Зависть человеческая, ненависть и невежество сгубили Иошуа! Распяли его, но воскрес он, и Бог взял его к себе! Но не потому Иошуа вознесен был, что жертву принял за всех нас, грешных, а потому, что нес людям добро и любовь! Единственный из сынов человеческих, Иошуа был добр ко всем и любил всех! Таково было великомочие души его!
Толпа загомонила, поддерживая речение «святого».
- Ересь! - вопил Сикст. - Горе тебе, антихрист! Разверзлась пред тобою бездна, грехи твои тяжкие клонят тебя к могиле вечной! Грядет суд страшный, и вострубят ангелы небесные, но зов не пробудит труп твой, ибо ты умрешь навеки, и в спасеньи тебе отказано Господом! Ибо переполнилась твоя мера, и час твой близок!
Толпа зароптала в гневе и замешательстве. Кому верить? Святому или Сиксту?
- Красиво глаголешь! - крикнул Лобанов. - И опять врешь! Ничего передо мною не разверзлось! И за Господа ты не расписывайся, он как-нибудь и без тебя разберется с мерами и часами!
Абсолютная тишина зазвенела в капелле. И прорвалась истошными криками:
- Аллилуйя! Аллилуйя!
- Господи, помилуй! Господи, помилуй!
- Верую в Отца, и в Сына, и в Святаго Духа!
- Не в то веруешь, собака!
- Иисус - сын человеческий!
- Молчи, паскуда!
«Возлюбленные братья во Христе» сцепились, ладони сжались в кулаки, и пошла драка! Крики стоявших за божественную природу Христа мешались с воплями приверженцев человечности Иисуса, а доказательствами правоты с обеих сторон служили хук справа, прямой слева, пинки и тумаки.
Сергей приблизил губы к ушку Авидии и громко сказал:
- Пойдем отсюда! Ну их всех!
Он обнял Авидию за плечи и повел. Восторженная Авидия вцепилась в него обеими руками, а Киклоп прикрывал их отступление.
Вся троица спустилась галереей ниже, прошла чередой капелл и крипт, пока не забрела в тихий закуток, где у стен с пустыми локулами стояли лежаки, застеленные овчинами.
- Ты, наверное, устал, - предположила Авидия.
- Есть немного…
Лобанов тяжело опустился на лежак.
Авидия Нигрина присела рядом, и мысли Сергея мигом поменяли течение. Посмотрев на парочку, Киклоп потоптался и забурчал:
- Схожу до дому, пожалуй… Гляну, что там и как…
- Ой, Киклопик! - оживилась Авидия. - А ты еще придешь?
- Так мне возвращаться? - взбодрился великан.
- Конечно! - расширила глаза девушка.
Киклоп, счастливо улыбаясь, ушел, утягивая за собой тени. Стало темнее - одна полуоплывшая свеча не разгоняла мрак. Авидия томно вздохнула.
Лобанов протянул руку и погладил девушку по волосам, коснулся плеча, провел пальцами по стройной шее, ущипнул за нежную мочку ушка.
- Сергий… - прошептала Авидия.
В потемках зашелестела туника, и Сергей почувствовал вдруг теплое дыхание девушки на своей щеке.
- Авидия…
Он повел рукой, прикасаясь к плоскому девичьему животику, всею ладонью приподнял круглую, упругую грудь, вмял пальцы, нащупывая отвердевший сосок. Руки Авидии слепо шарили по его телу, потом отстранились. Зашуршала туника. Лобанов поспешно содрал с себя свою и осторожно подал руки, натыкаясь на гладкое, горячее, шелковистое.
И именно в момент близости с Авидией Нигриной, патрицианкой, дочерью сенатора и консуляра, Лобанов сложился, сочетался с миром этого времени, миром диким и необузданным, надменным и покорным, мудрым и наивным. Сергей перестал прибавлять почти двадцать веков разницы, он вычел их и вывел за скобки.
- Тебе не больно, ocelle mi?- прошептал Лобанов.
- Мне хорошо… - выдохнула Авидия.
Они лежали рядом, голые и довольные. Девушка, положив Сергею голову на плечо, обнимала его. Завозившись, она погладила Сергеевы неровные ноги своею ножкой и закинула бедро ему на живот. Лобанов тут же положил ладонь сверху, с наслаждением ощущая молодое, тугое, налитое…
- Наверное, я согрешила… - пробормотала Авидия.
- Самый тяжкий грех, - глубокомысленно изрек Сергей, - это не грешить вовсе…
- Ага…
Девушка потянулась, дотягиваясь до Сергеевых губ чмокнула и прижалась теснее.
В галерее замелькал свет факела, но шагов слышно не было.
- Это Киклопик, - сказала Авидия, - он один так ходит, бесшумно, как привидение…
Сергей осторожно освободился от гладких рук и ног возлюбленной и сел. Натянул свои галльские штаны, Авидия лениво прикрылась туникой. В проеме появился Киклоп, волоча два пухлых тюка. Заметив голые ноги Авидии, германец довольно оскалился.
