И время не ждёт — Павел собрался воевать с Англией на море! Балтийский флот получил приказ!
— Он помешанный, право слово, помешанный…
— Не буду спорить, графиня. Однако прошу извинить, совершенно некогда. Я заехал на минутку, узнать, что сказал наш друг, посол Англии. Вы у него были?
— Всё в порядке, милый граф! Яхта английского адмиралтейства уже здесь и прямо сейчас входит в Неву! Уже вошла, верно! Но сэр Уинтворт считает это излишним. Конечно, в случае неудачи Англия вступится за нас, а мы сможем укрыться на этой яхте, но неудачи быть не должно. Это он так сказал.
— Вы передали, где яхта должна встать?
— Граф, ну как же вы можете сомневаться…
— Простите, графиня, простите. Немного нервничаю. Все границы уже перейдены, теперь или мы уберём Павла, или Павел уберёт нас. Уже сегодня! Сегодня, графиня! Господи, помоги нам! Я верю, Он поможет, но английская яхта в бухте добавит пылу нашим молодцам. Знаете, каких сорвиголов нам удалось нанять? Страх.
— Да, посол ещё сказал про деньги. Убытки Англии, из-за дружбы нашего идиота с Наполеоном, сказал он, громадны, много больше тех миллионов золотом, которые выплачены нам, чтобы мы решили эту проблему. Но и эти деньги они терять не хотят и надеются на вас, граф.
— А сколько каждый из нас теряет из-за разрыва англорусских отношений, этого я вам, Ольга Александровна, и передать не могу. Ведь у всех есть доля в экспорте. Финансовые обороты рухнули, и если не случится чуда, неминуема полная катастрофа!
— Но главное-то, главное, граф? Отчего вы не говорите мне: что Александр?
— Сегодня он твёрд. Павел дал ему почитать про царевича Алексея, убитого Петром Первым, и потребовал от него подтверждения верности; его и Константина только что водили в церковь переприсягать, и теперь цесаревич твёрд — убедился, что папенька боится. А уж после… после всего… он будет полностью в наших руках.
Графиня весело рассмеялась:
— Ну, тогда, граф, наше дело безупречно. Вы говорите, чудо? Чудо, если план сорвётся. Я абсолютно уверена в успехе, я так и сказала послу. Теперь уже ничто и никто не может нам помешать.
Николай фон Садов свернул с Невского на Мойку, двинулся в сторону конюшен и, наконец подойдя к неприметному двухэтажному дому, постучал в дверь три раза. Когда ему открыли, даже не стал оглядываться, проверяя, нет ли слежки: он не боялся, потому что, подготавливая свой контрзаговор, не нуждался в том, чтобы собирать где-то информацию, ибо и так знал о событиях мартовской ночи 1801 года, с 11-го на 12-е число, всё. Он никогда и нигде не проявил своего интереса, и заговорщики никак не могли бы заподозрить его — хотя многие были с ним знакомы, встречали его в театрах и салонах.
В основу своего плана он положил уверенность в безусловной любви, которую испытывали к императору рядовые и унтер-офицеры русской армии, и даже гвардии, весь рядовой состав которой был уже полностью крестьянским. Он помнил, как они с отцом, изучая этот период истории, восхищались выводом, к которому пришёл князь Адам Чарторыжский, вспоминая свержение Павла; по сути, князь подарил им план его спасения:
«Генерал Талызин, командир Преображенского полка, один из видных заговорщиков, человек, пользовавшийся любовью солдат… собрал батальон и обратился к солдатам с речью, в которой объявил людям, что наступает время, когда у них будет государь милостивый, добрый и снисходительный, при котором пойдёт всё иначе. Взглянув на солдат, он, однако, заметил, что слова его не произвели на них благоприятного впечатления: все хранили молчание, лица сделались угрюмыми, и в рядах послышался сдержанный ропот. Тогда генерал прекратил упражнение в красноречии и суровым командным голосом вскричал: „Полуоборот направо. Марш!“ — после чего войска машинально повиновались его голосу… Императору Павлу было бы легко справиться с заговорщиками, если бы ему удалось вырваться из их рук хотя на минуту и показаться. Найдись хоть один человек, который явился бы от его имени к солдатам, — он был бы, может быть, спасён, а заговорщики арестованы».
Чего ещё надо? Ему, Николаю Садову, только и оставалось найти достойного человека, которого можно в нужный момент прислать к солдатам Преображенского полка от имени императора.
