— А мы не знаем, что за энергия тратится на моё появление там. Может, происходит такой мощный пробой, что и во Вселенной свет гаснет.
— Ну и все твои копии стираются…
— А они на винчестере целы! Только то, что было в оперативке, действительно исчезнет. Допустим, что через миллисекунду срабатывает резервный источник питания. Комп быстренько включает Word, но… Перед ним на винчестере пятнадцать тысяч резервных копий документа. Что ему делать?
— Выдать последнюю по времени сохранения. Императора успели укокошить, но Степан сохраняется в истории.
— Ага. Так. Вселенная сама выбирает вариант изменённой реальности, — сказал Николай, забирая у отца стакан с горячим чаем. — Только заметить это могут лишь те, кто оказывается в прошлом… Например, я знаю и о том, что было в прежнем варианте, и о внесённых мною изменениях, и о том, что получилось нечто иное. Я спас императора и закономерно попал в иной мир. Но не в тот, где император остался жив.
— А может, в том мире тебя совсем нет и твоей душе некуда возвращаться. Или, наоборот, там есть другой точно такой же, который тоже шустрит в прошлом.
— Кто же мы, Садовы, тогда получаемся? — спросил Ник после долгой паузы. — Юзера или…
— Компьютерные вирусы, черви, — закончил за него отец. — А если вирусы размножаются, то могут вообще толкнуть процесс к хаосу.
Раздался осторожный стук в дверь.
— Наконец-то принесли газеты! — сказал отец, направляясь к двери. — А то мы тут с этими проблемами мироздания совсем оторвались от текущей жизни.
На пороге показался раскосый, неопрятного вида юнец.
— Дэвочки нужны? — спросил он.

Москва, 24 июля 1934 года.
Утром Стас ехал с отчимом на Белорусский вокзал в шикарном «роллс-ройс-фантоме» выпуска 1931 года, а за ними следовали ещё три таких же авто: один с охраной, один для высокого гостя и один для его свиты, — а впереди и вокруг реяли десять мотоциклистов. В своём городе, в Питере, отчим пользовался служебным «Паккардом-333» 1929 года: со сдвоенным карбюратором и вакуумным усилителем тормозов, — Стасу приходилось на нём ездить, когда он навещал Анджея Януарьевича в Петрограде. Такую же машину тот предпочитал и при наездах в Москву, но сегодня день был особый: приезжал британский министр юстиции, мистер Кокс. По дороге в Москву он посетил уже несколько европейских столиц — Париж, Брюссель, Кёльн, Франкфурт, Дрезден и Прагу.
— Мы будем обсуждать наш новый Закон об иммиграции и трудовой занятости, — объяснял отчим по дороге. — У англичан большой опыт в этом деле. Мировая империя, чего ты хочешь!
— А суть в чём?
— Да в том, что русские не умеют работать в новых условиях!
— Русские — не умеют — работать? — удивлённо, с расстановкой переспросил Стас.
— Я сказал, «в новых условиях». Ты пойми: наступила промышленная эпоха. Она добралась и до нас! Без неё России не выжить! Но работа на заводе или в лаборатории — это совсем не то, что работа в поле. Русский по натуре крестьянин. Его мышление, привычки, поведение — на заводе не нужны. Я не скажу, что русский плох — в поле ему, может, нет равных, — но он мыслит категориями природы в целом. А нужен человек новый: дисциплинированный, ответственный, мыслящий на уровне болта, если хочешь. Умеющий встать в ряд с массами людей, каждый из которых чётко делает свою маленькую работу в общих целях.
— Ну, заводы у нас и так строят, уже давно. И с учёбой вроде в порядке: Верховный призвал «воспитывать рабочие кадры», «учиться новому». При чём тут англичане?
— Эх, Стасик! Жаль, плохо ты знаешь историю. Англия — первая промышленная страна мира. Чтобы воспитать такие кадры, там ушло триста лет. А у нас нет времени! Не та эпоха! Отстали!
— И что же делать?
— Вот, подготовили новый закон. Во-первых, замещающая иммиграция! Будем ввозить рабочих из Европы и делать из них русских. Во-вторых — то, о чём ты сказал и к чему призвал Антон Иванович: воспитывать кадры — делать из русских европейцев.
— А зачем это англичанам?
— Они заботятся о нашем благосостоянии.
— И чьё же это будет благосостояние, Анджей Януарьевич, если из русских сделают нерусских?
— Мы все станем европейцами, — улыбаясь, ответил отчим.
— Все ? — с некоторым сомнением спросил Стас; ему вспомнились Матрёна, николинский староста и знакомые мужики из Плоскова.
