Не тому тебе, который тут, а тому, что спит сейчас на гумне в имении крёстного.
— Ой, дядя Кощей, с тобой рехнуться можно.
— Ты здесь, Эдик, не сам по себе. Ты здесь, потому что родился там. И отсюда туда, как ниточки, тянутся жизни всех-всех-всех людей. Ты этого пока не замечаешь, но когда проживёшь двадцать жизней, то эти ниточки станешь видеть. Лишнюю ветку от дерева не отломишь, ибо чувствовать будешь, как это скажется на тебе же самом: оборвётся одна ниточка, а поедет
вся пряжа.
— Я не хочу обрывать, я хочу сделать людям лучше!
— Ты подаришь им какую-то новинку сего дня, и уже за утро их жизнь станет иная — немножечко, но иная. А людей много, жизнь длинная, и к твоему веку она будет уже не «немножечко», а очень сильно иная, и может статься, что твои родители даже не родятся, или не встретятся, или встретятся в не то время, и того тебя , что спит сейчас у гумна, вообще не будет, или родится другой.
— Не-е, этого не может быть.
— Ах, не может! А кого мы с тобой сейчас съели?
— Кабанчика.
— Если бы мы не появились тут и не съели бы его, он мог бы вырасти, и у него с какой-нибудь свинкой были бы поросята.
— Да. Три поросёнка!
— А теперь их не будет. Мы, пришельцы из чужого века, съели их отца, и весь его дальнейший род пропал.
Иногда по ночам Кощей уходил к реке, которая чуть слышно текла невдалеке от их избушки, устраивался там, где деревьев не было и хорошо просматривалось небо, и смотрел на звёзды. Эдик однажды пошёл с ним, долго любовался небесною красотою, ахал, охал, а потом и спросил старика, отчего он так любит это занятие. Кощей ответил, что дни недели определяет. Эдику даже стыдно стало: он-то из баловства на небо глядит, а тут…
В другой раз ещё больше стыдобы хлебнул — спросил, какая это река. Дед посмотрел на него удивлённо:
— А ты откуда сюда свалился, Эдик?
— Оттуда… С имения крёстного.
— А оно на какой реке?
— На Волге, знамо.
— Туда же и попал. Мы с тобою в одном были месте — ну, если в три версты разница, только наше истинное время — разное. Притянуло нас друг к другу. Я отсюда был по годам ближе, а ты дальше. Волга это, милый. Если пройтись по бережку попадём туда, где будет имение твоего крёстного.
К Иванову дню старик наметил бросать лесное житьё-бытьё и отправляться, вместе с Эдуардом, в поход.
— Зиму мы здесь не переживём, — сказал он.
— А что же мы будем делать? — со страхом спросил Эдик, Городской мальчик, он себе и представить не мог, чем тут занимаются зимой и кто его кормить будет.
— Оно, конечно, и так примут, обогреют, с голоду помереть не дадут, — успокоил его Кощей. — А окажемся обчеству полезны, и вообще прекрасно заживём. Мне ремёсла ведомы, раньше и на кузне помогал, и бирюльки резал, а то и ткацкие станки починял. Они ж в каждом доме есть. И кадки латал, и горшки лепил. А теперь чаще сказки сказываю. Очень люди в деревнях любят слушать про иные земли, про богатырские подвиги. Вот как с тобой быть? Ты мне не помощник, откуда тебе что знать.
Эдик всё же кое-что знал, и разыграл перед ним целую сценку, из тех, что они разучивали для гимназических утренников. Но старик искусства двадцатого века не воспринимал, сказал, что плохо.
— Да это же сказка, — защищался Эдик.
— Сказки, сказки, — бормотал Кощей и вдруг зашёлся в старческом смехе: — Про меня про самого сказки складывают! У меня тут кумовья в любой деревне, ведь я тут жил и немножко позже, и раньше тоже. Детей мною пугают, озорники. Они же в ум не могут взять, как, однажды умерев, я потом в гости к ним захожу. Потому и живу в лесу: чтоб разговору про меня меньше было.
