Вивиана со вздохом наклонила голову в знак согласия.
– Этого я и боялась, – промолвила она. – Стоит этому недугу завладеть своей жертвой, и из когтей его уже не вырваться. Может, я смогу облегчить ее муки.
– Дай-то Боже, – отозвался Гаван. – Ибо те лекарства, что ты оставила нам в последний раз, уже почти не помогают. Она просыпается и плачет в ночи, точно дитя, если думает, что ни я, ни служанки ее не слышат. У меня даже недостает духу молиться, чтобы она подольше пробыла с нами, ибо не в силах я видеть ее страданий, Владычица.
Вивиана вновь вздохнула. В последний свой приезд, полгода назад, она оставила для недужной самые сильнодействующие снадобья и средства и отчасти надеялась, что осенью Присцилла захворает лихорадкой и умрет быстро, еще до того, как лекарства потеряют силу. А теперь она мало чем может помочь страдалице. Она позволила Гавану отвести себя в дом, присела у огня, и служанка налила ей чашку горячего супа из котелка над огнем.
– Ты долго ехала под дождем, Владычица, – проговорил хозяин. – Посиди, отдохни; а после вечерней трапезы навестишь мою жену… иногда в это время дня ей удается заснуть.
– Если ей дано отдохнуть хоть малость, остается лишь поблагодарить судьбу; я не стану ее тревожить, – отозвалась Вивиана, принимая в заледеневшие руки чашку с супом и тяжело опускаясь на скамью без спинки. Одна из служанок сняла с нее сапоги и плащ, другая принесла согретое полотенце и обтерла ей ноги, и Вивиана, подобрав юбки, чтобы костлявые колени ощутили жар огня, на мгновение забылась, наслаждаясь уютным теплом и отвлекшись от своей тягостной миссии. Но вот из внешней комнаты донесся пронзительный жалобный крик; служанка вздрогнула и задрожала всем телом.
– Это госпожа; бедняжка, верно, проснулась. Я-то надеялась, она проспит до тех пор, пока мы ужин не накроем. Я пойду к ней.
– Я тоже, – отозвалась Вивиана и поспешила за прислужницей во внутренний покой. Гаван остался сидеть у огня; Владычица видела: лицо его искажено ужасом. Пронзительный крик затих вдалеке.
С тех пор как Присцилла захворала, Вивиана тем не менее, неизменно усматривала в ней следы былой красоты, отдаленное сходство с веселой и жизнерадостной молодой женщиной, усыновившей ее сына Балана. Теперь лицо, и губы, и поблекшие волосы приобрели один и тот же желтовато-серый оттенок, и даже синие глаза погасли, как если бы недуг выпил из женщины все живые краски. В последний приезд Вивианы Присцилла по большей части была на ногах и хлопотала по дому; а теперь не приходилось сомневаться: недужная прикована к постели… какие-то полгода – и произвели подобную перемену! Прежде снадобья и травяные настои Вивианы неизменно дарили облегчение, утешение, даже частичное исцеление. А теперь Владычица видела: помощь тут бессильна.
Мгновение взгляд выцветших глаз бесцельно блуждал по комнате, и слабо шевелились губы бессильно открытого рта. Но вот Присцилла заметила Вивиану, слабо заморгала и шепотом спросила:
– Это ты, Владычица?
Вивиана подошла к больной и осторожно пожала иссохшую руку.
– Жаль мне видеть, до чего ты расхворалась. Как ты, дорогая подруга?
Бесцветные, потрескавшиеся губы растянулись в гримасе, что Вивиана в первое мгновение сочла судорогой боли, а в следующий миг поняла свою ошибку: больная улыбается.
– Уж и не знаю, можно ли расхвораться сильнее, – прошептала она. – Думаю, Господь и его Матерь совсем про меня позабыли. Однако же рада я, что вижу тебя вновь, и надеюсь еще успеть поглядеть на моих милых сыновей и благословить их… – Присцилла устало вздохнула, пытаясь устроиться поудобнее. – Ежели лежишь неподвижно, так спина ноет; но ежели до меня дотронуться, так словно ножи в тело вонзаются. И пить хочется, просто сил нет, но я не смею: боюсь боли…
– Я помогу тебе, чем смогу, – заверила Вивиана, и, объяснив слугам, что ей требуется, перевязала язвы, образовавшиеся от долгого лежания неподвижно, и заставила Присциллу прополоскать рот освежающей настойкой, чтобы при том, что больная так и не попила, сухость во рту не так ее мучила. А затем Владычица присела рядом с больной, держа ее за руку и не терзая несчастную разговорами. Вскорости после наступления темноты во дворе послышался шум. Присцилла встрепенулась; глаза ее лихорадочно заблестели в свете светильника.
– Это мои сыновья! – вскричала она.
