— Ну, этого не могло быть! Я уехала оттуда тридцать лет как, а ведь вам самому вряд ли больше? — И она лукаво засмеялась. — Да и дедушка умер… — она махнула рукой, — ещё при царе Фёдоре Алексеевиче. В самом деле, князь, откуда я вам известна?
Стас призадумался. Действительно, странно получается. Не ожидал встречи, не подготовился, эх… Надо как-то выкручиваться.
Тридцатилетний отчим с нежностью посмотрел на свою сорокапятилетнюю падчерицу:
— Вы прекрасно выглядите. И достигли многого. Парфюмерная фабрика… Дети… Батюшка ваш названый вами бы гордился.
Дарья сказала с гордостью:
— У меня ещё трое, взрослые; старшенький Станислав ныне в Париже с отцом, и две дочери замужем.
Потом вздохнула и добавила:
— Правда, ещё трое умерли во младенчестве. А что до батюшки моего названого… то как вы можете судить? Ведь вы его не знали.
— Ну-у, знал, не знал… Я знал его родичей. Мы, можно сказать, одна семья.
Она внимательно вгляделась в его лицо и растерялась:
— Как же так? Вы князь, а он… кто? Матушка говорила, он с неба упал…
— Все мы в какой-то мере упали с неба… А она где нынче матушка ваша, Алёна Минаевна?
— Она после того, как батюшка разбился в храме, ушла в монастырь под Вологдой. Скончалась этой осенью…
Достала платочек, промокнула глаза, глянула виновато:
— Я даже на могилке её не побывала. Стыд-то какой…
«А я-то, — подумал он. — Был же осенью в Москве, до Вологды три дня верхами… Если б знал… »
Курфюрст баварский Макс Эмануэль, говоря попросту, обалдел, получив от своего парижского портретиста верительные грамоты с подписью русского царя.
— Вот новости! — сказал он. — И вы к тому же князь, герр де Грох! Как можно дворянину картины малевать?
Но грамоты всё же принял.
Вскоре у Стаса было своё консульство. Он обустраивал его, учитывая три обстоятельства. Во-первых, нечего было и ждать бешеного наплыва русских туристов, нуждающихся в консульских услугах. Во-вторых, содержать офис ему предстояло на свои. Наконец в-третьих, настоящая задача его была — готовить европейскую общественность к будущему имперскому статусу России. А что такого статуса она достигнет, кто-кто, а уж он-то знал точно.
Купил домик недалече от замка курфюрста — благо накопления позволяли; устроил скромный офис, жилые помещения, комнату для сельских своих пареньков, помощничков Ваньки и Прошки. Они при добром барине да в богатой стране было распоясались: ленятся, пиво пьют и мясо жрут. Но Стас, когда схлынули первые заботы, привёл их в чувство. Взял Ваньку за грудки, посмотрел в глаза страшно и пообещал: «Ещё раз повторится, сдам тебя, скотина, в армию солдатом». Прошку пугать не пришлось: он посообразительнее и вообще прилежный.
Довольно быстро Стас усвоил, что дипломатия — это искусство выпятить достоинства и силу своей страны. Чтобы одно её упоминание трепет вызывало у окружающих; иначе доказывать силу придётся войной. А вот Священная Римская империи сначала воевала — захватила итальянские земли, и лишь потом её дипломаты начали запугивать остальные страны Западной Европы. Так что на самом деле дипломатия и война связаны сильнее, чем он раньше думал.
Самую мощную дипломатическую сеть, как выяснил Стас, получая со всех сторон разнообразные документы, имел Ватикан. Для распространения католичества во все края и ради своего политического господства папы без сомнения использовали оружие, шпионаж, подкуп, отлучения от церкви, интердикты и тайные убийства.
Российская дипломатия была просто младенцем!
Наезжая два-три раза в год к Матвееву в Амстердам или к Урбиху, царскому посланнику при имперском и датском дворе, Стас проникся важностью дипломатического протокола. Ни буковки не должно быть искажено в титулах владык! Если дипломат позволяет своим зарубежным коллегам вольность и пренебрежение в таких вопросах — он позволит и большее. Они решили, что принятое в западных странах латинское написание слова «царь» в виде «tzar» — ошибочное, искажающее суть; следует писать «czar», что есть сокращённое «caesar» — император. И мгновенно возвращали адресату любые дипломатические документы, содержащие неправильное написание.
