Не сдержавшись, она задохнулась от восторга, когда ей показали бесценный отрез бархата густого, темно-красного оттенка; унция таких красителей, рассказывали ей когда-то, обходится дороже, нежели стоит купить дом и в течение года платить наемным работникам, возделывающим землю. Эта ткань належится поверх оленьей кожи; на ней должно ей вышить золотыми и серебряными нитями магические заклятия и их символы.
Первый день ушел на то, чтобы скроить и сшить ножны из оленьей кожи и обтянуть их бархатом; перед тем как уснуть, глубоко погрузившись в мысленное созерцание того, что ей предстоит, – едва ли не в трансе, – она чуть надрезала руку и смазала оленью кожу своей кровью.
«Богиня! Великая госпожа Ворон! Ножны эти загодя запятнала кровь, так что незачем проливаться ей в битве».
Спала Моргейна плохо, ей пригрезилось, будто она сидит на высоком холме, откуда видно всю Британию, и стежок за стежком накладывает заклятия, вплетая их, точно зримый свет, в ткань самой земли. Внизу, под холмом, промчался Король-Олень, и некий муж поднялся по холму к ней и принял меч у нее из рук…
Вздрогнув, она проснулась, думая: «Артур! Это Артуру носить меч, ведь он – сын Пендрагона…» – и, лежа во тьме, поняла: вот поэтому Вивиана и поручила ей великую миссию – сработать магические ножны для меча, которым ему суждено владеть как символом всего своего народа. Артур пролил кровь ее девственности; она, тоже принадлежащая к священному роду Авалона, должна создать зачарованные ножны его безопасности, охраняющие королевскую кровь.
Весь следующий день работала Моргейна молча, неотрывно глядя в чашу на возникающие образы, то и дело прерываясь и погружаясь в созерцательность в ожидании вдохновения, она вышила двурогий лунный серп – пусть Богиня бдит над миром днем и ночью и хранит священную кровь Авалона. Магическое безмолвие настолько подчинило ее себе, что любой предмет, к которому обращались ее глаза, любое движение ее освященных рук становились источником силы для заклятий; порою Моргейне казалось, будто к пальцам ее струится зримый свет: к рогатому серпу луны она добавила полную луну, а потом и темную луну, ибо всему свой срок. А затем, зная, что королю Британии предстоит править в земле христиан, и еще потому, что, когда приверженцы Христа впервые явились в Британию, они пришли сюда, к друидам, она вышила символ дружбы христиан и друидов: крест в круге с тремя крыльями. Она расшила красный бархат знаками магических стихий, земли и воздуха, воды и огня, а затем изобразила стоящую перед нею чашу с ручкой у самого донца, в которой сплетались и сменялись видения, то выступая из тьмы, то вновь теряясь во мраке; скипетр и глиняное блюдо, змею исцеления и крылья мудрости, и пламенеющий меч власти… Порою Моргейне казалось, будто иголка с ниткой проходят сквозь ее же плоть или сквозь плоть земли, пронзая почву и небо и ее собственную кровь и тело… знак за знаком, символ за символом вышивала она, и каждый сбрызгивала своей кровью и водой Священного источника. Три дня работала она, почти не смыкая глаз, подкрепляясь лишь кусочком-другим сушеных плодов, утоляя жажду лишь водой Источника. Порою, из недосягаемой дали собственного сознания, она глядела со стороны на свои пальцы, работающие словно непроизвольно; заклятия ткались сами: кровь и кость земли, кровь ее девственности, сила Короля-Оленя, что умер и пролил кровь, дабы не погиб поборник своего народа…
К закату третьего дня все было кончено: каждый дюйм ножен покрывали сплетающиеся символы, некоторые из них Моргейна даже не могла узнать – надо думать, они пришли напрямую от руки Богини через ее руки. Она взяла ножны, вложила в них меч, взвесила на ладонях, и объявила вслух, нарушая ритуальное молчание:
– Сделано.