Но прежде чем он нашёл такого человека, потребовалось попасть в Санкт-Петербург с далёкого Урала.
Приключения Садова на Урале были просто фантасмагорией, и произошла она оттого, что в горных районах страны было законодательно установлено двоевластие.
Берг-коллегия ведала в России всеми делами, связанными с добычей полезных ископаемых и металлургией. Причём полезные ископаемые были собственностью царя, а заводчики имели дишь право преимущественной разработки руд и строительства заводов. Ко времени появления Садова на Урале здесь, как и везде, горная администрация по указу Павла получила всю власть над рудниками, заводами и горнозаводским населением. А всё остальное население, проживающее на той же территории, находилось в ведении гражданской администрации! И как оно всегда бывает в подобных случаях, между двумя властями — горной и гражданской — постоянно возникали конфликты.
Когда майским утром 1798 года на одной из улиц Екатеринбурга околоточный обнаружил голого Николая Садова, то даже предположить не мог, какой из этого получится скандал. Он просто препроводил его в околоток, напоил горячим чаем и выдал некую рванину в качестве одежды. А выполнив эти непременные действия, поинтересовался:
— Кто ж ты есть по имени-званию, бедолага?
— А я, — ответствовал ему бедолага, — есть Николаус фон Садов, прибывший в город вчера вечером, проездом к Турьинским рудникам, и ночью ограбленный неизвестными злоумышленниками.
И в это можно было поверить: здесь грабили еженощно. К тому же в разговоре потерпевший сбивался с немецкого на английский, по-русски говорил с акцентом, а околоточный-то знал, что должности в горных управах и назывались по-немецки, и заполнялись в основном немцами. И потому, нимало не сомневаясь, сообщил по инстанциям городским властям, что в его околотке обретается немец-горняк, которого хорошо бы передать горным властям, по принадлежности.
Посланная им бумага волею случая попала в руки чиновника магистрата, у которого на столе как раз лежал список лиц, прибывших в город, — и в списке этом Николауса фон Садова не значилось. Не проходил он ни через какие ворота! Чиновник быстро, ать-два, нога за ногу, отправил курьера в Канцелярию горных заводов, и оттуда ещё быстрее, и недели не прошло, ответили, что у них специалиста с таким именем нет и они такового не ждут.
Николая, который всё это время провёл в околотке под охраной — хорошо хоть кормили! — вызвали на допрос. Он упёрся: почему моего имени нет в списке прибывших — знать не знаю, со своих спрашивайте, Ich bin der Ingenieur-Bergarbeiter и дело с концом. Однако ответить, по какому маршруту ехал и где границу Российской империи пересекал, не смог. Дальше спор перешёл в лингвистическую плоскость: он им — «амнезия», они ему — «шпионаж».
Тем временем слух о том, что гражданские власти задержали иностранного инженера-горняка, дошли до начальника Златоустовских банковских заводов. Он очень захотел получить его себе, списался с Екатеринбургской конторой, и оттуда послали в магистрат человечка. Человечек добился с фон Садовым встречи, чтобы проверить его по специальности, и уж проверил так проверил. В Канцелярию горных заводов он приплёлся вне себя — потерявший память шпион знал геологических терминов раз в пять больше, чем сам экзаменатор.
Горное начальство потребовало, чтобы магистратура передала его им да ещё выдала ему паспорт, но тут оказалось, что за подписью уральского генерал-губернатора ушла уже депеша в Петербург, шефу корпуса пограничной стражи, и пока ответа не будет — никаких паспортов. Тогда и горняки послали свою депешу главному директору горных и монетных дел Берг-коллегии М. Ф. Соймонову, и спор перешёл на высший уровень: судьба Николая Садова оказалась в руках императора Павла, чью судьбу намеревался решить Николай Садов.
Император указал: выдать Садова горнякам.
После этого больше двух лет Николаус лазил по горам. Начальство его обожало: ведь ему сказочно везло! Куда пальцем ни ткнёт — там обязательно найдётся или руда, или уголь. Он обнаружил месторождение каменного угля, протянувшееся с севера на юг от реки Нейвы до реки Си нары; нашёл богатые залежи угля вблизи Каменского завода; открыл первое в России золото в россыпях в устье реки Берёзовки и много чего ещё. Разумеется, лет через пятьдесят — восемьдесят всё это нашли бы и без него; но так он сумел быстро выдвинуться на первые роли в уральском горном округе, получил шестой класс по Табели о рангах и даже стал богатым человеком, поскольку взял кредит и вложился в дело.
