Сам он старый совсем, не придёт. Потом в течение дня презентации национальных экспозиций. Я выступаю десять минут, двое художников — по пять минут. Надо выбрать художников и подготовить тезисы и мне и им.
— Мариночка, а на банкете? — напомнила Мими.
— Для выступления на банкете мне речь уже написали, — отмахнулась было Марина, но, подумав, заметила, что хорошо бы им её тоже потом посмотреть.
Оказалось, на выставке будут представители всех сторон, участвовавших в войне; поэтому — никакой политики. Среди организаторов только жёны, дочери и внучки руководителей государств — мероприятие не официозное, а культурное. Конечно, слова о том, как война ужасна, а жизнь бесценна, и всё такое, написать надо.
Стас очень сомневался в своих писательских способностях, но трудолюбиво делал пометки на листке бумажки. Заметил, что Марина чаще обращается к нему, чем к Андрею. Вот и теперь:
— Станислав Фёдорович, я вас умоляю, учитывайте, что речи будут говорить все. Я не должна пройти там серым фоном! Речь Нужно сделать яркую. Индивидуальность мою надо показать.
— Да как же? — удивился Стас. — Кто пишет, того и индивидуальность. Или мы делаем тезисы, а вы уж самостоятельно… это… индивидуальность…
— Вы не знаете, что ли? Всегда делают наоборот. Давайте я буду говорить на всякие темы, а вы запоминайте или записывайте, вот всё и получится.
В итоге Мими с Чегодаевым ушли, а Стас ещё два часа слушал щебет Марины, которая действительно говорила обо всём на свете, перескакивая с пятого на десятое. Было полное впечатление, что она сдаёт экзамен по теме: «Умная мисс, достойная внимания умных мужчин».
Стас так ей откровенно и сказал: что она, безусловно, умна и сорвёт аншлаг, если затеет выступать в мужской аудитории, но в Париже-то ожидается нечто иное? Она надулась и велела ему идти работать.
Совсем его утомила.
Нет, сегодня он работать больше не мог. Сходил в душ, освежился, переоделся и вышел подышать у борта. И увидел Мими, гуляющую по палубе в одиночестве.
— Мими! — позвал он. — Qui est-ce que vous attendez?
— Que pass? — повернулась она к нему. — О, Станислав! Закончили дела?
— На сегодня да, — ответил он.
— Смотрите, какой закат! — показывая на небо, сливающееся вдали с морем, сказала она так, будто сама специально закатывала солнце, чтобы, когда у Стаса закончатся дела, порадовать его.
— Прекрасно, — отозвался он не то что равнодушно, но без особого восторга.
— Вы же художник, почему вас не радует природа? — сказала она с упрёком, повернулась к закату спиной и, взявшись руками за леера, грациозно прогнулась. Ввиду наступающей вечерней прохлады на ней были надеты тонкая шёлковая пелеринка и миниатюрная кокетливая шляпка. Вся она была лёгкая и гибкая, моргала большими глазами, краснела на ветру — словом, являла собой зрелище, от которого становилось тепло на душе.
— Природа меня радует, — улыбнулся он, — вы, например, кажетесь мне куда прекраснее, чем оный закат.
Мими длинно посмотрела на него своими влажными глазами и отвернулась к морю. Они стояли, в общем, открыто, ни от кого не прячась; мимо проходили другие пассажиры, парами и поврозь; промелькнул полковник Лихачёв; метрах и пяти от них кашлял, выкуривая очередную папиросину, одноногий Скорцев.
Неожиданно по всему пароходу зажглись жёлтые лампы, упрятанные в матовые плафоны.
— Вот и вечер, — отметил Стас, чтобы что-то сказать.
Мими молчала. На западную часть неба тянулись облака, почти чёрные на фоне остального неба. Между ними и полоской воды на горизонте образовалась щель, в которой горело, ярилось, кипело огненное зарево заката.
— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил Стас, которого молчание дамы начинало уже беспокоить.
— Перистые облака к перемене погоды, — речитативом пропела она и вдруг, резко повернувшись к нему, схватила за руку и сказала шёпотом, с каким-то буквально отчаянием: — Пусть будет так, но поклянитесь, что вы никому не скажете.
— Клянусь, — тоже шёпотом отозвался озадаченный Стас. Он пока не понял, в чём дело. Тайну ему, что ли, какую выдать хотят?
— Нет, всем святым! — Она просто дрожала.
— Без сомнений: клянусь всем святым.
— Никому, никому нельзя говорить… Никогда…
— Я уже понял.
— Особенно Марине Антоновне…
— Ни за что…
— Ведь я замужем, вы понимаете?