Теперь, когда схлынуло затянувшееся напряжение, Моргейна осознала, до чего она измучена и потрясена и как ей дурно. Обряд и долгое пользование Зрением порою оказывают подобное воздействие, вне всякого сомнения, оттого и месячные у нее сбились: обычно они случались в лору темной луны. Оно и к лучшему; на это время жрицы уединялись, дабы сберечь свою силу, это было то же самое, что ритуальное затворничество темной луны, когда сама Богиня запиралась в одиночестве, дабы сберечь источник силы.
Пришла Вивиана и взяла ножны. Глядя на них, Владычица не сдержала изумленного восклицания; воистину, даже самой Моргейне, знающей, что сработали ножны ее собственные пальцы, казалось, что это – вещь превыше любого творения смертных рук, насквозь пропитанная магией. Вивиана едва прикоснулась к ножнам и тут же завернула их в широкий отрез белого шелка.
– Хорошая работа, – промолвила она, и у Моргейны на миг закружилась голова. «С какой стати она считает, будто вправе судить меня? Я тоже жрица, ее наставления мне уже не указ», – подумала она и ужаснулась собственным мыслям.
Вивиана ласково погладила девушку по щеке.
– Ступай спать, родная, великие труды утомили тебя.
Моргейна заснула и спала крепко и долго, снов не видя; но после полуночи она вдруг проснулась, разбуженная внезапным оглушительным шумом и гудом набата – набатные колокола, церковные колокола, ужас, пришедший из детства. «Саксы! Саксы идут на нас! Вставайте, к оружию!»
Но вот она словно бы очнулась от кошмара: она была не в Доме дев, но в церкви, и на алтарном камне лежало оружие, а на столе рядом – воин в доспехах, накрытый покровом. Над головой Моргейны по-прежнему тревожно вызванивали и гудели колокола – от такого шума и мертвый бы проснулся… но нет, погибший рыцарь даже не пошевелился, и, внезапно, мысленно попросив прощения, она выхватила меч… и на сей раз пробудилась окончательно в своей собственной, залитой светом, тихой комнате. Даже звон церковных колоколов с иного острова не нарушал безмолвия ее вымощенного камнем покоя. Ей все привиделось: и колокольный звон, и мертвый рыцарь, и часовня, озаренная пламенем свечей, и оружие на алтаре, и меч – словом, все. «Как же так вышло? Зрение никогда не приходит ко мне без зова… значит, это просто-напросто сон?»
Позже в тот же день ее призвали к Владычице, уже в ясном сознании она припомнила часть видений, что, размытые и невнятные, проносились в ее мыслях, пока она трудилась над ножнами, глядя на лежащий перед нею меч. Он пал на землю падучей звездой, раскатом грома, огромной вспышкой света; еще дымящимся его притащили на наковальню приземистые смуглые кузнецы, что жили в меловых холмах еще до того, как воздвиглось кольцо камней; исполненное мощи оружие короля, сломанное и перекованное на сей раз в длинное, в форме листа, лезвие, заточенное и закаленное в крови и огне, несокрушимо-стойкое… «Меч, откованный трижды, не вырванный из чрева земли и оттого вдвойне священный…»
Моргейне назвали имя меча: Эскалибур, что означает «рассекающий сталь». Мечи из небесного железа встречались крайне редко и ценились очень высоко; этот, надо думать, стоит не меньше, чем целое королевство.
Вивиана велела девушке накрыться покрывалом и идти с нею. Медленно спускаясь с холма, она издалека заметила высокую фигуру Мерлина Талиесина, а рядом с ним неуверенно ковылял Кевин Арфист. Сегодня он показался ей еще более безобразным и неуклюжим, чем обычно, – точно сгусток жира, прилипший к краю серебряного подсвечника тонкой работы. А подле них… похолодев, Моргейна узнала стройную, мускулистую фигуру, блестящие, словно вызолоченное серебро, волосы…
Артур. Но ведь она знала, что меч предназначен для него. Вот он и прибыл на остров за этим даром – что может быть естественнее?