…Третью неделю шли они, сначала держась Волги: Змеевы Горки, Подвязье, Старица; потом срезали угол — на устье Старчонки Волгу бросили, пошли ко Ржеву, опять пересекли её; двинули вдоль Вазузы. Деревни стояли практически пустыми: прошедший год здесь гуляла чума. Кощей сказал, что отсюда до Сычовки, а там и до Смоленска — сплошная тайга, можа, хоть туда чума не дошла?
Но надежды на это было не много.
По пути, чтобы развлечь подавленного всем увиденным подростка, старик с шутками и прибаутками рассказывал об устройстве Руси. Создалась она, оказывается, на иностранной торговле.
— Да, поборы с торговцев, вот что им надо было, — говорил он, пока они, в очередной раз форсировав Волгу, сушились на бережку. — Чего бы иначе князю Юрию рубиться за Киев с родным племянником Изяславом? А суть-то, что Киеву принадлежит весь Днепр и его можно пройти, заплатив один раз. А в иных, маленьких княжествах, через каждые сто вёрст застава. И столько на Днепру стало купцов, и такой от них пошёл прибыток, что князья, хоть владимирские, хоть тверские, конечно, хотели получить великое княжение киевское.
— А монголов ты видел, дядя Кощей?
— Кто таковы суть?
— Захватили они однажды всю Россию, — поведал Эдик, — а пришли из Монголии, которая возле Китая.
Старик помолчал, вспоминая, и отрицательно покачал головой:
— Нет, не припомню. Много кто тут чего захватывал.
В другой раз рассказывал он о Царьграде:
— Все дороги к Царьграду ведут. И всё реками, реками… Только если междуречье, то струги на колесах перевозят — и опять река! А потом и море. Придём, ты ахнешь, море — оно огромное!
— Бывал я на море, — смеялся Эдик. — Сел на поезд и доехал за два дня.
— Да неужто?! Вон оно как… А ноне, если с грузом, то два месяца по воде, а по льду дольше. И морем до Царьграда идти месяц. Я там бывал. Большой город!
— Так как же ты монголотатар не видал?
— Татар я видал. И воевал с ними не раз. Они и в этих местах бузили, страшное дело. Если идти в Рим или в Персию мимо них никак не пройдёшь. А в Самарканд — легко. Но тоже смотря когда. Главное, языки знать. С языком можно куда угодно пройти.
— Ты что, везде бывал?
— Так я же ходок. Что мне делать? Ходить.
Вблизи Вязьмы опять заговорил о торговле: оказывается, и Москва разбогатела, всю реку себе взяв, у Владимира с его Клязьмою отняв торговцев. По Москве-реке дальше идти — там Ока, Волга и Персия, страна богатая! То-то царь Иван всю Волгу, от Оки до моря, завоёвывал.
Эдик недоверчиво ухмылялся. Он-то полагал, что главная цель каждого правителя — забота о благе народном, а не о прибытке, с купцов полученном!
— А вот Вязьма. Она что, не на торговле создалась? Она потому и Вязьма, что вяжет волоки Днепра, Волги и Оки. Тут тебе и торная дорога между Смоленском и Москвою, и реки Вязьма с Бебрею, а недалече — Уфа и Вазуза! Ради какого ж блага она возникла на таком перекрёстке? Ради удобства купцов, чтоб им было где устроиться.
Они сами решили поселиться здесь на несколько дней, чтобы выяснить у проходящих, где какая обстановка, куда им лучше идти. А может, и на зиму в Вязьме остаться.
И вдруг оказалось, что кое-кто уже выяснил для них, где какая обстановка, и решил, куда им идти. Возле ворот постоялого двора Кощея негромко окликнули:
— Аникан… Здравствуй, Аникан.
Кощей посмотрел и остановился. Встал и Эдик. К ним подошли двое: один здоровый и мордастый, в кожаном колете и с мечом на боку, второй — невысокий, худой, неопределённого возраста, одеянием похожий на монаха, только непонятно, какого монастыря.
