Моя самооценка восстановилась лишь во время Олимпийских игр, и всего через несколько дней после моей победы Генри самым жестоким образом вновь поверг меня в прах».
«Как дорого я заплатила, – продолжала Николь. – Сколько лет я была полностью поглощена собой, потому что не уважала себя, и почувствовала удовлетворение только тогда, когда научилась отдавать себя и свое другим. – Ход ее мыслей ненадолго прервался. – Почему столь многие люди обязательно познают себя одним и тем же путем? Почему юность эгоистична и зачем в начале ее следует найти себя, а потом уже понять, как много в жизни такого, ради чего стоит жить?»
Когда ведавшая питанием Гарсиа принесла к обеду свежий хлеб и немного тертой моркови, Николь заподозрила, что скоро в ее положении произойдут перемены. И через два дня в ее камеру явилась Тиассо с расческой, косметикой, зеркалом и даже духами. Николь вволю понежилась в ванной, впервые освежившись по-настоящему за несколько месяцев. Забрав деревянный чан, Гарсиа, отправляясь к выходу, подала ей записку. «Завтра тебя посетит гость», говорилось в ней.
Николь не могла уснуть. Утром как девчонка она поболтала со своей приятельницей-белкой, обсудив свои надежды и тревоги, касающиеся грядущего рандеву. Несколько раз бралась за лицо и волосы, а потом решила, что и то и другое безнадежно. Время текло очень медленно.
Наконец, уже перед ленчем, она услышала в коридоре человеческие шаги, приближавшиеся к ее камере. Николь рванулась вперед в ожидании.
– Кэти, – воскликнула она, заметив свою дочь, показавшуюся из-за угла.
– Привет, мама, – сказала Кэти... отперев дверь ключом, она вошла в камеру. Женщины крепко и недолго обнялись. Николь даже не пыталась удержать слезы, невольно хлынувшие из глаз.
Они сели на койку Николь – другой мебели в камере не было – и несколько минут вполне дружелюбно говорили о семье. Кэти сообщила Николь, что у нее появилась внучка («Николь де Жарден-Тернер, ты можешь гордиться»), а затем извлекла около двадцати фотографий. На снимках была малышка со своими родителями, Элли и Бенджи в парке, Патрик в военной форме, нашлась даже пара снимков Кэти в вечернем платье. Николь по одному проглядела их все, глаза ее то и дело наполнялись слезами. «Ах, Кэти», – несколько раз воскликнула она.
Просмотрев все фотографии, Николь искренне поблагодарила дочь.
– Можешь оставить себе, мама, – проговорила Кэти, вставая и подходя к окну. Открыв сумочку, она извлекла сигареты и зажигалку.
– Дорогая, – неуверенно попросила Николь, – а ты могла бы не курить? Вентиляция тут ужасная. Запах табака останется на несколько недель.
Кэти несколько секунд глядела на мать, а затем положила сигареты и зажигалку обратно в сумочку. В этот момент возле камеры появилась пара Гарсиа со столиком и двумя стульями.
– Что это? – поинтересовалась Николь.
Кэти улыбнулась.
– А сейчас мы с тобой поедим, – сказала она. – Я кое-что приготовила для такого случая – цыпленка с грибами под винным соусом.
Вскоре третья Гарсиа внесла в комнату еду, от которой исходил божественный аромат, и поставила на застеленный скатертью стол среди тонкого фарфора и серебра. Появилась даже бутылка вина, а рядом с ней два хрустальных бокала.
Николь с трудом вспоминала правила хорошего тона. Цыпленок оказался восхитительным, грибы были такими нежными, и она молча наслаждалась едой. Время от времени прикладываясь к бокалу вина, Николь бормотала: «У... просто чудо», но не говорила почти ничего до тех пор, пока тарелка полностью не опустела.
Кэти, напротив, едва прикоснулась к еде и все наблюдала за матерью. Когда Николь закончила с едой, Кэти позвала Гарсиа. Та унесла блюдо и принесла кофе, которого Николь не видела почти два года.
– Итак, Кэти, – сказала Николь, поблагодарив дочь улыбкой, – а как у тебя дела, чем ты занята?
Кэти непристойно расхохоталась.
– Тем же самым дерьмом, – заявила она. – Теперь я «директорствую» над всем курортом Вегас... проверяю акты из клубов. Впрочем, великое дело... тут Кэти осадила себя, учитывая, что ее мать не знала ничего о войне во втором поселении.
– А ты подыскала мужчину, способного по достоинству оценить все твои качества? – тактично спросила Николь.