Он – воин и король. Маленький братик, которого она качала на коленях. Все это казалось Моргейне просто нереальным. Но в этом Артуре, в мальчике с серьезным лицом, что шагал ныне между двух друидов, она смутно различала черты юноши, увенчанного рогами Бога; при всей его смиренной торжественности она словно наяву видела взмах рогов, смертельную, отчаянную битву и то, как он пришел к ней, залитый оленьей кровью, – уже не дитя, но мужчина, воин, король.
По тихой подсказке Мерлина он преклонил колени перед Владычицей Озера. В лице его читалось благоговейное изумление. «Ну, конечно же, – подумала Моргейна, – Вивиану он прежде не видел, только меня, и то в темноте».
Но вот он увидел Моргейну, в подвижных чертах отразилось узнавание. Артур поклонился и ей («По крайней мере, – не к месту подумала девушка, – там, где он воспитывался, его обучили манерам, подобающим королевскому сыну»), – и прошептал:
– Моргейна.
Наклоном головы она приветствовала гостя. Итак, Артур узнал ее, даже под покрывалом. Пожалуй, ей должно опуститься перед королем на колени. Но Владычица Авалона не склоняет колен перед мирской властью. Мерлин мог бы встать на колени, и Кевин тоже, если его попросить, но Вивиана – никогда, ибо она – не только жрица Богини, но воплощает в себе Богиню так, как мужчины-жрецы мужских божеств никогда не узнают и не поймут. Вот и она, Моргейна, никогда впредь не склонит колен.
Владычица Озера протянула ему руку, веля подняться.
– Ты проделал долгий путь, – молвила она, – и ты устал. Моргейна, отведи его в мою обитель и накорми, прежде чем мы приступим к церемонии.
Вот теперь гость улыбнулся – не король, готовый принять власть, не Избранный, но просто-напросто изголодавшийся мальчишка.
– Спасибо, госпожа.
Уже в доме у Вивианы он поблагодарил жриц, принесших угощение, и жадно набросился на еду. Слегка утолив голод, он полюбопытствовал у Моргейны:
– Ты тоже здесь живешь?
– Владычица живет одна, но при ней состоят жрицы, по очереди ей служащие. Я жила здесь с нею, когда настал мой черед ей прислуживать.
– Ты, дочь королевы! И прислуживаешь?
– Нам должно ходить в служанках, прежде чем мы обретем право повелевать, – строго промолвила Моргейна. – В молодости она сама прислуживала Владычице, в ее лице я служу Богине.
Артур обдумал ее слова со всех сторон.
– Эту вашу Великую Богиню я не знаю, – наконец отозвался он. – Мерлин говорил мне, будто Владычица приходится тебе… нам… родней.
– Она сестра Игрейны, нашей матери.
– Так выходит, она мне тетка, – промолвил Артур, пробуя слово на вкус, как если бы оно казалось не вполне уместным. – Мне это все так странно. Отчего-то я всегда пытался убедить себя, что Экторий мне отец, а Флавилла – мать. Разумеется, я знал, что здесь кроется какая-то тайна; и поскольку Экторий упорно отказывался поговорить об этом со мною, я думал, это что-то позорное: дескать, я – бастард или чего похуже. Утера… моего отца я не помню, вот совсем не помню. Да и мать, по сути дела, тоже, хотя порою, когда Флавилла меня наказывала, – я порою мечтал про себя, что я живу где-то в другом месте, с женщиной, которая меня то баловала, а то отталкивала… а Игрейна, наша мать, очень на тебя похожа?
– Нет, она высокая и рыжеволосая.
Артур вздохнул.