— Что ж ты, Аникан, сбежал от меня тогда? — с упрёком спросил мордастый у Кощея.
— А ты мне в тот раз показался глупым, — ответил тот. — Зачем же мне говорить с глупцом? Но раз ты опять пришёл, то здравствуй.
— Я привёл с собой друга, он не покажется тебе глупым. Его зовут отец Мелехций.
— Здравствуй и ты, Мелехций, — сказал Кощей.
— И тебе желаю того же, Аникан, — тихим голосом прошелестел монах.
— А кто вы такие? — растерянно спросил Эдик. — Как может быть, что вы встречали… его?
— Любишь ли ты, мальчик, автомобильные гонки? — вместо ответа спросил мордастый.
— Ну не то что люблю… Был два раза на стадионе…
— В таком случае давай знакомиться. Я полковник Хакет из темпоральной полиции.
— А что такое «темпоральная»? — спросил Эдик.
— А что такое «полиция»? — спросил Кощей.
Пуатье, 1356 год
День своего двадцатилетия Эдик встречал на поле боя. Только что он, его друзья и его обожаемый военачальник, друг и тёзка Эдуард, принц Уэльский, разгромили превосходящие силы французов. И что было наиболее приятно Эдику, гениальный план этого разгрома придумал полковник Хакет.
Хакет очаровал его, когда они не дошли ещё и до Смоленска. Дружелюбный, снисходительный, надёжный товарищ — и в то же время абсолютно бесстрашный воин, полковник всё своё время уделял воспитанию Эдика. И тот никак не мог взять в толк, почему Кощей считает Хакета глупым и хитрым! Он из-за этого даже поссорился со стариком; всю дорогу Кощей больше беседовал с отцом Мелехцием, а Эдик и Хакет шли впереди их маленького отряда.
Они говорили об очень многом. Полковник рассказал ему о компьютерах, громадных самолётах, приключениях в космосе, изучении глубин морей и океанов. Эдик слушал как зачарованный! Но и Хакет, что было приятно, интересовался эпохой Эдика, 1930-ми годами! Конечно, из любезности: ведь он и так всё знал, поскольку был человеком середины двадцать первого века. Но, сказал он, если Эдик всерьёз хочет стать сотрудником темпоральной полиции, он должен тренировать память,
Для проверки его памяти полковник попросил Эдика подробно пересказать историю России, начиная от императора Павла, — правда, сам слушать не стал, поскольку они как раз в это время дошли до Смоленска и ему надо было идти на разведку. Пришлось Эдику демонстрировать свою память отцу Мелехцию и Кощею.
И он рассказал им об императоре Павле: как было организовано на него покушение и как, благодаря героизму фельдфебеля Степана — будущего генерала, заговор был сорван. Рассказал о беспримерном походе «в Индию» — на деле в Афганистан и Персию, — о совместных с Наполеоном боевых действиях в Европе, о создании отряда подводных лодок и лишении Англии превосходства на море.
Мимоходом упомянув жуткий скандал, связанный с женитьбой сына Павла, Константина — будущего императора, на французской актрисе Кларе де Лоран, и кратко описав его недолгое правление, Эдик распелся соловьём, живописуя достижения страны при внуке Павла, Константине II Инженере. Этот период истории он знал превосходно. Поведал про созданный Константином ракетный баллистический маятник, про строительство первого в России завода по производству боевых ракет; не забыл и о применении в боях воздушных шаров, оснащённых реактивной тягой, и об изобретении торпед.
К концу его рассказа вернулся из Смоленска полковник Хакет с неутешительными вестями: хотя эпидемия здесь и закончилась, заходить в город всё же опасно. Кощей, утомлённый речами Эдика, лёг спать. Отец Мелехций предложил Хакету сесть и сказал ему:
— Полковник, у этого парня отличная память. Он такое рассказал, о чём даже я не знал. Вам будет интересно. — И попросил Эдика повторить про технические достижения времён Константина Инженера. Эдик повторил, и даже более подробно.. а потом поведал о всенародном горе в день смерти императора в январе 1871 года, о царе Николае I Константиновиче и победоносной войне с Японией, о коварстве французов, о союзе англичан с американцами против России и дошёл до своей императрицы Анастасии.