– Такого, что остался бы рядом со мной, – нет, – ответила Кэти и вдруг вспыхнула. – Вот что, мама, – проговорила она, перегибаясь через стол. – Я явилась сюда не для того, чтобы обсуждать мои любовные похождения... У меня к тебе есть предложение, или же скорее его делает тебе вся семья.
Николь посмотрела на дочь, озадаченно хмурясь. Она впервые заметила, что Кэти очень постарела за эти два года, с тех пор как она видела дочь в последний раз.
– Не понимаю. Что за предложение?
– Ну, как ты знаешь, правительство собирается возобновить твое дело. Теперь они готовы провести судебный процесс. Тебя обвиняют в подстрекательстве к бунту, что может повлечь за собой смертный приговор. Прокурор сообщил нам, что показаний против тебя больше, чем нужно, и тебя безусловно осудят. Однако, учитывая все твои прошлые заслуги перед колонией, если ты признаешь себя виновной, будешь осуждена по менее серьезной статье: твои действия сочтут «непреднамеренными».
– Но я ни в чем не виновата, – твердо проговорила Николь.
– Я знаю это, мама, – ответила Кэти с легким нетерпением. – Но мы Элли, Патрик и я – не сомневаемся в том, что тебя скорее всего осудят. Прокурор обещал нам, что как только ты признаешь себя виновной, тебя немедленно переместят в более удобное помещение и разрешат свидания с семьей, в том числе и с новорожденной внучкой... Он даже намекнул, что может походатайствовать перед властями, чтобы Бенджи разрешили жить у Роберта и Элли...
Николь возмутилась.
– Неужели вы все считаете, что я пойду на сделку и признаю свою вину, несмотря на то что упорно настаивала на своей невиновности с момента ареста?
Кэти кивнула.
– Мы не хотим, чтобы ты умерла. Тем более без особых причин.
– Как это без причин , – глаза Николь внезапно вспыхнули. – По-твоему, мне незачем умирать? – Она отодвинулась от стола, встала и заходила по камере. – Я умираю за справедливость , – проговорила Николь, обращаясь скорее к себе самой, чем к Кэти, – хотя бы в собственном представлении, если никто во Вселенной не сумеет понять этого.
– Но, мама, – вновь вмешалась Кэти, – ради чего? Твои дети и внучка навсегда будут лишены твоего общества, а Бенджи навеки останется в этом Гнусном заведении...
– Так вот что – мне предлагают сделку, – перебила ее Николь, возвысив голос. – Дешевый вариант сделки Фауста с дьяволом... Николь, забудь про свои принципы, скажи, что ты виновата, пусть даже ты ничего не нарушала. Не надо даже продавать свою душу за более земные награды. Ну нет, подобное предложение несложно и отвергнуть... Тебя попросили взяться за дело, потому что так будет лучше твоей семье... Кому еще мать окажет больше внимания?
Глаза Николь зажглись. Кэти полезла в сумочку, извлекла сигарету и зажгла ее дрожащей рукой.
– И кто же ко мне приходит с таким предложением? – продолжала Николь. Она уже кричала. – Кто доставляет мне изысканную пищу и вино, приносит фотоснимки членов моей семьи, чтобы я смягчилась... чтобы встретила нож, который, без сомнения, убьет меня с куда большей болью, чем электрический стул? Конечно, моя собственная дочь, возлюбленное дитя, порождение моего чрева.
Николь вдруг шагнула перед и ухватила Кэти за плечи.
– Кэти, не будь Иудой, – проговорила Николь, встряхнув испуганную дочь. – Ты достойна лучшей роли. Когда-нибудь, после того как они осудят меня по этим ложным обвинениям и казнят, ты поймешь, зачем я это делаю.
Кэти освободилась из рук матери и отшатнулась назад. Затянулась сигареткой.
– Все это дерьмо, мама, – сказала она через некоторое время. – Полное дерьмо. Ты, как всегда, во всем абсолютно права... но я, видишь ли, пришла, чтобы помочь тебе... предложить шанс остаться в живых. Почему ты не можешь послушать кого-нибудь хотя бы один раз в своей проклятой жизни?
Николь несколько мгновений разглядывала Кэти, и, когда она заговорила снова, голос ее сделался мягче.
– Но я выслушала тебя, Кэти, и твое предложение мне не понравилось. Я внимательно наблюдала за тобой, и даже на секунду не могу предположить, что ты пришла сюда, чтобы помочь мне . Это никак не согласовывалось бы с тем, что я видела в тебе за последние годы. Ты, безусловно, делаешь это ради себя самой... Я не верю и тому, что ты каким-то образом представляешь Элли и Патрика. В таком случае они пришли бы вместе с тобой. Должна признаться – еще недавно я испытывала смятение, мне казалось, что, быть может, я приношу слишком много боли всем моим детям... но в эти последние минуты я отчетливо вижу все, что происходит... Кэти, моя дорогая Кэти...