– Значит, я и ее совсем не помню. Потому что в мечтах она походила на тебя… да это ты и была…
Гость прервался, голос его дрожал. «Опасный разговор, – подумала про себя Моргейна, – не должно нам толковать об этом». И спокойно промолвила:
– Съешь еще яблоко, они растут здесь, на острове.
– Спасибо. – Он вгрызся в сочную мякоть. – Все это так ново и странно. Столько всего со мной произошло с тех пор, как… – Голос его дрогнул. – Я все время о тебе думаю. Ничего с собою не могу поделать. Я сказал правду, Моргейна, – всю свою жизнь я буду вспоминать тебя, потому что ты у меня – самая первая, и буду думать о тебе и любить тебя…
Моргейна знала: ответить ей подобает сурово и жестко. Вместо того слова ее прозвучали мягко, но отчужденно.
– Тебе не должно так обо мне думать. Для тебя я не женщина, но воплощение Богини, к тебе явившейся, и кощунством было бы вспоминать меня как смертную. Забудь меня и помни Богиню.
– Я пытался… – Он умолк на полуслове, стиснул кулаки и угрюмо промолвил: – Ты права. Именно так и должно об этом думать: это лишь еще одно в череде странных событий, что случились со мною с тех пор, как меня отослали из дома Эктория. Загадочные, волшебные события. Как та битва с саксами… – Артур протянул руку и закатал тунику, явив взгляду повязку, густо смазанную уже почерневшим сосновым дегтем. – Там меня ранили. Вот только это первая моя битва… все было как во сне. Король Утер… – Артур потупился и сглотнул. – Я приехал слишком поздно. Я так с ним и не повидался. Тело было выставлено в церкви для торжественного прощания, я увидел его уже мертвым, а оружие лежало на алтаре… мне объяснили, что таков обычай, когда гибнет отважный рыцарь, оружие кладут рядом. И тут, пока священник читал «Ныне отпущаеши», зазвонили в набат – это напали саксы, – караульные вбежали прямо в церковь, выхватили колокольные веревки из рук монаха, вызванивающего похоронный звон, и забили тревогу; и все королевские дружинники похватали оружие и выбежали вон. Меча у меня не было, только кинжал, но я отобрал копье у одного из солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Первый день ушел на то, чтобы скроить и сшить ножны из оленьей кожи и обтянуть их бархатом; перед тем как уснуть, глубоко погрузившись в мысленное созерцание того, что ей предстоит, – едва ли не в трансе, – она чуть надрезала руку и смазала оленью кожу своей кровью.
«Богиня! Великая госпожа Ворон! Ножны эти загодя запятнала кровь, так что незачем проливаться ей в битве».
Спала Моргейна плохо, ей пригрезилось, будто она сидит на высоком холме, откуда видно всю Британию, и стежок за стежком накладывает заклятия, вплетая их, точно зримый свет, в ткань самой земли. Внизу, под холмом, промчался Король-Олень, и некий муж поднялся по холму к ней и принял меч у нее из рук…
Вздрогнув, она проснулась, думая: «Артур! Это Артуру носить меч, ведь он – сын Пендрагона…» – и, лежа во тьме, поняла: вот поэтому Вивиана и поручила ей великую миссию – сработать магические ножны для меча, которым ему суждено владеть как символом всего своего народа. Артур пролил кровь ее девственности; она, тоже принадлежащая к священному роду Авалона, должна создать зачарованные ножны его безопасности, охраняющие королевскую кровь.