— Она уже старенькая, — как бы извиняясь, сказал он. — Поэтому теперь у нас мало побед.
— Это всё поправимо, — улыбнулся Эдику полковник и посмотрел на о. Мелехция. — Могло быть хуже.
— Мы исправим положение, — мягко, но уверенно подтвердил о. Мелехций.
Большим удовольствием для Эдика стали военные занятия, которые полковник Хакет ввёл в их ежедневное расписание. Он учил его владеть мечом и шпагой, боксировать, незаметно подкрадываться к врагу. Он заставлял его отжиматься, подтягиваться, бегать.
Места эти были малонаселёнными, но кое-кто тут всё-таки жил. А полковник Хакет обладал удивительным умением так расположить к себе людей, что те с удовольствием отдавали ему и деньги, и вещи. Но время от времени встречались недружелюбно настроенные типы; для разговора с ними Хакет иногда звал Эдика — вот ему новые умения сразу и пригождались.
А Кощей вёл нескончаемые беседы с о. Мелехцием. Интересно было наблюдать эту парочку. Стараниями Хакета одетые в одинаковые рясы, обстриженные одними и теми же ножницами, одного роста и телосложения, они были почти неотличимы только цвет волос разный. Шагали размеренно сзади, вложив ладони в рукава, и бормотали. Эдик, изредка оборачиваясь к ним, только диву давался, улавливая краем уха, как они перескакивают с русского на латынь, а с латыни на арабский.
— О чём ты с ним говоришь? — спросил он однажды Кощея когда они были наедине.
— Обо всём. Удивительные дела творятся! Эти двое не ходоки, они попали сюда посредством машины, сиречь механизма, руками сделанного. И всё же они дальние, а мне интересно, как изменяется понимание людьми Божественного Писания. Я ить его от самого начала знаю.
В другой раз Эдик оказался наедине с о. Мелехцием и спросил его о том же. Тот ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Ой, дядя Кощей, с тобой рехнуться можно.
— Ты здесь, Эдик, не сам по себе. Ты здесь, потому что родился там. И отсюда туда, как ниточки, тянутся жизни всех-всех-всех людей. Ты этого пока не замечаешь, но когда проживёшь двадцать жизней, то эти ниточки станешь видеть. Лишнюю ветку от дерева не отломишь, ибо чувствовать будешь, как это скажется на тебе же самом: оборвётся одна ниточка, а поедет
вся пряжа.
— Я не хочу обрывать, я хочу сделать людям лучше!
— Ты подаришь им какую-то новинку сего дня, и уже за утро их жизнь станет иная — немножечко, но иная. А людей много, жизнь длинная, и к твоему веку она будет уже не «немножечко», а очень сильно иная, и может статься, что твои родители даже не родятся, или не встретятся, или встретятся в не то время, и того тебя , что спит сейчас у гумна, вообще не будет, или родится другой.
— Не-е, этого не может быть.
— Ах, не может! А кого мы с тобой сейчас съели?
— Кабанчика.
— Если бы мы не появились тут и не съели бы его, он мог бы вырасти, и у него с какой-нибудь свинкой были бы поросята.
— Да. Три поросёнка!
— А теперь их не будет. Мы, пришельцы из чужого века, съели их отца, и весь его дальнейший род пропал.
Иногда по ночам Кощей уходил к реке, которая чуть слышно текла невдалеке от их избушки, устраивался там, где деревьев не было и хорошо просматривалось небо, и смотрел на звёзды. Эдик однажды пошёл с ним, долго любовался небесною красотою, ахал, охал, а потом и спросил старика, отчего он так любит это занятие. Кощей ответил, что дни недели определяет. Эдику даже стыдно стало: он-то из баловства на небо глядит, а тут…
В другой раз ещё больше стыдобы хлебнул — спросил, какая это река. Дед посмотрел на него удивлённо:
— А ты откуда сюда свалился, Эдик?