- Я тут прихватил кой-чего… - проворчал он, опуская ручную кладь, и поманил Сергея пальцем: выйдем, мол.
Сергей, быстро затянув ремешки мягких полусапожек, встал и вышел. В галерее сохранялась тишина, только издалека, откуда-то из глубин гипогея, долетало эхо молитвы.
- Что еще не слава богу? - спросил Лобанов.
- Да вот… - буркнул Киклоп и шумно вздохнул. - Я там прошелся туда-сюда, покормил Зару и Бару, лошадям корма задал, короче, помелькал. А все там - и черный этот, и Пальма, и хозяин… Народу… Стража повсюду, злые все, орут… Еле отбрехался! Показал им череп вора позавчерашнего, поверили вроде, что твой… Во-от… И тут - гонец! Откуда-то из Аквитании, от Попликоллы, старого знакомца всей братии. Попликолла одно только слово и прислал - «Согласен!» Ну, все зашумели, хозяин сел ответ писать, а Квиет кликнул Радамиста. Короче, послали они этого иберийца с письмом, чтобы Попликолла знал, когда и куда двигать свои когорты…
- Та-ак… - тяжело сказал Лобанов. Подумав, он добавил: - Гонца надо обязательно перехватить! Ч-черт… Я-то думал сегодня обо всем доложить Аттиану, и пусть у него голова болит, но… Сколько времени хоть?
- Рано еще. Часа три до рассвета…
- Сделаем так, - решил Лобанов. - Я к своим, и мы догоняем гонца. А ты… Слушай, Киклоп, будь другом, сходи с утра в Кастра Преториа, разыщи там префекта и доложи ему обо всем! Сможешь?
- А чего ж… - проворчал великан. - Доложим… Может, и мне с вами махнуть? Места те мне знакомые…
- А с кем я Авидию оставлю? Нет, Киклоп, ты здесь нужен.
- Ладно… Пойдем, у меня там кони привязаны…
- Ну, вообще хорошо! Секундочку…
Сергей вернулся в крипту. Авидия спала, тихонько посапывая и улыбаясь во сне. Лобанов наклонился и поцеловал ее. Девушка вздохнула, пробормотала что-то невнятное. На цыпочках покинув крипту, Сергей вышел в галерею.
Вдвоем они пробрались по галерее, спустились ярусом ниже, покружили, поднялись и вышли в широкий коридор. Потянуло свежим воздухом. Киклоп вывел Сергея в вестибул и на улочку. Отсюда вход в гипогей казался чем-то средним между спуском в подвал и парадным подъездом - низкая дверь вела под холмик, но была обрамлена парой колонн и маленьким фронтоном.
- Сюда! - глухо сказал Киклоп, сворачивая к маленькой рощице. За деревьями тихо заржала лошадь. - Соскучились!
К деревьям были привязаны две лошади, Киклоп отвязал чалого и подвел:
- Залезай!
Сергей вскочил в седло и поднял руку, прощаясь с Киклопом. Он терпеть не мог спешки, когда все на бегу, все второпях, а что делать? Жизнь такая!
- Ну, пока, Киклоп! Береги Авидию!
- Vale!
Глухая ночь окутала Рим, но город спал плохо - ворочался, возжигал огни на холмах своих, посматривал на всадников черными провалами незастекленных окон.
С трудом размотав клубок перепутанных улочек, Лобанов выехал на Альта Семита, к своей инсуле.
Привязав лошадь к решетке ворот, он поднялся на тер. расу второго этажа и постучал в дверь. Открыли чуть ли не сразу. В щель просунулась голова Эдика, взлохмаченная, с перьями в волосах.
- Привет! - сонно сказала голова.
- Почему не интересуешься, кто пришел? - строго сказал Лобанов.
- Ха! Будто я твой стук не отличу! Чего стоишь? Проходи, шлюндра!
Красться Сергей не стал, заглянул в кубикулу с Гефестаем и Искандером и громко сказал:
- Подъем!
Гефестай поднялся медведем, потянулся, сипя от натуги, и выдохнул.
- Чего так рано? - спросил сердито Искандер.
Сжато изложив события последнего дня, Лобанов скомандовал:
- По коням!
Одолжив у Прима на конюшне трех свежих лошадей, двух гнедых и одну чалую, Эдик, Искандер и Гефестай присоединились к Сергею.
…Был тот час, когда колеса телег, ошиненные бронзовыми накладками, уже отгремели свое, унялись выпивохи, и весь остаток ночи город спал крепким, похожим на обморок, сном. Подковы звонко грюкали по каменным плитам мостовой, множественное эхо гуляло дробным стаккато. Свежий ветерок поддувал с моря, сгоняя с улиц миазмы от миллионов выдохов, испарений Большой клоаки, запаха перегара, горелого масла, пропотевших тог.
Небо на востоке серело помаленьку, смутно очерчивая гребень Альбанской горы. Звезды меркли, уступая место желтому карлику по имени Солнце.