Весь следующий день работала Моргейна молча, неотрывно глядя в чашу на возникающие образы, то и дело прерываясь и погружаясь в созерцательность в ожидании вдохновения, она вышила двурогий лунный серп – пусть Богиня бдит над миром днем и ночью и хранит священную кровь Авалона. Магическое безмолвие настолько подчинило ее себе, что любой предмет, к которому обращались ее глаза, любое движение ее освященных рук становились источником силы для заклятий; порою Моргейне казалось, будто к пальцам ее струится зримый свет: к рогатому серпу луны она добавила полную луну, а потом и темную луну, ибо всему свой срок. А затем, зная, что королю Британии предстоит править в земле христиан, и еще потому, что, когда приверженцы Христа впервые явились в Британию, они пришли сюда, к друидам, она вышила символ дружбы христиан и друидов: крест в круге с тремя крыльями. Она расшила красный бархат знаками магических стихий, земли и воздуха, воды и огня, а затем изобразила стоящую перед нею чашу с ручкой у самого донца, в которой сплетались и сменялись видения, то выступая из тьмы, то вновь теряясь во мраке; скипетр и глиняное блюдо, змею исцеления и крылья мудрости, и пламенеющий меч власти… Порою Моргейне казалось, будто иголка с ниткой проходят сквозь ее же плоть или сквозь плоть земли, пронзая почву и небо и ее собственную кровь и тело… знак за знаком, символ за символом вышивала она, и каждый сбрызгивала своей кровью и водой Священного источника. Три дня работала она, почти не смыкая глаз, подкрепляясь лишь кусочком-другим сушеных плодов, утоляя жажду лишь водой Источника. Порою, из недосягаемой дали собственного сознания, она глядела со стороны на свои пальцы, работающие словно непроизвольно; заклятия ткались сами: кровь и кость земли, кровь ее девственности, сила Короля-Оленя, что умер и пролил кровь, дабы не погиб поборник своего народа…
К закату третьего дня все было кончено: каждый дюйм ножен покрывали сплетающиеся символы, некоторые из них Моргейна даже не могла узнать – надо думать, они пришли напрямую от руки Богини через ее руки. Она взяла ножны, вложила в них меч, взвесила на ладонях, и объявила вслух, нарушая ритуальное молчание:
– Сделано.
Теперь, когда схлынуло затянувшееся напряжение, Моргейна осознала, до чего она измучена и потрясена и как ей дурно. Обряд и долгое пользование Зрением порою оказывают подобное воздействие, вне всякого сомнения, оттого и месячные у нее сбились: обычно они случались в лору темной луны. Оно и к лучшему; на это время жрицы уединялись, дабы сберечь свою силу, это было то же самое, что ритуальное затворничество темной луны, когда сама Богиня запиралась в одиночестве, дабы сберечь источник силы.
Пришла Вивиана и взяла ножны. Глядя на них, Владычица не сдержала изумленного восклицания; воистину, даже самой Моргейне, знающей, что сработали ножны ее собственные пальцы, казалось, что это – вещь превыше любого творения смертных рук, насквозь пропитанная магией. Вивиана едва прикоснулась к ножнам и тут же завернула их в широкий отрез белого шелка.
– Хорошая работа, – промолвила она, и у Моргейны на миг закружилась голова. «С какой стати она считает, будто вправе судить меня? Я тоже жрица, ее наставления мне уже не указ», – подумала она и ужаснулась собственным мыслям.
Вивиана ласково погладила девушку по щеке.
– Ступай спать, родная, великие труды утомили тебя.
Моргейна заснула и спала крепко и долго, снов не видя; но после полуночи она вдруг проснулась, разбуженная внезапным оглушительным шумом и гудом набата – набатные колокола, церковные колокола, ужас, пришедший из детства. «Саксы! Саксы идут на нас! Вставайте, к оружию!»
Но вот она словно бы очнулась от кошмара: она была не в Доме дев, но в церкви, и на алтарном камне лежало оружие, а на столе рядом – воин в доспехах, накрытый покровом. Над головой Моргейны по-прежнему тревожно вызванивали и гудели колокола – от такого шума и мертвый бы проснулся… но нет, погибший рыцарь даже не пошевелился, и, внезапно, мысленно попросив прощения, она выхватила меч… и на сей раз пробудилась окончательно в своей собственной, залитой светом, тихой комнате. Даже звон церковных колоколов с иного острова не нарушал безмолвия ее вымощенного камнем покоя. Ей все привиделось: и колокольный звон, и мертвый рыцарь, и часовня, озаренная пламенем свечей, и оружие на алтаре, и меч – словом, все. «Как же так вышло? Зрение никогда не приходит ко мне без зова… значит, это просто-напросто сон?»