— А-аа… — дошло до Стаса.
— Ждите в каюте… через полчаса. — И она убежала.
Стас не сомневался ни секунды: Почему нет? Если кто-то планировал свести меня с Мариной, это его проблемы. Тот, на небе, соединил контакты иначе. А Ему виднее.
Глубокой ночью, уже собираясь уходить из его каюты, Мими напомнила:
— Ты поклялся, помнишь? Никому!
— Молчок — разбил батька горшок, — сказал Стас еле слышно. — А мамка два, да никто не зна… — и рухнул в объятия Морфея.
Он успел увидеть какой-то цветной мимолётный сон: будто, разбежавшись по верхней палубе, раскинул руки и полетел как альбатрос, а снизу кричали и топали ногами крестьяне в полушубках, а потом всё тело страшно обожгло ледяной водой, и он погрузился вглубь. И это был уже никакой не сон! Он всплыл, отплёвываясь, и увидел серое небо над серой водяной пустыней — от горизонта до горизонта, с маленьким размытым пятном блеклого холодного солнца. Сердце заработало бешено, Стас заколотил по водной поверхности руками и, задрав подбородок, что было силы заорал равнодушному солнцу:
— Ка-ко-го чёр-та?!!
Он погрузился в воду ещё раз, и ещё, с каждым разом всё труднее всплывая на поверхность — будто опоры под ним одна за другой подламывались и падали, паника в голове поднималась, вытесняя любые внятные мысли, он как безумный колотил по проклятой воде руками, утрачивавшими чувствительность, и всё слабее ощущал их. Слёзы досады проступили сквозь морскую соль; смерть как не хотелось тонуть.
Обе икроножные мышцы свело одновременно. Стас погрузился с головой и уже не смог подняться на поверхность. Он открыл рот и проследил мутнеющим взором пузырьки, устремившиеся к поверхности. Потом в голове зашумело, лёгкие заполнила ледяная солёная вода, тело начали дёргать судороги, страшная боль сковала грудь, и это было последнее его впечатление.
Оксфорд, 2057 год
В лаборатории ТР службы разведки МИ-7, входящей в штат МИД Великобритании, правила твёрдые. С момента её основания протокол «возвращения» тайдеров выполняется неукоснительно: проведшему «на кушетке» больше пяти минут (а всего тайдинг редко длился больше часа), то есть прожившему в прошлом несколько лет, а то и целую жизнь, предоставляется суточный отдых, затем он готовит подробный письменный отчёт и получает отпуск на неделю. Через неделю тайдер и все ознакомленные с отчётом сотрудники научно-исторического отдела лаборатории начинают его обсуждение.
Разумеется, в случае неудачного эксперимента, когда фантом погибает сразу по появлении в прошлом, протокол другой, попроще. Но и в случае полной удачи, если вернувшийся желает сообщить о чём-то чрезвычайном, он может это сделать без лишних сложностей.
… Полковник Хакет и о. Мелехций после своего путешествия по средневековой Европе в компании с Кощеем и Эдиком «проснулись» в оксфордской лаборатории с разницей в десять минут. Причина была в том, что полковник оплошал, потеряв голову в бою, а о. Мелехций ещё лет двадцать работал архивариусом в парламенте, попутно организуя карьерный рост Эдика, пока того не казнили за ересь. И вот, сидя на кушетках и радуясь молодости вновь обретённых тел, они вдруг обнаружили нечто чрезвычайное.
В дверь операторского зала вслед за директором, доктором Глостером, вошёл длинный, прямой и сухой, с лицом таким же важным и непроницаемым, как перед своею смертью, но вполне живой профессор Биркетт.
— Ничего себе, явление! — воскликнул полковник, вытаращивая глаза, а затем с гордостью за родную лабораторию посмотрел на о. Мелехция: — Они тут времени даром не теряли.
— Нет, друг мой, — усомнился о. Мелехций, рассматривая ожившего профессора. — Что-то здесь не так.
— Я вам скажу что, — проскрипел профессор. — Вы за время отсутствия забыли правила хорошего тона.
— Ах, простите, — сказал, вставая, о. Мелехций. — Здравствуйте, профессор Биркетт, мы восхищены вашим бодрым видом.
— Сильно восхищены, — подтвердил Хакет и, захохотав добавил: — Будьте сходны с деревом.
— Разрешите поздороваться и с вами тоже. — О. Мелехций протянул руку доктору Глостеру.
Пожимая её, тот заметил:
— Я с вами виделся час назад.
— Простите, тридцать лет назад.
И они тоже, вслед за Хакетом, весело рассмеялись.
— А что за шутка с деревом? — спросил директор. — Как бы профессор Биркетт не обиделся.