2
Половину ночи Сикст сын Пастора, епископ епископов, провел в молитвах. Он был очень зол и растерян и не знал, как ему быть. Этот святой… Братья должны не понять, не доказать себе истинность или ложность жития Спасителя, а вплавить в сердце, в печень, в кровь веру в него! Иисус - это божественный символ, и паства должна веровать, веровать слепо и нерассуждающе, и так, как указывает он, Сикст! Ибо он прав, и его символ веры единственно правильный и праведный! Да и разве он для себя старается? Ему надо так мало от жизни! Все его умения, все силы отдаются на устроение Святой Церкви, на преумножение славы ея, на возвышение ея и распространение по Ойкумене! Ибо множество душ заблудших не восприяли Благую Весть и не ведают, как им спастись, как выйти из тьмы на свет!
И этот варвар в штанах, что клеймил его… Его! Сикст замычал от сдерживаемых чувств. Убить! Убить лжепророка! Но как? Чьими руками очистить Церковь от разрушительных бед, кои предвещаются сомнениями?
Сикст огладил белую тунику. Нечистая кровь убиенного «святого» не должна запятнать эти покровы…
Тихий стук прервал размышления. Сикст проворно засеменил к двери и отпер ее.
- Можно, рабби? - робко спросил гигант Киклоп.
- Входи, сын мой! - ласково сказал Сикст. - Что привело тебя ко мне в такой час?
- Хочу исповедаться, - пробубнил Киклоп.
- Садись, садись! - засуетился Сикст.
Киклоп неловко присел на лежак. Лежак жалобно заскрипел.
- А все, что скажу, останется тайной? - робко осведомился великан.
- А как же! - мягко проворковал Сикст. - Тайна исповеди неразглашаема! Все, что будет сказано тобой, навеки канет в сердце мое!
Успокоенный Киклоп кивнул и заговорил:
- Я много лет служу у Гая Авидия Нигрина и был верен ему. Я обязан жизнью ему и отдаю долг… Долг мне не в тягость, я живу в достатке и покое. Но… - германец замялся. - Хозяин затеял недоброе дело… В общем… Эх, не о том я! Просто… хм… хозяин послал гонца в Аквитанию, по тому самому делу нехорошему… А я рассказал об этом Сергию! И вот святой погнался за гонцом… А я, выходит, предал Авидия? Вот, что мучит меня и не дает покоя!
Сикст постарался скрыть свою радость и сказал прочувствованно:
- То не грех, сын мой, если дело недоброе, затеянное Авидием, грозит гибелью хоть одному человеку!
- Грозит, грозит! - закивал лохматой башкой Киклоп. - И не одному!
- Тогда ты правильно исполнил долг свой! Ибо предательство во имя спасения есть предупреждение беды и убережение от смерти! Я снимаю грехи с души твоей. Ступай с миром!
Киклоп расцвел.
- Спасибо, рабби! - облегченно выдохнул он и удалился, кланяясь.
«Безгрешная душа! - подумал Сикст, провожая Киклопа. - Безгрешная и неумная!»
Он живо накинул на плечи химатий, взял в руки большую свечу и заторопился вон.
Идти было недалече. Покинув вестибул около платановой рощицы, Сикст внимательно осмотрелся и двинулся к взвозу Победы. Стучать молотком в калитку дома Нигринов ему не пришлось - хозяин дома стоял на улице и провожал друзей, занимавших места в лектиках. Мускулистые лектикарии подняли носилки на плечи и понесли.
Воровато оглянувшись, Сикст подкатился к Авидию.
- Сальве, сиятельный! - залучился он.
- Чего тебе? - нетерпеливо и устало произнес Нигрин.
- Вы посылали этой ночью гонца в Аквитанию? - вопросил Сикст придушенным голосом.
Утомление мгновенно спало с Авидия.
- Откуда знаешь?! - резко спросил он.
- Не могу сказать, - захихикал Сикст, - но мне стало известно, что некий Сергий из племени роксолан пустился в погоню за вашим гонцом!
- Что-о?! Этот гад жив?!
- Жив, жив! И еще как!
Нигрин задумался. Мысли, бродившие у него в голове, вызывали то слабую улыбку на лице, то гримасу бешенства.
- Что ж, благодарю тебя за известия… Как твое имя?
- Я Сикст, сиятельный!
- Благодарю тебя, Сикст! Я приму меры!
С этим словами Авидий вынул из кремены несколько денариев и подал их епископу епископов. «Уж не тридцать ли сребреников я получаю?» - мелькнула у Сикста поганенькая мыслишка, но он живо отогнал ее. Выдать тайну исповеди - великий грех, но не себя ради грешил он, а во имя Святой Церкви и во благо ея! Господь простит его…

3
Киклоп аккуратно притворил за собой тяжелую дверь на входе в гипогей и быстрым шагом прошествовал в рощицу. Ренус, коняка-тяжеловоз, радостно заржал, узнав хозяина.
- Что, застоялся? - ласково заговорил Киклоп и скормил Ренусу соленый сухарик. Конь схрумкал угощение.
Затянув подпругу, Киклоп взгромоздился в седло шлепнул коня по крупу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48