– Не прикасайся ко мне, – закричала Кэти, когда Николь приблизилась к ней. Глаза Кэти были полны слез. – И избавь меня от своей праведной жалости...
В камере воцарилась тишина. Кэти докурила сигарету, попыталась собраться.
– Видишь ли, – сказала она наконец, – меня абсолютно не трогают твои чувства, неважно, что ты обо мне думаешь. Но почему, мама, почему ты не можешь подумать о Патрике, Элли и маленькой Николь? Если тебе хочется стать святой, почему они должны страдать из-за этого?
– В свое время они поймут.
– В свое время, – гневно проговорила Кэти, – ты будешь мертва. Причем очень скоро... Неужели ты не понимаешь, что в тот самый момент, когда я уйду отсюда и сообщу Накамуре о несостоявшейся сделке, будет назначен суд, который не даст тебе никаких шансов... абсолютно никаких клепаных шансов?
– Кэти, тебе меня не испугать.
– Я не могу тебя испугать, я не могу прикоснуться к тебе, я не могу даже обратиться к твоему разуму. Как и все праведники, ты прислушиваешься лишь к своему собственному внутреннему голосу.
Кэти глубоко вздохнула.
– Полагаю, что так оно и есть... До свидания, мама. – На глазах Кэти выступили слезы.
Николь плакала не скрывая слез.
– До свидания, Кэти. Я люблю тебя.
10
– Последнее слово предоставляется защите.
Николь поднялась из кресла и обошла стол. Собственная усталость удивила ее. Два года, проведенных в тюрьме, безусловно подточили даже ее легендарные силы.
Она медленно приблизилась к суду присяжных, состоявшему из четырех мужчин и двух женщин. Женщина, сидевшая в первом ряду, Карен Штольц, была родом из Швейцарии. Николь знала ее достаточно неплохо: миссис Штольц и ее муж владели булочной неподалеку от дома Уэйкфилдов в Бовуа.
– Здравствуй, Карен, – спокойно проговорила Николь, останавливаясь прямо перед судьями. Они располагались в два ряда по трое. – Как поживают Джон и Мэри? Теперь им уже двадцать?
Миссис Штольц шевельнулась на своем месте.
– С ними все в порядке, – ответила она очень негромко.
Николь улыбнулась.
– А по воскресеньям вы по-прежнему выпекаете эти восхитительные рулеты с корицей?
В зале суда раздался стук молотка.
– Миссис Уэйкфилд, – сказал судья Накамура, – едва ли сейчас время для праздной болтовни. Вам предоставлено пять минут на последнее слово, и часы уже пущены.
Николь игнорировала судью. Она перегнулась через барьер, отделявший ее от суда, разглядывая великолепное ожерелье Карен Штольц.
– Камни прекрасны, – шепнула она. – Но они могли заплатить и побольше, ты продешевила.
Снова стукнул молоток. Двое охранников быстро подошли к Николь, но она уже отошла от миссис Штольц.
– Дамы и господа, члены суда, – проговорила Николь, – всю неделю вы слушали обвинение... как неоднократно утверждал прокурор, я оказывала противодействие законному правительству Нового Эдема. По его словам, меня обвиняют в подстрекательстве к мятежу. На основании представленных суду свидетельств вы должны решить, виновна ли я. Пожалуйста, помните об этом, поскольку обвинение мне предъявлено весьма серьезное; признав меня виновной, вы осудите меня на смертную казнь.
– В своем последнем слове я бы хотела тщательно проанализировать обвинения. В частности, все, что говорилось против меня в первый день, не имело никакого отношения к обвинению; подобное нарушение, как я полагаю, было осознанно допущено судьей Накамурой вопреки статьям кодекса колонии, определяющим проведение разбирательства по серьезным делам...
– Миссис Уэйкфилд, – раздраженным голосом перебил ее Накамура. – Я уже говорил вам на этой неделе, что не стану терпеть неуважения к себе. Еще одно подобное замечание, и я лишу вас слова.
– В тот день обвинение пыталось осудить мое сексуальное поведение, очевидно, делающее меня лицом, заинтересованным в политических заговорах. Дамы и господа, я охотно обсужу со всеми вами в частном порядке обстоятельства, связанные с зачатием каждого из моих шестерых детей. Однако моя половая жизнь, бывшая, настоящая или даже будущая, не имеет никакого отношения к суду. Первый день разбирательства был потрачен впустую, если только эти сплетни не развлекли вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68