Глаза Элейны наполнились слезами, но юный Галахад тут же преисполнился гордости.
– Если бы я был старше, я бы тоже стал соратником, – заявил он, – и мой отец посвятил бы меня в рыцари, и я поехал бы с ними и поубивал бы всех этих саксов и этого императора!
Выслушав рассказ Моргейны, Элейна воскликнула:
– По-моему, этот Луций не в своем уме!
– В своем он уме или нет, но он располагает армией и заявляет свои права от имени Рима, – заметила Моргейна. – Ланселет попросил меня повидаться с тобой и поцеловать за него детей, – хотя я сомневаюсь, что этому молодому человеку понравится, если его станут целовать, словно малыша, – сказала она, улыбнувшись Галахаду. – Мой пасынок, Увейн, в твоем возрасте уже считал, что он для этого слишком большой, а несколько дней назад он стал соратником Артура.
– А сколько ему лет? – тут же спросил Галахад и, услышав от Моргейны: «Пятнадцать», – насупился и принялся что-то высчитывать на пальцах.
– А как себя чувствовал мой возлюбленный лорд? – спросила Элейна. – Галахад, иди к своему наставнику. Я хочу побеседовать со своей кузиной.
Дождавшись, когда мальчик выйдет, она сказала:
– Перед этой Пятидесятницей у меня было больше возможностей поговорить с Ланселетом, чем за все годы нашего брака. Впервые за все эти годы я провела в его обществе больше недели за раз!
– По крайней мере, на этот раз ты не ждешь ребенка, – сказала Моргейна.
– Нет, – согласилась Элейна. – Он был очень заботлив, и последние несколько недель перед рождением Гвен не делил со мной постель – говорил, что я сделалась такой большой, что это не доставит мне удовольствия. Я бы не отказала ему, но мне, по правде говоря, кажется, что ему и не хотелось… Что-то я принялась тебе исповедаться, Моргейна…
– Ты забыла, что мы с Ланселетом знакомы всю жизнь, – мрачно усмехнувшись, заметила Моргейна.
– Скажи мне – клянусь, я никогда больше не стану об этом спрашивать, – Ланселет был твоим любовником? Ты когда-нибудь возлежала с ним?
Моргейна взглянула на осунувшееся лицо Элейны и мягко ответила:
– Нет, Элейна. Было время, когда я думала об этом, – но между нами так ничего и не произошло. Я не люблю его, а он – меня.
И, к собственному удивлению, Моргейна вдруг поняла, что сказала правду, хотя до этого момента и не осознавала ее.
Элейна уставилась на солнечное пятно на полу; солнце пробивалось через старое, обесцвеченное стекло, сохранившееся еще с римских времен.
– Моргейна… на этом празднике Пятидесятницы… он видел королеву?
– Поскольку Ланселет не слепой и поскольку она сидела на возвышении, рядом с Артуром, то, конечно же, он ее видел, – сухо отозвалась Моргейна.
Элейна раздраженно вскинулась.
– Ты понимаешь, о чем я!
«Неужто она до сих пор так ревнует Ланселета и так ненавидит Гвенвифар? Она заполучила Ланселета, она родила ему детей, она знает, что ее муж – человек, чести. Чего же ей еще надо?»
Но, увидев, что Элейна вне себя от беспокойства и вот-вот расплачется, Моргейна смягчилась.
– Элейна, он разговаривал с королевой и поцеловал ее на прощанье, когда раздался призыв к оружию. Но я клянусь тебе: он беседовал с ней, как любезный придворный со своей королевой, а не как влюбленный с возлюбленной. Они знают друг друга с юных лет, и если они не в силах забыть, что когда-то любили друг друга, как любят лишь раз в жизни, неужто ты станешь упрекать их за это? Элейна, ты – его жена; и судя по тому, как он просил меня передать тебе послание, он искренне любит тебя.
– И я клялась, что этого мне будет довольно – да?
Элейна понурилась и надолго умолкла; Моргейна видела, что Элейна часто-часто моргает, – но все-таки она удержалась от слез. В конце концов, Элейна подняла голову.
– У тебя было множество любовников, но знаешь ли ты, что такое – любить?
На миг Моргейну захлестнула давняя волна, то безумие любви, что швырнуло их с Ланселетом друг к другу на Авалоне, на том залитом солнцем холме, и сводило раз за разом – и не оставило после себя ничего, кроме горечи. Моргейне потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы изгнать это воспоминание и вспомнить об Акколоне, вернувшем ее сердцу и телу всю радость зрелой женственности в то время, когда она чувствовала себя старой, мертвой, никому не нужной… Акколон вновь вернул к служению Богине и снова сделал ее жрицей… Моргейна почувствовала, что неудержимо краснеет. Она медленно кивнула.