В Амстердаме Стас проводил свободное время в компании дьяка Шпынова. Иногда ездили в Париж; как же изумились новому его качеству прежние приятели!.. Он вытащил из-под моста оборванца Жана, некогда сведшего его с мэтром Антуаном, одел его, купил ему квартирку. А через год опять обнаружил дурака под мостом!
— Что ж, — сказал Стас. — Jeder hat sein Schicksal .
Необходимость содержать резиденцию, разъезжать по всей Европе и вообще вести достойную дворянина жизнь заставила Стаса искать приработок. Имея множество друзей-художников в культурном центре мира — Париже — и заведя влиятельных знакомых в разных странах и городах, он наладил крепкую сеть сбыта картин.
Был, конечно, у него ещё один источник дохода: калужское имение. Но в первый же год, когда он послал Прошку в Россию, обнаружились трудности.
Царь Пётр запретил вывоз денег.
Стас уже слышал от коллег, которые, в отличие от него, всё же были на государственном довольствии, что им вместо денег выдавали меха, — торгуй, посол, и крутись из выручки. Теперь, оказывается, и частным лицам вывоз прикрыли. В Москве, говорил Прошка, слухи бурлят; купцы недовольны. Ввозить в Россию золото и серебро им разрешают — благородные металлы не облагаются никакими пошлинами, — а вывозить — извини. Купи на деньги русские товары и вези куда хочешь.
Запретил, антихрист, шить одежду с золотыми и серебряными нитями, чтобы зря металл не тратить.
Хотел Прошка, по уму своему, переть через пол-Европы сельскую продукцию — тоже нельзя! Только обработанный товар. Верёвку можно, а пеньку нет. Масло из льна можно, а семена того же льна — нет. Сапоги можно, а невыделанные кожи — нет! Ой что творят…
И привёз Прошка несколько бочек мёда. Пришлось Стасу, чертыхаясь, ездить от пивовара к пивовару, уговаривая взять его мёд. А здесь и своего хватает!
Обзаведясь консульством, Стас наконец занялся устройством своих семейных дел.
Уже два года сожительствовал он с молодой вдовой. Звали её Марта, была она чрезвычайно домовита и чистоплотна, правильно понимала роль женщины в жизни мужчины и переживала, что живёт греховно со своим квартирантом. А куда ей было деваться? Бывший муж, мелкий дворянин, привёз её из Рыбниц-Дамгартена, с севера, а сам безрассудно ввязался в дуэль — из-за неё же! — и умер от потери крови. Самое удивительное, что его соперник Марту даже в глаза никогда не видел.
Осталась она одна; не возвращаться же ей было к родителям, бросив дом. А половину второго этажа этого дома занимали квартирка и мастерская Стаса. Ну и успокаивал он её после похорон… утешал… по дому помогал месяц, второй… Потом слово за слово — а заморочить девушке голову он умел отменно, — и стало поздно думать, что греховно, что нет. Правда, её больше всего огорчало не это, а то, что он из простых и к тому же в церковь не ходит. Она ведь не брала в расчёт, что он православный, что для него церквей в Баварии, оплоте германского католичества, и в заводе не было. Папе римскому в кошмарном сне не могло бы такое присниться.
Когда он, уехав однажды неизвестно куда «на недельку», вернулся почти через год пусть в плохонькой, но собственной карете, в модном парике, при шпаге и двух ливрейных слугах и оказался русским князем, она была потрясена. Теперь на его художества и даже пренебрежение верой можно было закрыть глаза: Дворянин имеет право на любую прихоть. Марта искренне уверовала, что Господь превратил её милого в сиятельного господина, чтобы он мог на ней жениться, и стала воспитывать в нём такую же мечту всеми способами, доступными ей.
Стас понимал, что его «прикармливают», и был не прочь Предложить ей руку. Отчего нет? Алёнушка умерла полтора года назад, больше он ни с кем не венчан, обязательств по содержанию детей не имеет, а Марта будет хорошей женой. Волынил только потому, что заранее знал: чем дольше изображать непонимание, тем счастливее будет она, когда он «решится»… A propos , всё равно надо ждать ответа из Москвы по поводу его намерения жениться на католичке.
Он сходил между тем в Heiliggeistkirche — храм Святого Духа, пообщался с патером. Тот объяснил, что ни он, и ни один другой священник многочисленных кафедральных соборов и католических церквей Мюнхена не станет венчать католичку с православным без разрешения из Ватикана, и предложил для упрощения дела крестить его, «язычника», по католическому обряду. Стас отказался, написал письмо папе и, не дождавшись ответа, решил сам съездить в Рим.