— Те, кто сможет перестроиться. Остальные вымрут. Естественный процесс! Но потом, Стасик, потом — к нам хлынут иностранные инвестиции, в России начнут строить заводы, фабрики, комбинаты, электростанции… В Россию придёт современная культура, богатство! Кадры, мой дорогой, решают всё; раз нет своих, надо их ввезти.
За окнами машины мелькали нарядные улицы Москвы: город был украшен на славу. Толпы радостных людей с флажками, шариками, цветами, зелёными ветками сумбурно передвигались по тротуарам в поисках назначенного им места. Музыка, смех, громкие команды руководителей…
— А не страшно вам? — спросил Стас.
— Страшно? Чего? — не понял Анджей Януарьевич.
— Ну, это… Европейцы… Нет же такой нации на свете — европейцы. Англичане есть, поляки, румыны, баварцы, пруссы… Французы… А мы, значит, пустим на свою землю незнамо кого, а сами вымрем, всем на радость.
— Но, Стасик, так получится единое человечество!
Стас покрутил головой:
— Ой, страшно… Как вы, политики, решаетесь на такие вещи?
— Я, Стасик, благодарение Господу, не политик.
— Как это? Ведь вы министр? Значит, политик.
— Нет, я чиновник. Моё дело — точно и без умствований выполнять то, чего требует политическая власть. Увлекался и я когда-то политикой, состоял в эсдеках-меньшевиках; потом еле отмылся. После гибели-то Корнилова почти все мои бывшие друзья поддержали новую власть, но опоздали: допустили их только к руководству профсоюзами. Даже в Думе ни одного нет. И лишь я сделал карьеру в правительстве.
Кортеж подъехал к Белорусскому вокзалу.
* * *
Английский министр Кокс оказался вполне симпатичным старичком. Он дружелюбно приветствовал коллегу, Анджея Януарьевича. Правда, фамилию его произносил на польский лад, опуская «й» в конце: мистер Вышински. А встречу ему организовали по первому разряду — во всяком случае, на взгляд Стаса. Были отличный оркестр, красная дорожка, хлеб-соль и даже две маленькие девочки с одним большим букетом цветов, как символ единства английских и российских интересов.
Министры сговорились ехать вместе, в одном авто, и Стас неожиданно для себя остался в «роллс-ройсе» один. Кортеж выехал на осевую и погнал к Кремлю; машина Стаса шла последней. Когда проезжали Триумфальную площадь, притормозили: впереди на мостовую выскочили мужики и бабы в традиционной крестьянской одежде, даже в лаптях, и затеяли пляски под гармошку. Не иначе фольклорный ансамбль делал себе рекламу.
Пока полиция вытесняла плясунов с дороги, Стас, убрав задвижку с левого стекла, приоткрыл окошко, лениво оглядел встречающую публику, которая, стоя на тротуарах, активно махала ветками и флагами, и неожиданно увидел своих собственных однокурсников! Только тут он спохватился, что ведь и его ждали на этом месте, и, полностью откинув стекло, высунувшись, прокричал:
— Маргарита Петровна! Профессор! Отметьте в реестре, что я тоже участвовал!
Дружный восторженный рёв был ему ответом: орали мальчики, девочки и преподаватели, а громче всех Дорофей Василиади. Он после известных событий в Николине Стаса зауважал.
В Большом Кремлевском дворце протокол встреч был, конечно, отработан веками. Прежде чем начать переговоры, открыть которые должен был премьер-министр, следовало представиться Верховному правителю. Безликие молодые проводники тихими голосами указывали: направо… налево… вверх… налево… Затем господа министры, мистер Кокс и господин Вышинский, скрылись за дверями приёмной А. И. Деникина, а все прочие, включая Стаса, остались в большом зале. Через три минуты мимо них, заметно припадая на левую ногу, проскользнул премьер-министр Савинков и тоже скрылся за дверями приёмной.
Ожидание затягивалось. В душе Стаса проснулся художник: он продефилировал по залу, оценил интерьер, полюбовался «зелёным уголком», в котором аквариум с рыбками был прелестно декорирован чем-то с тёмно-зелёными листьями, внимательно рассмотрел картины на стенах и интарсии на мебели. Двое из свиты мистера Кокса негромко переговаривались по-английски, остальные терпеливо молчали.
Наконец двери растворились во всю ширину и в зал вышли сразу все: Верховный правитель Российской республики А. И. Деникин, Предкабмина Б. В. Савинков и оба министра юстиции, Вышинский и Кокс. Присутствующие застыли перед ними в церемониальном поклоне, и только Стас продолжал стоять прямо, расправив плечи и вытаращив глаза, будто солдат на параде. Он был просто счастлив, что находится рядом со столь великими людьми.
