочувствие к нему – возросли чрезмерно.
"Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его – это неизбежно". Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих – того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее – и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание – ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть Мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, – но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь!, эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!…»
– Нимуэ, милая моя, – сказала Гвенвифар, – раз уж ты взяла арфу, может, ты сыграешь и споешь мне?
Нимуэ застенчиво взглянула на Мерлина из-под распущенных волос, крылом спустившихся ей на лицо, и несмело произнесла:
– А может, не надо?…
– Сыграй, прошу тебя, – произнес Мерлин. – У тебя прекрасный голос, и я готов поклясться, что твои руки способны сотворить настоящее волшебство при помощи этих струн…
«О да – если будет со мною милость Богини!» Нимуэ коснулась струн, и только сейчас вспомнила, что ей нельзя играть ничего из песен Авалона – Кевин узнает их. Она заиграла застольную песню, которую услышала уже здесь, при дворе, – с несколько неподобающими для юной девушки словами. Нимуэ заметила, что ее выбор шокировал Гвенвифар, и подумала: «Отлично. Чем больше она будет возмущаться моим нескромным поведением, тем меньше она будет задумываться, что мною движет». Потом она запела песню, которую слышала от заезжего арфиста-северянина – печальную, заунывную песню рыбака, который вышел в море и смотрит на огонек, горящий в окне родного дома.
Допев, Нимуэ встала и робко взглянула на Мерлина.
– Спасибо, что позволил мне поиграть на твоей арфе… Можно, я буду иногда брать ее, чтоб пальцы не потеряли гибкость?
– Я дарю ее тебе, – отозвался Кевин. – Теперь, когда я услыхал, какую музыку ты способна из нее извлечь, эта арфа уже не будет принадлежать никому другому. Возьми, прошу тебя, – у меня много арф.
– Ты так добр ко мне, – застенчиво произнесла девушка. – Но прошу тебя, хоть я теперь и могу играть сама, не покидай меня и не лишай радости слышать твое пение.
– Я всегда готов играть для тебя – тебе стоит лишь попросить, – ответил Кевин, и Нимуэ знала, что слова эти идут из самой глубины его сердца. Она подалась вперед, чтоб забрать арфу, и постаралась при этом коснуться Мерлина – словно бы ненароком.
– Слова бессильны выразить всю глубину моей благодарности, – тихо, чтоб не услышала Гвенвифар, произнесла девушка. – Быть может, придет час, и я смогу выразить ее более подобающим образом.
Кевин потрясенно взглянул на девушку, и Нимуэ поймала себя на том, что смотрит на него столь же пристально.
«Воистину, это заклятие – обоюдоострый клинок. Я – тоже его жертва».
Мерлин ушел, а Нимуэ послушно уселась рядом с Гвенвифар и постаралась сосредоточиться на прядении.
– Как чудесно ты играешь, Нимуэ, – сказала Гвенвифар. – Можно даже не спрашивать, у кого ты училась… Я как-то слыхала эту песню о рыбаке от Моргейны.
– Расскажи мне о Моргейне, – Попросила Нимуэ, стараясь не глядеть в глаза королеве. – Она покинула Авалон еще до того, как я приехала туда. Она была замужем за королем… Лотиана, кажется?…
– Северного Уэльса, – поправила ее Гвенвифар.
Хоть Нимуэ и сама все это знала, все же просьба ее была. продиктована не одним лишь притворством. Моргейна по-прежнему оставалась для нее загадкой, и девушке очень хотелось узнать, какой же виделась леди Моргейна тем, кто встречался с нею в этом мире.
– Моргейна была одной из моих придворных дам, – тем временем начала рассказывать Гвенвифар. – Я приняла ее в свою свиту по просьбе Артура в день нашей с ним свадьбы. Конечно, они выросли порознь, и Артур ее почти не знал, но все-таки…
В свое время Нимуэ обучили угадывать человеческие чувства, и теперь, внимательно слушая королеву, девушка поняла, что за неприязненным отношением Гвенвифар к Моргейне таится и кое-что иное – уважение, глубокое почтение, смешанное со страхом, и даже своего рода нежность. «Не будь Гвенвифар такой фанатичной, такой безмозглой христианкой, она полюбила бы Моргейну всем сердцем».
Что ж, по крайней мере, пока Гвенвифар рассказывала о Моргейне – хоть она и считала сестру короля злой колдуньей, – она не несла всей той благочестивой чуши, что надоела Нимуэ почти до слез. Но девушка не могла сосредоточиться на рассказе королевы. Она изображала горячую заинтересованность, издавала удивленные возгласы, когда повествование того требовало, – но душа ее была охвачена смятением.
"Мне страшно. Может случиться так, что я не просто привяжу Мерлина к себе, но и сама окажусь его рабыней и жертвой…
Богиня! Великая Матерь! Не мне должно предстать перед ним, но тебе…"
Луна прибывала. До полнолуния оставалось всего четыре дня, и Нимуэ уже чувствовала, как в ней нарастает волнение. Она думала о сосредоточенном лице Мерлина, его прекрасных глазах, чарующем голосе – и понимала, что и сама безнадежно запуталась в паутине собственного заклятия. Изуродованное тело Кевина давно уже не вызывало у нее ни малейшего отвращения, зато она остро ощущала жизненную силу, бурлящую в этом теле.