– Да, дитя. Я знаю, что значит – любить.
Она видела, что Элейне не терпится задать еще множество вопросов; Моргейна с радостью бы открыла душу этой женщине, что была ей подругой с тех самых пор, как она покинула Авалон, и чей брак она устроила, – но нет, нельзя. Тайна всегда была частью могущества жрицы, а если заговорить вслух о том, что связывает ее с Акколоном, в ней увидят лишь бесчестную жену, забравшуюся в постель к пасынку.
– Но сейчас, Элейна, нам нужно поговорить о другом. Как ты помнишь, некогда ты поклялась, что если я помогу тебе заполучить Ланселета, ты отдашь мне то, что, я у тебя попрошу. Нимуэ уже исполнилась пять лет – она достаточно большая, чтобы ее можно было отдать на воспитание. Завтра я уезжаю на Авалон. Подготовь Нимуэ – она едет со мной.
– Нет! – пронзительно вскрикнула Элейна. – Нет, нет, Моргейна! Ты не можешь!
Именно этого Моргейна и боялась. Потому теперь она постаралась говорить как можно тверже и отстраненнее.
– Элейна, ты поклялась.
– Как я могла клясться отдать еще не рожденного ребенка? Я не знала тогда, что это значит на самом деле!… О, нет, дочь, моя дочь!… Ты не можешь забрать ее у меня! Она же совсем маленькая!
– Ты поклялась, – повторила Моргейна.
– А если я откажусь?
Элейна напоминала сейчас ощетинившуюся кошку, готовую схватиться за своих котят с огромной злой собакой.
– Если ты откажешься, – бесстрастно произнесла Моргейна, – то, когда Ланселет вернется, я расскажу ему, как был устроен ваш брак, как ты со слезами умоляла меня, чтоб я наложила на него какое-нибудь заклятье, дабы он оставил Гвенвифар и полюбил тебя. Сейчас он считает тебя невинной жертвой моей магии, Элейна, и винит во всем меня, а не тебя. Хочешь ли ты, чтобы он узнал правду?
Элейна побелела от ужаса.
– Ты не посмеешь!
– Можешь проверить, – сказала Моргейна. – Уж не знаю, что значат клятвы для христиан, но я тебя уверяю: те, кто служит Богине, относятся к клятвам со всей серьезностью. Именно так я и отнеслась к твоей клятве. Я подождала, пока ты не родишь еще одну дочь, но Нимуэ – моя. Ты дала слово.
– Но… но как же?… Она ведь христианское дитя, как же я отпущу ее из материнского дома к… к безбожным колдуньям…
– В конце концов, я – ее родственница, – мягко произнесла Моргейна. – Сколько лет ты знаешь меня, Элейна? Разве ты хоть раз слыхала, чтоб я поступила дурно или бесчестно, что не решаешься доверить мне ребенка? Я ведь не собираюсь скармливать ее дракону, да и времена человеческих жертвоприношений давным-давно остались в прошлом – теперь так не поступают даже с преступниками.
– Но что ее ждет на Авалоне? – спросила Элейна с таким страхом, что Моргейна невольно подумала: уж не питает ли она на самом деле подобных подозрений?
– Она станет жрицей, познавшей всю мудрость Авалона, – ответила Моргейна. – Настанет день, когда она будет чувствовать движение звезд и знать обо всем, что только есть на земле и на небе.
Она улыбнулась.
– Галахад сказал, что Нимуэ хочет научиться читать, писать и играть на арфе. На Авалоне это доступно всякому. Ее жизнь будет менее суровой, чем в какой-нибудь школе при монастыре. Мы уж точно не будем изнурять ее постами и покаянием, – во всяком случае, пока она не подрастет.
– Но… но что я скажу Ланселету? – дрогнула Элейна.
– Что хочешь, – отозвалась Моргейна. – Думаю, лучше всего сказать ему правду: что ты отослала девочку на воспитание на Авалон, чтобы она могла занять опустевшее там место. Но меня не волнует, как ты будешь оправдываться перед мужем. Можешь сказать, что она утонула в озере или что ее утащил призрак Пелинорова дракона. Как тебе угодно.
– А священник? Если отец Гриффин услышит, что я отпустила свою дочь, чтобы из нее в языческих землях сделали чародейку…
– Это меня и вовсе не интересует, – отрезала Моргейна. – Если хочешь, можешь рассказать ему, что ты препоручила свою душу моему злокозненному чародейству, чтоб заполучить мужа, а я взамен потребовала от тебя старшую дочь. Что, не хочешь? Вот и я почему-то подумала, что не хочешь.