Всё-таки не зря проходил он полугодовую переподготовку, прежде чем лететь работать на Урал!
Когда он применил паровой котёл для бурения шурфов под взрывчатку, а потом и для откачки воды на одном из своих рудников, то наконец удостоился приглашения в Санкт-Петербург.
Обратно на Урал он не вернулся. Консультировал президента Берг-коллегии Александра Васильевича Алябьева, с которым очень подружился; преподавал в Петербургском горном училище; заседал в Академии наук; вёл беседы с теми, кого наметил для осуществления главного: спасения императора.
Между тем «день икс» пришёл и уже наступал вечер.
Перебравшись в первых числах января 1801 года в Петербург и определившись с жильём — он купил квартирку в семь комнат, весь второй этаж дома на Мойке с отдельным входом, — Николай озаботился подбором персонала. В конце концов нанял трёх человек: домоправителя, истопника (он же сторож), и повариху (она же горничная, уборщица и прачка). Домоправителя звали Степаном, и был он отставным унтер-офицером Преображенского полка. Что было кстати, поскольку Николаю только и требовалось привлечь к событиям солдат этого полка!
Степан был мужчина основательный. Сметливый, кряжистый, невысокий — как все здесь. Николай, сведя знакомства в военных кругах, узнал, что канцелярии ведут статистику по новобранцам. Поинтересовался: оказалось, средний рост новобранцев около 160 сантиметров. Степан был, как говорится, «в пределах нормы».
Грамоту Степан знал. Увидев впервые библиотеку, которую собрал Николай за эти два года, пришёл в неописуемый восторг: он даже не предполагал, что на свете может быть так много книг! А ведь в шкафу и было-то меньше ста томов.
Николай нашёл его, когда Степана только-только уволили из армии. По новому указу солдаты по окончании срока становились однодворцами; им давали по пятнадцать десятин в Саратовской губернии и по сто рублей на обзаведение. Унтер-офицеры же вообще получали почти дворянские привилегии!.. Но указ вышел только в декабре, как и когда его начнут исполнять, было неизвестно, и Степан в ожидании собирался пожить в столице. Чтоб своего-то не упустить. Стал искать, куда приткнуться хоть до лета, а тут — такой важный чин, Николай фон Садов, зовёт в домоправители!
Он и согласился.
К радости Николая, Степан разбирался в политической обстановке и давал пусть и наивные, но свои оценки событиям недавнего прошлого и настоящего. Например, он категорически не одобрял принятого Петром III и подтверждённого затем Екатериной манифеста о даровании вольности дворянству. Нет, про царей он даже слова худого не сказал, но дворянство…
— Что же получилось, ваше высокоблагородие? — говорил он как-то Николаю. — Крестьянин землю пашет, урожай ростит. Это понятно. Дворянин землю не пашет, но от войны её бережёт, а потому крестьянин со своего урожая дворянина кормит. Тоже понятно. Царь-батюшка или, упокой, Господи, душу ея, царица-матушка всем на свете управляют. Тоже понятно. И вдруг, ваше высокоблагородие! Говорят нам, что дворянин больше ничего не обязан. Крестьянин его кормить обязан, а энтот хочет — идёт служить, не хочет — не идёт. Непонятно! Тогда и крестьянин должон выбор иметь: хочет — кормит такого дворянина, не хочет — и не кормит. А?
— Правильно, — восторженно ответил Николай, уроженец американского города Харрисвилла, гражданин двадцать первого века. — Правильно говоришь, Степан, мудро. — И стал рассказывать ему о правах человека, о свободе передвижения, trade unions вспомнил, кредитные карточки, и намолотил бы ему про демократию семь мешков, но Степана обилие непонятных слов быстро уморило и он уснул, свесив нечёсаную голову
В другой раз говорили об армии. Степан вообще ко всем явлениям общественной жизни подходил с точки зрения их полезности для обороны страны, по каковой, кстати, причине император Павел ему сильно нравился.