"Я отдамся ему в новолуние, – подумала Нимуэ, – и наши жизни сольются в один поток, и мои цели станут его целями, и мы сделаемся единой плотью…" Тело ее изнемогало от желания, острого до боли; ей хотелось, чтоб нежные руки Кевина ласкали ее, хотелось почувствовать на своих губах его дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Нимуэ подложила под локоть Мерлину подушечку со своего кресла. Казалось, будто его кости вот-вот прорвут кожу. Девушка лишь мимолетно задела руку Кевина, но распухший сустав был таким горячим, что это прикосновение едва не обожгло Нимуэ. На миг в ней вспыхнули жалость и внутренний протест.
«Но ведь возмездие Богини уже свершилось – это же очевидно! Этот человек достаточно наказан! Их Христос мучился на кресте всего день, а Кевин всю жизнь прикован к искалеченному телу!»
Но ведь многие предпочли пойти на костер, лишь бы не предать священные таинства. Нимуэ изгнала из своего сердца жалость и очаровательно попросила:
– Лорд Мерлин, не сыграешь ли ты на арфе? Пожалуйста, – для меня…
– Для тебя, моя леди, я готов сыграть все, что угодно, – ответил Кевин своим сильным, звучным голосом. – Я лишь жалею, что мне далеко до того древнего барда, под чью музыку плясали даже деревья!
– О, нет! – рассмеялась Нимуэ. – Вдруг деревья заявились бы прямо сюда – что бы тогда мы стали с ними делать? Они бы натащили столько грязи на корнях, что все наши служанки не смогли бы потом вымести и отмыть зал! Пусть лучше деревья остаются на своих местах – а ты спой нам! Пожалуйста!
Мерлин взял арфу и заиграл. Нимуэ уселась у его ног; взгляд ее огромных глаз был неотрывно прикован к лицу Кевина. Мерлин же смотрел на девушку, словно большущий пес на хозяина – с раболепной преданностью, не замечая больше никого вокруг. Гвенвифар воспринимала подобное отношение как нечто само собой разумеющееся. Королева столь часто была объектом преданного поклонения, что даже не задумывалась о нем – со стороны мужчин это была всего лишь дань ее красоте. Может, следует предупредить Нимуэ, чтоб та была осторожнее? Она ведь так юна, и обожание может вскружить ей голову… И все равно Гвенвифар не понимала, как Нимуэ может сидеть совсем рядом с этим уродом и так внимательно смотреть на него.
В поведении Нимуэ крылось нечто такое, чего Гвенвифар никак не могла понять. Что таилось за сосредоточенностью девушки? Это не было радостью, которую вызывает в музыканте мастерская игра собрата по искусству. Не было это и бесхитростным восхищением, которое мог бы вызвать у наивной девушки зрелый, много повидавший мужчина. Но и внезапной, неодолимой страстью это тоже не было. Такую страсть Гвенвифар могла бы понять и в какой-то мере даже посочувствовать ей; она ведь знала, что это такое – всепоглощающая любовь, сметающая все преграды. Некогда подобная любовь поразила, подобно удару молнии, и саму Гвенвифар, и разрушила все надежды на то, что она сможет обрести счастье в браке с Артуром. Эта любовь стала истинным бедствием, но ни Гвенвифар, ни Ланселет ничего не могли с нею поделать. Королева просто смирилась с нею и смогла бы понять Нимуэ, случись с ней что-нибудь подобное – хоть Мерлин Кевин и казался ей совершенно неподобающим объектом для такой страсти. Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.
«Тогда что же это – простое вожделение?» Со стороны Кевина – не исключено. Хоть Мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком – ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног Мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. "В некотором смысле слова, – подумала девушка, – я его зачаровываю". Ей нужно было безраздельно подчинить Мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их – подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но Мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А Мерлин желал осквернить ее! Воистину – он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
– У меня есть арфа для тебя, леди, – сказал Кевин, – если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее – она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок – но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность – вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет Мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями – а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, – хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» – удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
– Ты так добр ко мне… – с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что Мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом – и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть Мерлина – или ее сочувствие к нему – возросли чрезмерно.
"Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его – это неизбежно". Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих – того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее – и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание – ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть Мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, – но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь!, эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!…»
– Нимуэ, милая моя, – сказала Гвенвифар, – раз уж ты взяла арфу, может, ты сыграешь и споешь мне?