— Здравствуйте, господа! — звучно, заполняя своим потрясающим голосом весь зал, произнёс Деникин. Он был коренаст, невысок и слегка полноват. Стас автоматически фиксировал черты его лица: густые нависшие брови, умные проницательные глаза, большие усы и клином подстриженную бороду; голова обрита наголо.
Анджей Януарьевич с улыбкой отступил в сторону, и мистер Кокс представил Верховному и премьер-министру немногочисленных членов своей делегации; затем англичанина со свитой вежливые молодые люди увели, как было сказано, чтобы он мог «оправиться с дороги». Б. В. Савинков, извинившись, тоже исчез, предупредив Вышинского, что вернётся к началу официальной встречи.
В зале, если не считать персонала, остались Деникин, Вышинский и Стас. Было известно, что Верховный благоволил Анджею Януарьевичу: поляк по национальности, тот родился вне Польши, а Антон Иванович, внук русского крестьянина и сын отставного майора пограничной службы, — как раз в Польше, во Влоцлавске, уездном городке Варшавской губернии.
— И что же это за юноша у нас в гостях? — благодушно улыбаясь, спросил Деникин у Вышинского. Стасу не стоило труда догадаться: отчим уже доложил Верховному, что привёл в Кремль родственника.
— Мой пасынок, ваше превосходительство, — учтиво склонясь, произнёс Анджей Януарьевич. — Его зовут Станислав.
— Станислав, а по отцу? Раз пасынок, то, наверное, не Андреевич.
— Станислав Фёдорович, ваше превосходительство. Сын покойного князя Фёдора Станиславовича Гроховецкого.
Верховный переменился в лице:
— Как, сын князя Фёдора? Что ж вы не сказали! Князь Гроховецкий начинал у меня корнетом, ещё в 1912 году. Бедняга погиб, когда та сумасшедшая эсерка бросил а бомбу в Савинкова. Мне сообщили; я, помню, был очень расстроен. Но тогда, вы знаете, наши среднеазиатские проблемы… Басмачи… Я даже не смог приехать на похороны. А Фёдор был моим другом, хоть я и старше его лет, наверное, на двадцать.
— Прошу прощения, я не знал этого. Жена никогда не рассказывала мне про обстоятельства жизни своего покойного супруга.
— Жена? Да, разумеется, жена. — Деникин прошёлся по залу, мягко ступая обутыми в сапоги ногами. — Конечно, конечно, она жива, а вовсе не погибла тогда. Я совершенно упустил это из виду! Совсем не интересовался её судьбой, ах какая ошибка… Леночка Гроховецкая, прекрасно её помню — чудесная была женщина!
— Елена Эдуардовна и сейчас очень хороша, Антон Иванович.
— Верю. Верю! — Он подошёл к Стасу, посмотрел на него снизу вверх, похлопал по руке. — И сынок хорош! А что интересно: раз вы сын Фёдора, то это уже не первая наша встреча. Я видел вас младенцем! Князь Фёдор очень, очень надеялся на вас… в каких-то будущих свершениях. Уж и не могу припомнить подробностей, но весьма таинственно намекал на некие обстоятельства. Да… Родители, как правило, излишне многого ждут от своих детей. Каков род ваших занятий, молодой человек?
— Изучаю искусства, ваше превосходительство.
— Давайте обойдёмся без «превосходительства». Зовите меня просто по имени-отчеству. Вы музыкант?
— Художник, ваше… то есть Антон Иванович. Занимаюсь церковной реставрацией.
— Иконопись?
— Нет, фреска. Но иконы тоже могу.
— Чудесно, чудесно… — Верховный опять прошёлся по залу, посмотрел в окно, негромко спросил устоявшего рядом чиновника, не ушла ли уже Марина. Получив ответ, что ещё не ушла, обратился к Вышинскому: — Вот что, Анджей Януарьевич. Мы когда-нибудь позже найдём возможность предаться воспоминаниям. А сейчас и у меня дел невпроворот, и вам, полагаю, пора беседовать с мистером Коксом. Поэтому ступайте и не беспокойтесь: я Станислава Фёдоровича найду чем занять.
— Слушаюсь, Антон Иванович, ваше превосходительство.
Даже не дожидаясь его ухода, Верховный быстрым шагом направился к лестнице, сделав Стасу знак следовать за ним. Они поднялись этажом выше, прошли коридором почти до конца, опять свернули и оказались, как понял Стас, в жилых покоях.
— Марина! — позвал Деникин. — Где ты там?
Им навстречу вышла девочка лет пятнадцати — Марина, дочь Деникина; Стас раньше видел её на фотографиях в журналах — довольно симпатичная, с чуть удлинённым лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64