И в самом деле, не прошло и нескольких минут, как Балан и его приемный брат Балин, сын Гавана, вошли в комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низкую притолоку.
– Матушка, – промолвил Балан и наклонился к ее руке. И только потом обернулся к Вивиане и низко поклонился ей: – Госпожа моя.
Вивиана погладила старшего из своих сыновей по щеке. Этот, в отличие от Ланселета, красотой похвастаться не мог; он уродился дородным, дюжим увальнем, вот только глаза его, темные и выразительные, были в точности как у матери – или у Ланселета. Крепко сбитый, сероглазый Балин заметно уступал ему ростом. Вивиана знала: он старше ее сына лишь на каких-нибудь десять дней. Светловолосый и румяный, внешностью он пошел в мать: именно такова когда-то была сама Присцилла.
– Бедная моя матушка, – прошептал он, поглаживая недужную по руке. – Но теперь, когда госпожа Вивиана приехала помочь тебе, ты очень скоро исцелишься, верно? Как же ты исхудала, матушка; надо бы тебе постараться побольше есть, и ты вновь окрепнешь и поправишься…
– Нет, – прошептала она, – окрепну я лишь тогда, когда буду трапезовать с Иисусом в Небесах, милый мой сын.
– Ох, нет, матушка, не говори так, – воскликнул Балин, а Балан, поймав взгляд матери, лишь вздохнул. И совсем тихо произнес – так, чтобы ни Присцилла, ни ее сын не услышали:
– Балин отказывается видеть, что она умирает, госпожа моя… то есть матушка. Все упрямо твердит, что она поправится. Я так надеялся, что она отмучается осенью, когда все мы заболели лихорадкой, да только она всегда была такая сильная… – Балан покачал головой; его бычья шея побагровела от натуги. На глазах выступили слезы; Балан поспешно смахнул их прочь. Спустя некоторое время Вивиана велела всем выйти, сославшись на то, что больной необходим отдых.
– Попрощайся с сыновьями, Присцилла, и благослови их, – велела Владычица, и глаза Присциллы слабо вспыхнули.
– Хотелось бы мне, чтобы мы и впрямь простились навеки, пока мне хуже не стало… не хочу я, чтобы они видели меня такой, как нынче утром, – пробормотала она, и во взгляде ее Вивиана прочла ужас. Она склонилась к уху больной и мягко проговорила:
– Думаю, могу пообещать избавить тебя от боли, моя дорогая, если именно такого конца ты хочешь.
– Пожалуйста, – взмолилась умирающая, и похожие на птичьи когти пальцы настойчиво стиснули руку Владычицы.
– Тогда я оставлю тебя с сыновьями, – успокаивающе проговорила Вивиана, – ибо они оба – твои сыновья, дорогая моя, даже если и родила ты лишь одного. – И Владычица вышла из комнаты. Снаружи ждал Гаван.
– Принесите мои переметные сумы, – потребовала Вивиана и, получив желаемое, порылась в одном из карманов. А затем обернулась к хозяину дома. – Сейчас ей ненадолго сделалось легче, но дальнейшее не в моих силах; я могу лишь положить конец ее мукам. Думается мне, именно этого она и желает.
– Значит, надежды нет никакой?
– Никакой. Для нее ничего не осталось в этой жизни, кроме страданий, и не думаю я, что Богу вашему угодно продлить ее муки.
– Она часто говорила… часто жалела о том, что у нее недостало мужества броситься в реку, пока еще были силы дойти до берега, – проговорил потрясенный Гаван.
– Значит, пора ей уйти с миром, – тихо произнесла Вивиана, – но я хочу, чтобы ты знал: все, что я делаю, я делаю с ее собственного согласия…
– Госпожа, – промолвил Гаван, – я всегда тебе доверял, а моя жена любит тебя всей душою и тоже верит тебе безоговорочно. Большего я не прошу. Если на этом муки ее закончатся, я знаю, что она станет благословлять тебя. – И с искаженным от горя лицом он вновь проследовал за Вивианой во внутреннюю комнату. Присцилла тихо беседовала с Балином; вот она выпустила ладонь сына, и тот, рыдая, подошел к отцу. Умирающая протянула изможденную руку Балану и срывающимся голосом произнесла:
– И ты тоже был мне хорошим сыном, мальчик мой. Присматривай за своим приемным братом и, прошу тебя, помолись за мою душу.
– Обещаю, матушка, – отозвался Балан и нагнулся было обнять ее, но больная тихонько вскрикнула от боли и страха, так что юноша ограничился тем, что осторожно пожал ее иссохшую руку.
– Лекарство для тебя готово, Присцилла, – промолвила Вивиана. – Пожелай всем доброй ночи и засыпай…
– Я так устала, – пожаловалась умирающая. – До чего отрадно будет заснуть… благословляю тебя, Владычица, и твою Богиню тоже…
– Во имя той, что дарует милосердие, – прошептала Вивиана, приподнимая Присцилле голову так, чтобы она могла проглотить снадобье.