— Оттуда… С имения крёстного.
— А оно на какой реке?
— На Волге, знамо.
— Туда же и попал. Мы с тобою в одном были месте — ну, если в три версты разница, только наше истинное время — разное. Притянуло нас друг к другу. Я отсюда был по годам ближе, а ты дальше. Волга это, милый. Если пройтись по бережку попадём туда, где будет имение твоего крёстного.
К Иванову дню старик наметил бросать лесное житьё-бытьё и отправляться, вместе с Эдуардом, в поход.
— Зиму мы здесь не переживём, — сказал он.
— А что же мы будем делать? — со страхом спросил Эдик, Городской мальчик, он себе и представить не мог, чем тут занимаются зимой и кто его кормить будет.
— Оно, конечно, и так примут, обогреют, с голоду помереть не дадут, — успокоил его Кощей. — А окажемся обчеству полезны, и вообще прекрасно заживём. Мне ремёсла ведомы, раньше и на кузне помогал, и бирюльки резал, а то и ткацкие станки починял. Они ж в каждом доме есть. И кадки латал, и горшки лепил. А теперь чаще сказки сказываю. Очень люди в деревнях любят слушать про иные земли, про богатырские подвиги. Вот как с тобой быть? Ты мне не помощник, откуда тебе что знать.
Эдик всё же кое-что знал, и разыграл перед ним целую сценку, из тех, что они разучивали для гимназических утренников. Но старик искусства двадцатого века не воспринимал, сказал, что плохо.
— Да это же сказка, — защищался Эдик.
— Сказки, сказки, — бормотал Кощей и вдруг зашёлся в старческом смехе: — Про меня про самого сказки складывают! У меня тут кумовья в любой деревне, ведь я тут жил и немножко позже, и раньше тоже. Детей мною пугают, озорники. Они же в ум не могут взять, как, однажды умерев, я потом в гости к ним захожу. Потому и живу в лесу: чтоб разговору про меня меньше было.
…Третью неделю шли они, сначала держась Волги: Змеевы Горки, Подвязье, Старица; потом срезали угол — на устье Старчонки Волгу бросили, пошли ко Ржеву, опять пересекли её; двинули вдоль Вазузы. Деревни стояли практически пустыми: прошедший год здесь гуляла чума. Кощей сказал, что отсюда до Сычовки, а там и до Смоленска — сплошная тайга, можа, хоть туда чума не дошла?
Но надежды на это было не много.
По пути, чтобы развлечь подавленного всем увиденным подростка, старик с шутками и прибаутками рассказывал об устройстве Руси. Создалась она, оказывается, на иностранной торговле.
— Да, поборы с торговцев, вот что им надо было, — говорил он, пока они, в очередной раз форсировав Волгу, сушились на бережку. — Чего бы иначе князю Юрию рубиться за Киев с родным племянником Изяславом? А суть-то, что Киеву принадлежит весь Днепр и его можно пройти, заплатив один раз. А в иных, маленьких княжествах, через каждые сто вёрст застава. И столько на Днепру стало купцов, и такой от них пошёл прибыток, что князья, хоть владимирские, хоть тверские, конечно, хотели получить великое княжение киевское.
— А монголов ты видел, дядя Кощей?
— Кто таковы суть?
— Захватили они однажды всю Россию, — поведал Эдик, — а пришли из Монголии, которая возле Китая.
Старик помолчал, вспоминая, и отрицательно покачал головой:
— Нет, не припомню. Много кто тут чего захватывал.
В другой раз рассказывал он о Царьграде:
— Все дороги к Царьграду ведут. И всё реками, реками… Только если междуречье, то струги на колесах перевозят — и опять река! А потом и море. Придём, ты ахнешь, море — оно огромное!
— Бывал я на море, — смеялся Эдик. — Сел на поезд и доехал за два дня.
— Да неужто?! Вон оно как… А ноне, если с грузом, то два месяца по воде, а по льду дольше. И морем до Царьграда идти месяц. Я там бывал. Большой город!