— Справедливый, — говорил он об императоре. — Полковники-то наши то казённую еду разворуют, то солдата заставят на себя работать. Мы уж и привыкли; что сделаешь? А теперь — нет, шалишь! — И радостно смеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Он помешанный, право слово, помешанный…
— Не буду спорить, графиня. Однако прошу извинить, совершенно некогда. Я заехал на минутку, узнать, что сказал наш друг, посол Англии. Вы у него были?
— Всё в порядке, милый граф! Яхта английского адмиралтейства уже здесь и прямо сейчас входит в Неву! Уже вошла, верно! Но сэр Уинтворт считает это излишним. Конечно, в случае неудачи Англия вступится за нас, а мы сможем укрыться на этой яхте, но неудачи быть не должно. Это он так сказал.
— Вы передали, где яхта должна встать?
— Граф, ну как же вы можете сомневаться…
— Простите, графиня, простите. Немного нервничаю. Все границы уже перейдены, теперь или мы уберём Павла, или Павел уберёт нас. Уже сегодня! Сегодня, графиня! Господи, помоги нам! Я верю, Он поможет, но английская яхта в бухте добавит пылу нашим молодцам. Знаете, каких сорвиголов нам удалось нанять? Страх.
— Да, посол ещё сказал про деньги. Убытки Англии, из-за дружбы нашего идиота с Наполеоном, сказал он, громадны, много больше тех миллионов золотом, которые выплачены нам, чтобы мы решили эту проблему. Но и эти деньги они терять не хотят и надеются на вас, граф.
— А сколько каждый из нас теряет из-за разрыва англорусских отношений, этого я вам, Ольга Александровна, и передать не могу. Ведь у всех есть доля в экспорте. Финансовые обороты рухнули, и если не случится чуда, неминуема полная катастрофа!
— Но главное-то, главное, граф? Отчего вы не говорите мне: что Александр?
— Сегодня он твёрд. Павел дал ему почитать про царевича Алексея, убитого Петром Первым, и потребовал от него подтверждения верности; его и Константина только что водили в церковь переприсягать, и теперь цесаревич твёрд — убедился, что папенька боится. А уж после… после всего… он будет полностью в наших руках.
Графиня весело рассмеялась:
— Ну, тогда, граф, наше дело безупречно. Вы говорите, чудо? Чудо, если план сорвётся. Я абсолютно уверена в успехе, я так и сказала послу. Теперь уже ничто и никто не может нам помешать.
Николай фон Садов свернул с Невского на Мойку, двинулся в сторону конюшен и, наконец подойдя к неприметному двухэтажному дому, постучал в дверь три раза. Когда ему открыли, даже не стал оглядываться, проверяя, нет ли слежки: он не боялся, потому что, подготавливая свой контрзаговор, не нуждался в том, чтобы собирать где-то информацию, ибо и так знал о событиях мартовской ночи 1801 года, с 11-го на 12-е число, всё. Он никогда и нигде не проявил своего интереса, и заговорщики никак не могли бы заподозрить его — хотя многие были с ним знакомы, встречали его в театрах и салонах.
В основу своего плана он положил уверенность в безусловной любви, которую испытывали к императору рядовые и унтер-офицеры русской армии, и даже гвардии, весь рядовой состав которой был уже полностью крестьянским. Он помнил, как они с отцом, изучая этот период истории, восхищались выводом, к которому пришёл князь Адам Чарторыжский, вспоминая свержение Павла; по сути, князь подарил им план его спасения:
«Генерал Талызин, командир Преображенского полка, один из видных заговорщиков, человек, пользовавшийся любовью солдат… собрал батальон и обратился к солдатам с речью, в которой объявил людям, что наступает время, когда у них будет государь милостивый, добрый и снисходительный, при котором пойдёт всё иначе. Взглянув на солдат, он, однако, заметил, что слова его не произвели на них благоприятного впечатления: все хранили молчание, лица сделались угрюмыми, и в рядах послышался сдержанный ропот. Тогда генерал прекратил упражнение в красноречии и суровым командным голосом вскричал: „Полуоборот направо. Марш!“ — после чего войска машинально повиновались его голосу… Императору Павлу было бы легко справиться с заговорщиками, если бы ему удалось вырваться из их рук хотя на минуту и показаться. Найдись хоть один человек, который явился бы от его имени к солдатам, — он был бы, может быть, спасён, а заговорщики арестованы».
Чего ещё надо? Ему, Николаю Садову, только и оставалось найти достойного человека, которого можно в нужный момент прислать к солдатам Преображенского полка от имени императора.