Позже в тот же день ее призвали к Владычице, уже в ясном сознании она припомнила часть видений, что, размытые и невнятные, проносились в ее мыслях, пока она трудилась над ножнами, глядя на лежащий перед нею меч. Он пал на землю падучей звездой, раскатом грома, огромной вспышкой света; еще дымящимся его притащили на наковальню приземистые смуглые кузнецы, что жили в меловых холмах еще до того, как воздвиглось кольцо камней; исполненное мощи оружие короля, сломанное и перекованное на сей раз в длинное, в форме листа, лезвие, заточенное и закаленное в крови и огне, несокрушимо-стойкое… «Меч, откованный трижды, не вырванный из чрева земли и оттого вдвойне священный…»
Моргейне назвали имя меча: Эскалибур, что означает «рассекающий сталь». Мечи из небесного железа встречались крайне редко и ценились очень высоко; этот, надо думать, стоит не меньше, чем целое королевство.
Вивиана велела девушке накрыться покрывалом и идти с нею. Медленно спускаясь с холма, она издалека заметила высокую фигуру Мерлина Талиесина, а рядом с ним неуверенно ковылял Кевин Арфист. Сегодня он показался ей еще более безобразным и неуклюжим, чем обычно, – точно сгусток жира, прилипший к краю серебряного подсвечника тонкой работы. А подле них… похолодев, Моргейна узнала стройную, мускулистую фигуру, блестящие, словно вызолоченное серебро, волосы…
Артур. Но ведь она знала, что меч предназначен для него. Вот он и прибыл на остров за этим даром – что может быть естественнее?
Он – воин и король. Маленький братик, которого она качала на коленях. Все это казалось Моргейне просто нереальным. Но в этом Артуре, в мальчике с серьезным лицом, что шагал ныне между двух друидов, она смутно различала черты юноши, увенчанного рогами Бога; при всей его смиренной торжественности она словно наяву видела взмах рогов, смертельную, отчаянную битву и то, как он пришел к ней, залитый оленьей кровью, – уже не дитя, но мужчина, воин, король.
По тихой подсказке Мерлина он преклонил колени перед Владычицей Озера. В лице его читалось благоговейное изумление. «Ну, конечно же, – подумала Моргейна, – Вивиану он прежде не видел, только меня, и то в темноте».
Но вот он увидел Моргейну, в подвижных чертах отразилось узнавание. Артур поклонился и ей («По крайней мере, – не к месту подумала девушка, – там, где он воспитывался, его обучили манерам, подобающим королевскому сыну»), – и прошептал:
– Моргейна.
Наклоном головы она приветствовала гостя. Итак, Артур узнал ее, даже под покрывалом. Пожалуй, ей должно опуститься перед королем на колени. Но Владычица Авалона не склоняет колен перед мирской властью. Мерлин мог бы встать на колени, и Кевин тоже, если его попросить, но Вивиана – никогда, ибо она – не только жрица Богини, но воплощает в себе Богиню так, как мужчины-жрецы мужских божеств никогда не узнают и не поймут. Вот и она, Моргейна, никогда впредь не склонит колен.
Владычица Озера протянула ему руку, веля подняться.
– Ты проделал долгий путь, – молвила она, – и ты устал. Моргейна, отведи его в мою обитель и накорми, прежде чем мы приступим к церемонии.
Вот теперь гость улыбнулся – не король, готовый принять власть, не Избранный, но просто-напросто изголодавшийся мальчишка.
– Спасибо, госпожа.