— Так как же ты монголотатар не видал?
— Татар я видал. И воевал с ними не раз. Они и в этих местах бузили, страшное дело. Если идти в Рим или в Персию мимо них никак не пройдёшь. А в Самарканд — легко. Но тоже смотря когда. Главное, языки знать. С языком можно куда угодно пройти.
— Ты что, везде бывал?
— Так я же ходок. Что мне делать? Ходить.
Вблизи Вязьмы опять заговорил о торговле: оказывается, и Москва разбогатела, всю реку себе взяв, у Владимира с его Клязьмою отняв торговцев. По Москве-реке дальше идти — там Ока, Волга и Персия, страна богатая! То-то царь Иван всю Волгу, от Оки до моря, завоёвывал.
Эдик недоверчиво ухмылялся. Он-то полагал, что главная цель каждого правителя — забота о благе народном, а не о прибытке, с купцов полученном!
— А вот Вязьма. Она что, не на торговле создалась? Она потому и Вязьма, что вяжет волоки Днепра, Волги и Оки. Тут тебе и торная дорога между Смоленском и Москвою, и реки Вязьма с Бебрею, а недалече — Уфа и Вазуза! Ради какого ж блага она возникла на таком перекрёстке? Ради удобства купцов, чтоб им было где устроиться.
Они сами решили поселиться здесь на несколько дней, чтобы выяснить у проходящих, где какая обстановка, куда им лучше идти. А может, и на зиму в Вязьме остаться.
И вдруг оказалось, что кое-кто уже выяснил для них, где какая обстановка, и решил, куда им идти. Возле ворот постоялого двора Кощея негромко окликнули:
— Аникан… Здравствуй, Аникан.
Кощей посмотрел и остановился. Встал и Эдик. К ним подошли двое: один здоровый и мордастый, в кожаном колете и с мечом на боку, второй — невысокий, худой, неопределённого возраста, одеянием похожий на монаха, только непонятно, какого монастыря.
— Что ж ты, Аникан, сбежал от меня тогда? — с упрёком спросил мордастый у Кощея.
— А ты мне в тот раз показался глупым, — ответил тот. — Зачем же мне говорить с глупцом? Но раз ты опять пришёл, то здравствуй.
— Я привёл с собой друга, он не покажется тебе глупым. Его зовут отец Мелехций.
— Здравствуй и ты, Мелехций, — сказал Кощей.
— И тебе желаю того же, Аникан, — тихим голосом прошелестел монах.
— А кто вы такие? — растерянно спросил Эдик. — Как может быть, что вы встречали… его?
— Любишь ли ты, мальчик, автомобильные гонки? — вместо ответа спросил мордастый.
— Ну не то что люблю… Был два раза на стадионе…
— В таком случае давай знакомиться. Я полковник Хакет из темпоральной полиции.
— А что такое «темпоральная»? — спросил Эдик.
— А что такое «полиция»? — спросил Кощей.
Пуатье, 1356 год
День своего двадцатилетия Эдик встречал на поле боя. Только что он, его друзья и его обожаемый военачальник, друг и тёзка Эдуард, принц Уэльский, разгромили превосходящие силы французов. И что было наиболее приятно Эдику, гениальный план этого разгрома придумал полковник Хакет.
Хакет очаровал его, когда они не дошли ещё и до Смоленска. Дружелюбный, снисходительный, надёжный товарищ — и в то же время абсолютно бесстрашный воин, полковник всё своё время уделял воспитанию Эдика. И тот никак не мог взять в толк, почему Кощей считает Хакета глупым и хитрым! Он из-за этого даже поссорился со стариком; всю дорогу Кощей больше беседовал с отцом Мелехцием, а Эдик и Хакет шли впереди их маленького отряда.