– Я боюсь отпить… лекарство горькое, и, стоит мне что-нибудь проглотить, тут же возвращается боль… – выдохнула Присцилла.
– Клянусь тебе, сестра моя, как только ты это выпьешь, никакой боли больше не будет, – твердо заверила Вивиана, наклоняя чашу. Присцилла сделала глоток – и из последних сил погладила Вивиану по щеке.
– Поцелуй и ты меня на прощанье, Владычица, – промолвила она со страдальческой улыбкой, и Вивиана прикоснулась губами к морщинистому лбу.
«Я дарила жизнь, а теперь я прихожу в обличий Старухи Смерти… Матерь, я делаю для нее лишь то, чего однажды пожелаю для себя», – подумала Вивиана, вздрогнув, точно от холода, подняла глаза – и встретила хмурый взгляд Балина.
– Пойдем, – тихо проговорила она. – Пусть она отдыхает.
Все вышли за дверь. Остался только Гаван; рука его по-прежнему покоилась в жениных пальцах. Что ж, ему и должно остаться с нею, согласилась про себя Вивиана.
Служанки уже накрыли ужин. Вивиана уселась на отведенное ей место и принялась за еду: сказывалась усталость долгого пути.
– А вы, никак, за один день домчались от Артурова двора в Каэрлеоне, мальчики? – спросила она и не сдержала улыбки: «мальчики» давно превратились во взрослых мужей!
– Да уж, от самого Каэрлеона, – подтвердил Балан, – и скачка была – не приведи Господь, по дождю и холоду! – Он положил себе соленой рыбы, намазал на хлеб масло, пододвинул деревянное блюдо Балину. – Ты ничего не ешь, братец.
Балин содрогнулся.
– Мне кусок в горло нейдет, когда матери нашей так недужится. Но, благодарение Господу, теперь, когда приехала ты, Владычица, она вскорости поправится, ведь так? В прошлый раз твои снадобья ей очень помогли, просто чудо свершили; так что ей и теперь станет лучше, верно?
Вивиана уставилась на него во все глаза: неужто Балин так ничего и не понял?
– Лучший исход для нее – в том, что она наконец отправится к Господу и пребудет с ним отныне и навеки, Балин.
Юноша поднял глаза.
– Нет! Она не умрет, – воскликнул он. Его румяное лицо исказилось от ужаса. – Госпожа, скажи, что ты ей поможешь, ты не допустишь ее смерти…
– Я – не всесильный Господь, и жизнь и смерть – не в моей власти, – сурово ответствовала Вивиана. – Или ты предпочел бы, чтобы она мучилась подольше?
– Но ведь ты искушена во всяческой магии и чародействе, – яростно протестовал Балин. – Зачем же ты приехала, если не для того, чтобы исцелить ее? Я своими ушами слышал, как ты только что уверяла, будто можешь избавить ее от боли…
– От недуга, что истерзал твою матушку, есть лишь одно лекарство, – промолвила Вивиана, сочувственно кладя руку на плечо Балина, – а имя ему – милосердие.
– Балин, довольно, – прикрикнул Балан, накрывая широкой мозолистой ладонью руку приемного брата. – Ты в самом деле хотел бы, чтобы она страдала и дальше?
Но Балин, вскинув голову, пепелил гостью взглядом.
– Итак, ты пользовалась своими чародейскими фокусами, чтобы исцелять ее во славу своей злобной дьяволицы-Богини, – заорал он, – а теперь, когда выгоды в том более нет, ты позволишь ей умереть…
– Замолчи, брат, – оборвал его Балан. На сей раз голос его прозвучал хрипло и вымученно. – Или ты не заметил: наша матушка благословила ее и поцеловала на прощанье, ибо сама того желала…
Но Балин по-прежнему глядел на Вивиану во все глаза – и вдруг занес руку, словно собираясь ударить гостью.
– Иуда! – закричал он. – И ты тоже предала поцелуем… – Он стремительно развернулся и бегом бросился к внутренней комнате. – Что ты натворила? Убийца! Гнусная убийца! Отец! Отец, это убийство и злобное колдовство!…
В дверях появился Гаван, бледный как полотно. Жестом он призвал сына к молчанию, но Балин, оттолкнув его, ворвался в спальню. Вивиана поспешила следом и увидела, что Гаван уже закрыл умершей глаза.
Балин тоже это заметил. Он развернулся к гостье и, захлебываясь словами, заорал:
– Убийство! Измена, колдовство!… Гнусная, кровожадная ведьма!…
Гаван властно схватил сына за плечи.
– Ты не смеешь говорить так над телом матери о той, кому она доверяла и кого любила!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194