В конце концов, ездить по разным странам — это была его работа, а в Риме он ещё не бывал.
На время своего отсутствия он наказал Марте присматривать за Ванькой и Прошкой, а Прошке — за Ванькой и Мартой. Ваньке ничего не поручал — он всё-таки бедовый был, нельзя угадать, что спьяну выкинет.
Уже в Риме услышал о победах юного шведского короля Карла у Риги; ему сообщил об этом двадцатилетний парнище, живший в том же доме, в котором Стас арендовал комнату. Парнище оказался малороссом; звали его Елисеем, а здесь он уже три года учился в Ватиканской коллегии Святого Афанасия, постригшись под именем Самуил.
Он оказался настолько интересным собеседником, что Стас, узнав о его скором отъезде на родину, тоже не стал задерживаться в Риме. Получив от папской консистории письмо, утверждавшее, что смешанные браки безусловно разрешены, при том только что врачующиеся поклянутся воспитывать своих детей в римско-католическом исповедании, он сложил вещички и вместе с Елисеем отправился в Верону; там они должны были разъехаться в разные стороны: Стас — в Мюнхен, а Елисей — в Киев.
— Святой Фома первым в истории человечества осознал, что человек есть результат всех предшествующих фаз прогресса материального мира, — восторженно говорил только что окончивший курс философии Елисей. — Человек наиболее совершенное явление во всей природе!
— Очень лестное для человека мнение, — соглашался Стас, — смущает меня только слово «прогресс». В лукавом нашем языке и прогресс, и регресс — одинаково развитие, только первое мы понимаем в положительном смысле, а второе — в отрицательном, как что-то плохое. Но, например, процесс брожения по сути своей — загнивание, то есть явный регресс, а в итоге получается вино, вершина прогресса.
Елисей пьянства не одобрял (сам выпивал в меру), но с ходом мыслей Стаса согласился. Прогресс человечества, сказал он, возможен через духовное и умственное возвышение: без пьянства и забобонов. Стас не сразу понял, что это за такие «забобоны»; наконец сообразил, что это — польский перевод латинского superstitio, а по-русски означает «суеверия», и стал хохотать. А Елисею понравилось новое слово «суеверие».
— Забобоны, сиречь суеверия, суть умствования лишние, ко спасению непотребные, а простой народ прельщающие. Они, как снежные заносы, истинным путём идти мешают и должны быть убраны, — так сформулировал он своё мнение.
— А разве можно, мой милый Елисей, навсегда убрать снежные заносы? — с любопытством спросил Стас. — Такие намерения, мне кажется, слишком оптимистичны.
— Убирать надобно сразу по появлении, вот и не будет их, — воскликнул молодой монах. — Просвещать верующих и наказывать священников, кои грешат заговорами, измышляют чудеса ложные, в праздники пьянствуют и бесчинствуют; всуе призывают имя Господне; боготворят иконы. А что делать с учёными, ищущими в Священном Писании не веру, а факты для своих исторических фантазий? Или, ещё прельстительнее, вычитывающими в Библии какие-то «коды будущего»? Чем это лучше бабьих шептаний или заговорных писем вероятия? А колдовство, с призыванием бесов чрез игры в гудки и в скрыпки, и прочие богомерзкие дела?.. Разве не надо вычистить их вон?.. Ответь мне, княже.
— Я бы согласился с тобой, Елисей, если бы ты, или хоть кто-то, мог бы вычистить суеверия. Но ведь работа сведётся к уничтожению людей , казням и шельмованию «колдунов», «мошенников» и «обманщиков», точнее, тех, кого ты объявишь таковыми. Вижу, даже скрипачи пойдут под топор… Не грех ли это гордыни с твоей стороны?
— Нет! У меня, у всех нас есть инструменты: Священное Писание, толкования отцов Церкви и наш собственный разум. Скрыпки хороши в светском театре; я же не мракобес. И чудеса возможны; этому свидетельством вся история нашей Церкви! Но! Но, друг мой! Излишнее увлечение бесовщиной и обманом размывает саму веру в Бога. Разумная достаточность должна давать пастырю меру.
— А я спрошу тебя: кто установит меру для меры? Где шкала, совмещающая веру и разум? Способны ли вообще верующие принимать Бога по рассудку?
— А я отвечу: закон должен диктовать рамки благочестия, князь. Просвещение, обращаясь к разуму, должно лечить паству от постоянной готовности к «чуду», азакон — карать пастырей за чудо измышленное, ложное.
Они подъезжали к Парме, где собирались как следует пообедать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64