Уже в доме у Вивианы он поблагодарил жриц, принесших угощение, и жадно набросился на еду. Слегка утолив голод, он полюбопытствовал у Моргейны:
– Ты тоже здесь живешь?
– Владычица живет одна, но при ней состоят жрицы, по очереди ей служащие. Я жила здесь с нею, когда настал мой черед ей прислуживать.
– Ты, дочь королевы! И прислуживаешь?
– Нам должно ходить в служанках, прежде чем мы обретем право повелевать, – строго промолвила Моргейна. – В молодости она сама прислуживала Владычице, в ее лице я служу Богине.
Артур обдумал ее слова со всех сторон.
– Эту вашу Великую Богиню я не знаю, – наконец отозвался он. – Мерлин говорил мне, будто Владычица приходится тебе… нам… родней.
– Она сестра Игрейны, нашей матери.
– Так выходит, она мне тетка, – промолвил Артур, пробуя слово на вкус, как если бы оно казалось не вполне уместным. – Мне это все так странно. Отчего-то я всегда пытался убедить себя, что Экторий мне отец, а Флавилла – мать. Разумеется, я знал, что здесь кроется какая-то тайна; и поскольку Экторий упорно отказывался поговорить об этом со мною, я думал, это что-то позорное: дескать, я – бастард или чего похуже. Утера… моего отца я не помню, вот совсем не помню. Да и мать, по сути дела, тоже, хотя порою, когда Флавилла меня наказывала, – я порою мечтал про себя, что я живу где-то в другом месте, с женщиной, которая меня то баловала, а то отталкивала… а Игрейна, наша мать, очень на тебя похожа?
– Нет, она высокая и рыжеволосая.
Артур вздохнул.
– Значит, я и ее совсем не помню. Потому что в мечтах она походила на тебя… да это ты и была…
Гость прервался, голос его дрожал. «Опасный разговор, – подумала про себя Моргейна, – не должно нам толковать об этом». И спокойно промолвила:
– Съешь еще яблоко, они растут здесь, на острове.
– Спасибо. – Он вгрызся в сочную мякоть. – Все это так ново и странно. Столько всего со мной произошло с тех пор, как… – Голос его дрогнул. – Я все время о тебе думаю. Ничего с собою не могу поделать. Я сказал правду, Моргейна, – всю свою жизнь я буду вспоминать тебя, потому что ты у меня – самая первая, и буду думать о тебе и любить тебя…
Моргейна знала: ответить ей подобает сурово и жестко. Вместо того слова ее прозвучали мягко, но отчужденно.
– Тебе не должно так обо мне думать. Для тебя я не женщина, но воплощение Богини, к тебе явившейся, и кощунством было бы вспоминать меня как смертную. Забудь меня и помни Богиню.
– Я пытался… – Он умолк на полуслове, стиснул кулаки и угрюмо промолвил: – Ты права. Именно так и должно об этом думать: это лишь еще одно в череде странных событий, что случились со мною с тех пор, как меня отослали из дома Эктория. Загадочные, волшебные события. Как та битва с саксами… – Артур протянул руку и закатал тунику, явив взгляду повязку, густо смазанную уже почерневшим сосновым дегтем. – Там меня ранили. Вот только это первая моя битва… все было как во сне. Король Утер… – Артур потупился и сглотнул. – Я приехал слишком поздно. Я так с ним и не повидался. Тело было выставлено в церкви для торжественного прощания, я увидел его уже мертвым, а оружие лежало на алтаре… мне объяснили, что таков обычай, когда гибнет отважный рыцарь, оружие кладут рядом. И тут, пока священник читал «Ныне отпущаеши», зазвонили в набат – это напали саксы, – караульные вбежали прямо в церковь, выхватили колокольные веревки из рук монаха, вызванивающего похоронный звон, и забили тревогу; и все королевские дружинники похватали оружие и выбежали вон. Меча у меня не было, только кинжал, но я отобрал копье у одного из солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194