– Ты жестока, Моргейна, – сказала Элейна. По лицу ее текли слезы. – Дай мне хоть несколько дней, чтоб я могла собрать для нее все, что нужно…
– Ей нужно не так уж много, – ответила Моргейна. – Запасная рубашка, теплые вещи для дороги, плотный плащ и прочная обувь – этого довольно. На Авалоне ей дадут одежду новообращенной жрицы. Поверь мне, – мягко добавила она, – с ней будут обращаться с любовью и почтительностью, ведь она – внучка величайшей из жриц. Все будут – как там выражаются ваши священники? – все будут милосердны к ней. Ее не будут принуждать к аскетической жизни, пока она не вырастет настолько, чтоб ей хватало сил переносить суровые условия. И она будет счастлива.
– Счастлива? В этом средоточии злого колдовства?
– Клянусь тебе – я была счастлива на Авалоне, – сказала Моргейна, и уверенность, звучащая в ее словах, затронула сердце Элейны, – и с тех пор, как я покинула его, я ежедневно и ежечасно всей душой жажду вернуться туда. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы я лгала? Пойдем – покажи мне ребенка.
– Я велела ей сидеть у себя в комнате и прясть до заката. Она нагрубила священику и наказана за это.
– Я отменяю наказание, – сказала Моргейна. – Отныне я – ее опекун и приемная мать, а потому у девочки нет больше причин проявлять почтительность к этому священнику. Покажи мне ее.
Они уехали на следующий день, на рассвете. Расставаясь с матерью, Нимуэ плакала, но не прошло и часа, как она начала с любопытством поглядывать на Моргейну из-под капюшона плаща. Девочка была высокой для своего возраста; она пошла скорее в Моргаузу или Игрейну, чем в мать Ланселета, Вивиану. Она была белокурой, но золотистые пряди отливали медью, и Моргейне подумалось, что с возрастом Нимуэ порыжеет. А глаза у нее были почти в точности того же оттенка, что и маленькие лесные фиалки, растущие вдоль ручьев.
Перед отъездом они лишь выпили немного вина с водой, и потому Моргейна поинтересовалась:
– Ты не голодна, Нимуэ? Если хочешь, мы можем остановиться на подходящей полянке и позавтракать.
– Хочу, тетя.
– Хорошо.
Вскоре они остановились. Моргейна спешилась и сняла малышку с пони.
– Я хочу… – девочка опустила глаза и смущенно поежилась.
– Если тебе нужно помочиться, отойди вместе со служанкой вон за то дерево, – сказала Моргейна. – И никогда больше не стыдись говорить о том, какими мы созданы.
– Отец Гриффин говорит, что это нескромно…
– И никогда больше не говори мне о том, что тебе говорил отец Гриффин, – мягко произнесла Моргейна, но в тоне ее промелькнула стальная нотка. – Это осталось в прошлом, Нимуэ.
Когда девочка вернулась из кустов, глаза у нее были круглыми от изумления.
– Там кто-то очень маленький смотрел на меня из-за дерева. Галахад сказал, что тебя зовут Моргейной Волшебницей – это был кто-то из волшебного народа?
Моргейна покачала головой.
– Нет, это просто кто-то из Древнего народа холмов – они такие же настоящие, как и мы с тобой. С ними лучше всего не заговаривать, Нимуэ, и вообще не показывать вида, что ты их заметила. Они очень робкие и боятся людей, которые живут в деревнях или на хуторах.
– А где же тогда живут они сами?
– В холмах и лесах, – пояснила Моргейна. – Они не в силах смотреть, как землю, их мать, насилуют плугом и заставляют плодоносить, и потому никогда не живут в деревнях.
– Но если они не пашут и не жнут, тетя, что же они едят?
– Только то, что земля дает им по доброй воле, – ответила Моргейна. – Коренья, ягоды и травы, плоды и семена – мясо они едят лишь по большим праздникам. Как я уже сказала, с ними лучше не заговаривать, но если хочешь, можешь оставить им немного хлеба на краю поляны – хлеба нам хватит на всех.
Она отломила кусок от буханки и позволила Нимуэ отнести его к краю леса. Элейна и вправду надавала им столько еды, что хватило бы на десятидневную дорогу – не то, что на короткую поездку до Авалона.
Сама Моргейна ела мало, но она позволила Нимуэ есть, сколько той хочется, и даже намазала ей хлеб медом; конечно, надо бы понемногу приучать ее к воздержанию – ну да ладно, успеется, в конце концов, девочка еще растет, и строгий пост может ей повредить.
– Тетя, а почему ты не ешь мяса? – спросила Нимуэ. – Разве сегодня постный день?
Моргейна вдруг вспомнила, что некогда и она задала Вивиане точно такой же вопрос.
– Нет, просто я редко его ем.
– Ты его не любишь? Я люблю.
– Значит, ешь, раз любишь. Жрицы нечасто едят мясо, но им это не запрещено, особенно девочкам твоих лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194