Но прежде чем он нашёл такого человека, потребовалось попасть в Санкт-Петербург с далёкого Урала.
Приключения Садова на Урале были просто фантасмагорией, и произошла она оттого, что в горных районах страны было законодательно установлено двоевластие.
Берг-коллегия ведала в России всеми делами, связанными с добычей полезных ископаемых и металлургией. Причём полезные ископаемые были собственностью царя, а заводчики имели дишь право преимущественной разработки руд и строительства заводов. Ко времени появления Садова на Урале здесь, как и везде, горная администрация по указу Павла получила всю власть над рудниками, заводами и горнозаводским населением. А всё остальное население, проживающее на той же территории, находилось в ведении гражданской администрации! И как оно всегда бывает в подобных случаях, между двумя властями — горной и гражданской — постоянно возникали конфликты.
Когда майским утром 1798 года на одной из улиц Екатеринбурга околоточный обнаружил голого Николая Садова, то даже предположить не мог, какой из этого получится скандал. Он просто препроводил его в околоток, напоил горячим чаем и выдал некую рванину в качестве одежды. А выполнив эти непременные действия, поинтересовался:
— Кто ж ты есть по имени-званию, бедолага?
— А я, — ответствовал ему бедолага, — есть Николаус фон Садов, прибывший в город вчера вечером, проездом к Турьинским рудникам, и ночью ограбленный неизвестными злоумышленниками.
И в это можно было поверить: здесь грабили еженощно. К тому же в разговоре потерпевший сбивался с немецкого на английский, по-русски говорил с акцентом, а околоточный-то знал, что должности в горных управах и назывались по-немецки, и заполнялись в основном немцами. И потому, нимало не сомневаясь, сообщил по инстанциям городским властям, что в его околотке обретается немец-горняк, которого хорошо бы передать горным властям, по принадлежности.
Посланная им бумага волею случая попала в руки чиновника магистрата, у которого на столе как раз лежал список лиц, прибывших в город, — и в списке этом Николауса фон Садова не значилось. Не проходил он ни через какие ворота! Чиновник быстро, ать-два, нога за ногу, отправил курьера в Канцелярию горных заводов, и оттуда ещё быстрее, и недели не прошло, ответили, что у них специалиста с таким именем нет и они такового не ждут.
Николая, который всё это время провёл в околотке под охраной — хорошо хоть кормили! — вызвали на допрос. Он упёрся: почему моего имени нет в списке прибывших — знать не знаю, со своих спрашивайте, Ich bin der Ingenieur-Bergarbeiter и дело с концом. Однако ответить, по какому маршруту ехал и где границу Российской империи пересекал, не смог. Дальше спор перешёл в лингвистическую плоскость: он им — «амнезия», они ему — «шпионаж».
Тем временем слух о том, что гражданские власти задержали иностранного инженера-горняка, дошли до начальника Златоустовских банковских заводов. Он очень захотел получить его себе, списался с Екатеринбургской конторой, и оттуда послали в магистрат человечка. Человечек добился с фон Садовым встречи, чтобы проверить его по специальности, и уж проверил так проверил. В Канцелярию горных заводов он приплёлся вне себя — потерявший память шпион знал геологических терминов раз в пять больше, чем сам экзаменатор.
Горное начальство потребовало, чтобы магистратура передала его им да ещё выдала ему паспорт, но тут оказалось, что за подписью уральского генерал-губернатора ушла уже депеша в Петербург, шефу корпуса пограничной стражи, и пока ответа не будет — никаких паспортов. Тогда и горняки послали свою депешу главному директору горных и монетных дел Берг-коллегии М. Ф. Соймонову, и спор перешёл на высший уровень: судьба Николая Садова оказалась в руках императора Павла, чью судьбу намеревался решить Николай Садов.
Император указал: выдать Садова горнякам.
После этого больше двух лет Николаус лазил по горам. Начальство его обожало: ведь ему сказочно везло! Куда пальцем ни ткнёт — там обязательно найдётся или руда, или уголь. Он обнаружил месторождение каменного угля, протянувшееся с севера на юг от реки Нейвы до реки Си нары; нашёл богатые залежи угля вблизи Каменского завода; открыл первое в России золото в россыпях в устье реки Берёзовки и много чего ещё. Разумеется, лет через пятьдесят — восемьдесят всё это нашли бы и без него; но так он сумел быстро выдвинуться на первые роли в уральском горном округе, получил шестой класс по Табели о рангах и даже стал богатым человеком, поскольку взял кредит и вложился в дело.
