– Нам вскорости придется остановиться – надо дать отдохнуть коню. И мы не можем продолжать путь днем – в этих краях нас слишком хорошо знают.
Гвенвифар кивнула; на то, чтоб ответить вслух, у нее не хватало дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет остановился и бережно снял Гвенвифар с коня. Он напоил коня, потом расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть. Затем Ланселет взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.
– Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще в детстве слыхал истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не думал, что это свойство есть и в нашем роду… – и он тяжело вздохнул. – Меч в крови. Гвен, кого я убил?
На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар просто не могла на это смотреть.
– Многих…
– Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я знаю, что ранил его – тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, – в голосе Ланселета зазвучали жесткие нотки, – что мне посчастливилось его убить – верно?
Гвенвифар молча покачала головой.
– Кто же тогда?
Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи – столь грубо, что на мгновение она испугалась этого воина, в котором не осталось ничего от ее возлюбленного.
– Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!
– Нет, – мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому, что Ланселет назвал именно Гавейна. – Клянусь – не Гавейна.
– Это мог быть кто угодно, – сказал Ланселет, взглянул на меч – и его передернуло. – Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что в руках у меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, – и после этого я ничего не помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу…
Он опустился на колени перед Гвенвифар. Его била дрожь.
– Кажется, я снова сошел с ума, как прежде… Гвенвифар захлестнула неистовая нежность; она обняла Ланселета и притянула к себе.
– Нет, нет, – шептала она, – о, нет, любимый… во что же я тебя втянула… немилость, изгнание…
– И ты еще говоришь об этом, – так же шепотом отозвался Ланселет, – после того, как я лишил тебя всего, что было тебе дорого…
Позабыв обо всем, Гвенвифар прижалась к Ланселету и воскликнула:
– Видит Бог – тебе стоило это сделать давным-давно!
– Но ведь и сейчас еще не поздно – теперь, когда ты рядом со мной, я снова молод, а ты – ты никогда еще не выглядела прекраснее, любимая моя, единственная…
Он уложил Гвенвифар на плащ и вдруг порывисто расхохотался.
– Теперь никто не встанет между нами, никто не помешает нам, моя… Гвен, о, Гвен…
Гвенвифар заключила Ланселета в объятия, и ей вспомнилось встающее солнце, и комната в доме Мелеагранта. Сейчас все было почти как тогда, и Гвенвифар отчаянно приникла к возлюбленному, словно во всем мире не осталось никого и ничего, кроме их двоих.
Они немного поспали, завернувшись в один плащ, а когда проснулись, оказалось, что они по-прежнему держат друг друга в объятиях; сквозь зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся и коснулся лица Гвенвифар.
– Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… – Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.
– Ну мы и оборванцы! – со смехом произнесла Гвенвифар. – Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?
– Для тебя это важно?
– Нет, милый. Ни капельки.
Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.
– Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, – сказал он. – Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, – он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. – Так что сейчас мы с тобой – пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом – тот, в котором жили мы с Элейной, – там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?
– Поеду – куда ты захочешь, – прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим – да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!
Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.
Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали – ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете – всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она – его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…
Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни ненависть в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет жить, раздираемый надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум в клочья, и он снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к Ланселету, ощущая тепло его тела, и заплакала. Впервые она осознала, что на самом деле она сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.
И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже были сухи, но Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не перестанет стенать и скорбеть.
– Я не поеду с тобой за море, Ланселет, – сказала Гвенвифар. – Я не желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому дню, когда… когда Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А в тот день Артуру понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не хочу быть такой, как та леди, жившая в древности – ну, та красавица из саги, которую ты частенько рассказывал. Как там ее звали – Елена? Та, из-за которой все короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.
– Но что же ты будешь делать?
Гвенвифар изо всех сил старалась не слышать этого, но все-таки услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало облегчение.
– Отвези меня в Гластонбери, – сказала она. – Я в юности училась в тамошнем монастыре. Туда я и отправлюсь и скажу монахиням, что это злословие людское привело к тому, что вы с Артуром поссорились из-за меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал, где я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет помириться с тобой, и честь его не пострадает.
– Нет! – попытался возразить Ланселет. – Нет, я не могу расстаться с тобой.
Но Гвенвифар поняла – и сердце у нее упало, – что она без труда сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на все доводы разума, она все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля и страсть преодолеют все преграды, и он вправду увезет ее в Малую Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не в силах был изменить себя; и каким бы он ни был – он ничуть не изменился с тех самых пор, когда Гвенвифар полюбила его. Каким он был, таким он и остался, и таким она и будет любить его – до самой смерти. В конце концов Ланселет сдался, перестал отговаривать Гвенвифар и свернул на дорогу, ведущую в Гластонбери.
Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна была перевезти их на остров, лежащая на воде тень церкви уже была по-вечернему длинной, и над озером плыл «Ангелюс» – колокольный звон, призывающий к чтению молитвы Богородице. Гвенвифар склонила голову и зашептала слова молитвы.
«Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной…» И на миг Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет – как в тот день, когда в пиршественной зале Камелота явлен был Грааль. Ланселет, понурившись, сидел на носу ладьи. С того мгновения, как Гвенвифар объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и Гвен была лишь рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы, чтоб вся ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман, и Гвенвифар вдруг померещилась тень, похожая на тень их собственной лодки – ладья, затянутая черной тканью, с черным силуэтом человека, восседающего на носу, – но нет. Это была тень, всего лишь тень…
Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар выбраться на берег.
– Гвенвифар – ты окончательно решила?
– Да, – отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность, которой на самом деле не ощущала.
– Тогда я провожу тебя до ворот монастыря, – сказал Ланселет, и Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это потребовало от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.
Старая настоятельница монастыря узнала Верховную королеву; возвращение Гвенвифар повергло ее в ужас и изумление. Но Гвенвифар рассказала настоятельнице, что злословие людское привело к тому, что Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому она решила бежать и скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.
Старуха– настоятельница погладила королеву по щеке -как будто перед ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.
– Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, дочь моя. Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи, не отталкиваем никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь не королевой, а всего лишь одной из сестер, – предупредила настоятельница.
Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она не осознавала, до чего же это тяжкая ноша – быть королевой.
– Я должна попрощаться с моим рыцарем, благословить его и велеть помириться с моим супругом.
Настоятельница степенно кивнула.
– В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его рыцарей – и уж конечно, ему трудно будет обойтись без доблестного сэра Ланселета.
Гвенвифар вышла в монастырскую приемную. Ланселет беспокойно расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.
– Гвенвифар, я не в силах этого вынести! Неужто я действительно должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя – неужто это необходимо?
– Да, необходимо, – безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая, что сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. – Твое сердце всегда принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том, что я встала меж тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.
"О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары Моргейны объединили нас троих, – в том было бы куда меньше греха! – подумала Гвенвифар. – Грех был не в том, что мы возлежали вместе, а в раздоре, умалившем любовь".
– Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему, что я любила его, несмотря ни на что.
Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.
– Теперь я понял это, – отозвался он. – И понял, что тоже любил его, невзирая ни на что, – и всегда чувствовал, что тем самым причиняю зло тебе…
Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать ее – но здесь, в монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.
– Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.
"Моя любовь к тебе – вот моя молитва, – подумала Гвенвифар. – Любовь – единственная молитва, которую я знаю". Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.
Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. "Когда я была свободна, – подумала она, – я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее – ради своей любви". Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода – достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.
«Ради моей любви. И ради любви Господней», – подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194