Нимуэ застенчиво взглянула на Мерлина из-под распущенных волос, крылом спустившихся ей на лицо, и несмело произнесла:
– А может, не надо?…
– Сыграй, прошу тебя, – произнес Мерлин. – У тебя прекрасный голос, и я готов поклясться, что твои руки способны сотворить настоящее волшебство при помощи этих струн…
«О да – если будет со мною милость Богини!» Нимуэ коснулась струн, и только сейчас вспомнила, что ей нельзя играть ничего из песен Авалона – Кевин узнает их. Она заиграла застольную песню, которую услышала уже здесь, при дворе, – с несколько неподобающими для юной девушки словами. Нимуэ заметила, что ее выбор шокировал Гвенвифар, и подумала: «Отлично. Чем больше она будет возмущаться моим нескромным поведением, тем меньше она будет задумываться, что мною движет». Потом она запела песню, которую слышала от заезжего арфиста-северянина – печальную, заунывную песню рыбака, который вышел в море и смотрит на огонек, горящий в окне родного дома.
Допев, Нимуэ встала и робко взглянула на Мерлина.
– Спасибо, что позволил мне поиграть на твоей арфе… Можно, я буду иногда брать ее, чтоб пальцы не потеряли гибкость?
– Я дарю ее тебе, – отозвался Кевин. – Теперь, когда я услыхал, какую музыку ты способна из нее извлечь, эта арфа уже не будет принадлежать никому другому. Возьми, прошу тебя, – у меня много арф.
– Ты так добр ко мне, – застенчиво произнесла девушка. – Но прошу тебя, хоть я теперь и могу играть сама, не покидай меня и не лишай радости слышать твое пение.
– Я всегда готов играть для тебя – тебе стоит лишь попросить, – ответил Кевин, и Нимуэ знала, что слова эти идут из самой глубины его сердца. Она подалась вперед, чтоб забрать арфу, и постаралась при этом коснуться Мерлина – словно бы ненароком.
– Слова бессильны выразить всю глубину моей благодарности, – тихо, чтоб не услышала Гвенвифар, произнесла девушка. – Быть может, придет час, и я смогу выразить ее более подобающим образом.
Кевин потрясенно взглянул на девушку, и Нимуэ поймала себя на том, что смотрит на него столь же пристально.
«Воистину, это заклятие – обоюдоострый клинок. Я – тоже его жертва».
Мерлин ушел, а Нимуэ послушно уселась рядом с Гвенвифар и постаралась сосредоточиться на прядении.
– Как чудесно ты играешь, Нимуэ, – сказала Гвенвифар. – Можно даже не спрашивать, у кого ты училась… Я как-то слыхала эту песню о рыбаке от Моргейны.
– Расскажи мне о Моргейне, – Попросила Нимуэ, стараясь не глядеть в глаза королеве. – Она покинула Авалон еще до того, как я приехала туда. Она была замужем за королем… Лотиана, кажется?…
– Северного Уэльса, – поправила ее Гвенвифар.
Хоть Нимуэ и сама все это знала, все же просьба ее была. продиктована не одним лишь притворством. Моргейна по-прежнему оставалась для нее загадкой, и девушке очень хотелось узнать, какой же виделась леди Моргейна тем, кто встречался с нею в этом мире.
– Моргейна была одной из моих придворных дам, – тем временем начала рассказывать Гвенвифар. – Я приняла ее в свою свиту по просьбе Артура в день нашей с ним свадьбы. Конечно, они выросли порознь, и Артур ее почти не знал, но все-таки…
В свое время Нимуэ обучили угадывать человеческие чувства, и теперь, внимательно слушая королеву, девушка поняла, что за неприязненным отношением Гвенвифар к Моргейне таится и кое-что иное – уважение, глубокое почтение, смешанное со страхом, и даже своего рода нежность. «Не будь Гвенвифар такой фанатичной, такой безмозглой христианкой, она полюбила бы Моргейну всем сердцем».
Что ж, по крайней мере, пока Гвенвифар рассказывала о Моргейне – хоть она и считала сестру короля злой колдуньей, – она не несла всей той благочестивой чуши, что надоела Нимуэ почти до слез. Но девушка не могла сосредоточиться на рассказе королевы. Она изображала горячую заинтересованность, издавала удивленные возгласы, когда повествование того требовало, – но душа ее была охвачена смятением.
"Мне страшно. Может случиться так, что я не просто привяжу Мерлина к себе, но и сама окажусь его рабыней и жертвой…
Богиня! Великая Матерь! Не мне должно предстать перед ним, но тебе…"
Луна прибывала. До полнолуния оставалось всего четыре дня, и Нимуэ уже чувствовала, как в ней нарастает волнение. Она думала о сосредоточенном лице Мерлина, его прекрасных глазах, чарующем голосе – и понимала, что и сама безнадежно запуталась в паутине собственного заклятия. Изуродованное тело Кевина давно уже не вызывало у нее ни малейшего отвращения, зато она остро ощущала жизненную силу, бурлящую в этом теле.
"Я отдамся ему в новолуние, – подумала Нимуэ, – и наши жизни сольются в один поток, и мои цели станут его целями, и мы сделаемся единой плотью…" Тело ее изнемогало от желания, острого до боли; ей хотелось, чтоб нежные руки Кевина ласкали ее, хотелось почувствовать на своих губах его дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194