Всё-таки не зря проходил он полугодовую переподготовку, прежде чем лететь работать на Урал!
Когда он применил паровой котёл для бурения шурфов под взрывчатку, а потом и для откачки воды на одном из своих рудников, то наконец удостоился приглашения в Санкт-Петербург.
Обратно на Урал он не вернулся. Консультировал президента Берг-коллегии Александра Васильевича Алябьева, с которым очень подружился; преподавал в Петербургском горном училище; заседал в Академии наук; вёл беседы с теми, кого наметил для осуществления главного: спасения императора.
Между тем «день икс» пришёл и уже наступал вечер.
Перебравшись в первых числах января 1801 года в Петербург и определившись с жильём — он купил квартирку в семь комнат, весь второй этаж дома на Мойке с отдельным входом, — Николай озаботился подбором персонала. В конце концов нанял трёх человек: домоправителя, истопника (он же сторож), и повариху (она же горничная, уборщица и прачка). Домоправителя звали Степаном, и был он отставным унтер-офицером Преображенского полка. Что было кстати, поскольку Николаю только и требовалось привлечь к событиям солдат этого полка!
Степан был мужчина основательный. Сметливый, кряжистый, невысокий — как все здесь. Николай, сведя знакомства в военных кругах, узнал, что канцелярии ведут статистику по новобранцам. Поинтересовался: оказалось, средний рост новобранцев около 160 сантиметров. Степан был, как говорится, «в пределах нормы».
Грамоту Степан знал. Увидев впервые библиотеку, которую собрал Николай за эти два года, пришёл в неописуемый восторг: он даже не предполагал, что на свете может быть так много книг! А ведь в шкафу и было-то меньше ста томов.
Николай нашёл его, когда Степана только-только уволили из армии. По новому указу солдаты по окончании срока становились однодворцами; им давали по пятнадцать десятин в Саратовской губернии и по сто рублей на обзаведение. Унтер-офицеры же вообще получали почти дворянские привилегии!.. Но указ вышел только в декабре, как и когда его начнут исполнять, было неизвестно, и Степан в ожидании собирался пожить в столице. Чтоб своего-то не упустить. Стал искать, куда приткнуться хоть до лета, а тут — такой важный чин, Николай фон Садов, зовёт в домоправители!
Он и согласился.
К радости Николая, Степан разбирался в политической обстановке и давал пусть и наивные, но свои оценки событиям недавнего прошлого и настоящего. Например, он категорически не одобрял принятого Петром III и подтверждённого затем Екатериной манифеста о даровании вольности дворянству. Нет, про царей он даже слова худого не сказал, но дворянство…
— Что же получилось, ваше высокоблагородие? — говорил он как-то Николаю. — Крестьянин землю пашет, урожай ростит. Это понятно. Дворянин землю не пашет, но от войны её бережёт, а потому крестьянин со своего урожая дворянина кормит. Тоже понятно. Царь-батюшка или, упокой, Господи, душу ея, царица-матушка всем на свете управляют. Тоже понятно. И вдруг, ваше высокоблагородие! Говорят нам, что дворянин больше ничего не обязан. Крестьянин его кормить обязан, а энтот хочет — идёт служить, не хочет — не идёт. Непонятно! Тогда и крестьянин должон выбор иметь: хочет — кормит такого дворянина, не хочет — и не кормит. А?
— Правильно, — восторженно ответил Николай, уроженец американского города Харрисвилла, гражданин двадцать первого века. — Правильно говоришь, Степан, мудро. — И стал рассказывать ему о правах человека, о свободе передвижения, trade unions вспомнил, кредитные карточки, и намолотил бы ему про демократию семь мешков, но Степана обилие непонятных слов быстро уморило и он уснул, свесив нечёсаную голову
В другой раз говорили об армии. Степан вообще ко всем явлениям общественной жизни подходил с точки зрения их полезности для обороны страны, по каковой, кстати, причине император Павел ему сильно нравился.
— Справедливый, — говорил он об императоре. — Полковники-то наши то казённую еду разворуют, то солдата заставят на себя работать. Мы уж и привыкли; что сделаешь? А теперь — нет, шалишь! — И радостно смеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64