— Один русский «ходок» объяснял, что это значит «быть здоровым». Я так понял, корень «дрв», древо, tree.
Чуть позже о. Мелехций говорил Глостеру:
— Доктор, мы всем коллективом, в том числе и вы, присутствовали на погребении профессора Биркетта. Но теперь он жив, что, согласитесь, вызывает вопросы. Это внутреннее дело, и мы можем в наших отчётах для МИ-7 о нём не упоминать, но разобраться надо.
— Вы пока отдыхайте, — отвечал ему озабоченный директор, — а мы начнём думать.
Через неделю состоялось обсуждение отчёта, в котором, кроме технических подробностей, содержался пересказ той истории России и мира, о которой Хакету и о. Мелехцию поведал простодушный Эдик. В зале присутствовали доктор Глостер и профессор Биркетт; помощник премьера Джон Макинтош, напуганный сообщёнными ему фактами из неведомой истории России; один физик — а именно зам Глостера по технике Сэмюэль Бронсон, и два настолько засекреченных историка, что имён их никто не знал, а обращались к ним «'stori'n'ne» и «'stori'n sec», что означало «Историк Первый» и «Историк Второй».
Судя по виду полковника Хакета, он отоспался всласть. А вот о. Мелехций, по его собственным словам, потратил неделю «на изучение вопроса» и был прочитанным весьма смущён.
— Как хотите, — сказал он, — я до этого погружения изучал совсем другую историю заговора против императора Павла. Не помню я про подвиг солдата Степана.
— Это общеизвестно! — с улыбкой возразил ему Историк Первый. — Капрал, а не солдат Степан пытался сорвать заговор, но погиб в перестрелке.
— Что ещё за солдат Степан? Впервые слышу, — поразился полковник Хакет. — Я, позвольте доложить, на тему «Тактика устранения императора Павла» диссертацию в Генштабе защитил. И сказок моего верного друга Эдика, будто бы Павел остался жив, не мог спокойно слушать даже там! А у вас ещё лучше: Степан какой-то. Генерал граф Карл Ливен в заговоре участвовал, генерал граф Беннигсен там был, министр князь Адам Чарторыжский, губернатор граф фон дер Пален и этот ещё, Лешерн фон Герцфельдт — были. А Степана не было.
— В этом и проблема, господа, — примиряюще сказал доктор Глостер, обращаясь сразу ко всем присутствующим. — Наши коллеги встретили в четырнадцатом веке паренька из Двадцатого века, который знает совсем другую историю! Мистер Бронсон предложил пронумеровать реальности. Ту, в которой жили полковник Хакет и отец Мелехций до этого тайдинга, можно обозначить как реальность-один — в ней русский император погиб в результате заговора без всяких попыток его спасения. Эдик пришёл из реальности-два, где заговор был сорван. А мы теперь — в реальности-три: заговор удался, но с попыткой срыва.
— Я специально приехал, — сказал, откашлявшись, Джон Макинтош, — чтобы понять это. У меня не умещается в голове: как могут одновременно существовать аж три реальности? Ведь она всегда только одна?
— Всегда, — подтвердил Глостер, потом подумал и добавил: — Но не все время.
— Может, пора расширить круг допущенных к этой тайне, — сказал Макинтош, — привлечь могучие умы…
— Что вы, сэр! — Историк Второй сделал страшные глаза. — Этого делать никак нельзя! Вообразите, какой начнётся хаос!,.
Полковник Хакет схватил со стола отчёт о. Мелехция и углубился в чтение. Отец Мелехций посмотрел на него с тонкой улыбкой и тихо произнёс:
— Мне представляется, ключевая фигура здесь — этот самый Степан. Смотрите: в первой реальности его нет, во второй он срывает заговор, и в третьей он убит при попытке срыва заговора.
— Да, в первой реальности он отсутствует, — согласился Историк Второй. — Павел есть везде, и граф Пален, и генерал Беннигсен, и прочие. А Степан известен только двум случаям. Это неспроста.
— Можем ли мы предположить, что Степан — русский «ходок», посланный специально для изменения истории в пользу России? — спросил Джон Макинтош. — Ведь очевидно, что Россия получила огромную выгоду от срыва заговора против Павла.
— Да, — изумлённо пробасил полковник Хакет, потрясая листами отчёта. — Точно изложено. Я помню, Эдик плёл чего-то про создание императором Константином ракетных войск в конце девятнадцатого века. Просто из моей головы это вылетело, когда тот французский обалдуй треснул по ней своим топором.
— Зато Англия, судя по рассказам вашего друга Эдика, потеряла первенство в мире!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64