Они говорили об очень многом. Полковник рассказал ему о компьютерах, громадных самолётах, приключениях в космосе, изучении глубин морей и океанов. Эдик слушал как зачарованный! Но и Хакет, что было приятно, интересовался эпохой Эдика, 1930-ми годами! Конечно, из любезности: ведь он и так всё знал, поскольку был человеком середины двадцать первого века. Но, сказал он, если Эдик всерьёз хочет стать сотрудником темпоральной полиции, он должен тренировать память,
Для проверки его памяти полковник попросил Эдика подробно пересказать историю России, начиная от императора Павла, — правда, сам слушать не стал, поскольку они как раз в это время дошли до Смоленска и ему надо было идти на разведку. Пришлось Эдику демонстрировать свою память отцу Мелехцию и Кощею.
И он рассказал им об императоре Павле: как было организовано на него покушение и как, благодаря героизму фельдфебеля Степана — будущего генерала, заговор был сорван. Рассказал о беспримерном походе «в Индию» — на деле в Афганистан и Персию, — о совместных с Наполеоном боевых действиях в Европе, о создании отряда подводных лодок и лишении Англии превосходства на море.
Мимоходом упомянув жуткий скандал, связанный с женитьбой сына Павла, Константина — будущего императора, на французской актрисе Кларе де Лоран, и кратко описав его недолгое правление, Эдик распелся соловьём, живописуя достижения страны при внуке Павла, Константине II Инженере. Этот период истории он знал превосходно. Поведал про созданный Константином ракетный баллистический маятник, про строительство первого в России завода по производству боевых ракет; не забыл и о применении в боях воздушных шаров, оснащённых реактивной тягой, и об изобретении торпед.
К концу его рассказа вернулся из Смоленска полковник Хакет с неутешительными вестями: хотя эпидемия здесь и закончилась, заходить в город всё же опасно. Кощей, утомлённый речами Эдика, лёг спать. Отец Мелехций предложил Хакету сесть и сказал ему:
— Полковник, у этого парня отличная память. Он такое рассказал, о чём даже я не знал. Вам будет интересно. — И попросил Эдика повторить про технические достижения времён Константина Инженера. Эдик повторил, и даже более подробно.. а потом поведал о всенародном горе в день смерти императора в январе 1871 года, о царе Николае I Константиновиче и победоносной войне с Японией, о коварстве французов, о союзе англичан с американцами против России и дошёл до своей императрицы Анастасии.
— Она уже старенькая, — как бы извиняясь, сказал он. — Поэтому теперь у нас мало побед.
— Это всё поправимо, — улыбнулся Эдику полковник и посмотрел на о. Мелехция. — Могло быть хуже.
— Мы исправим положение, — мягко, но уверенно подтвердил о. Мелехций.
Большим удовольствием для Эдика стали военные занятия, которые полковник Хакет ввёл в их ежедневное расписание. Он учил его владеть мечом и шпагой, боксировать, незаметно подкрадываться к врагу. Он заставлял его отжиматься, подтягиваться, бегать.
Места эти были малонаселёнными, но кое-кто тут всё-таки жил. А полковник Хакет обладал удивительным умением так расположить к себе людей, что те с удовольствием отдавали ему и деньги, и вещи. Но время от времени встречались недружелюбно настроенные типы; для разговора с ними Хакет иногда звал Эдика — вот ему новые умения сразу и пригождались.
А Кощей вёл нескончаемые беседы с о. Мелехцием. Интересно было наблюдать эту парочку. Стараниями Хакета одетые в одинаковые рясы, обстриженные одними и теми же ножницами, одного роста и телосложения, они были почти неотличимы только цвет волос разный. Шагали размеренно сзади, вложив ладони в рукава, и бормотали. Эдик, изредка оборачиваясь к ним, только диву давался, улавливая краем уха, как они перескакивают с русского на латынь, а с латыни на арабский.
— О чём ты с ним говоришь? — спросил он однажды Кощея когда они были наедине.
— Обо всём. Удивительные дела творятся! Эти двое не ходоки, они попали сюда посредством машины, сиречь механизма, руками сделанного. И всё же они дальние, а мне интересно, как изменяется понимание людьми Божественного Писания. Я ить его от самого начала знаю.
В другой раз Эдик оказался наедине с о. Мелехцием и спросил его о том же. Тот ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64