А еще... – Патрик умолк, вспомнив предупреждения Николь.
Брайан казался заинтригованным.
– Плащеносным угрем? – спросил он. – А как ей удалось понимать его?
Патрик поглядел на часы.
– Прости меня, Брайан, – оборвал он разговор, – но я здесь с сестрой, и мне нужно ее найти...
– Это та самая, в коротеньком-коротеньком красном платье?
Патрик кивнул. Брайан положил руку на плечо своего нового друга.
– Позволь мне дать тебе один совет, – сказал он. – Переговори со своей сестрой. Она ведет себя, как доступная девица.
– Такая она у нас, – ответил, защищая сестру, Патрик. – Она же кроме семьи никого не видала.
– Извини, – Брайан пожал плечами, – конечно, это не мое дело... Слушай, забегай ко мне. С тобой интересно поговорить.
Патрик простился с Брайаном и направился к двери. Где же Кэти? Почему она не вернулась в зал?
Громкий смех сестры он услыхал, едва оказавшись снаружи. Кэти стояла на спортивной площадке с тремя мужчинами, среди которых был и Олаф Ларсен. Все курили, хохотали и пили из горлышка, передавая друг другу бутылку.
– А какую же позу предпочитаешь ты? – спросил ее темнокожий молодой человек с усиками.
– О, я люблю быть наверху, – хохоча, ответила Кэти и, глотнув из бутылки, добавила: – Тогда командую я.
– Неплохо звучит, – отозвался мужчина, которого звали Эндрю. Усмехнувшись, он многозначительно положил руку на ее зад. Кэти, смеясь, оттолкнула ее. Через несколько секунд она заметила приближающегося Патрика.
– Пойди-ка сюда, братец, пойди-ка, малыш! – крикнула Кэти. – Мы тут такую хреноту лижем: чистый динамит.
Трое мужчин, окружавших Кэти, чуть отодвинулись от нее, когда Патрик шагнул к ним. Худощавый и еще не совсем развитый, за счет одного только роста в сумерках он производил внушительное впечатление.
– Я ухожу домой, Кэти, – проговорил, подойдя к сестре, Патрик, отказываясь от предложенной выпивки, – и, по-моему, тебе лучше пойти со мной.
Эндрю расхохотался.
– Экую девицу ты отхватил, Ларсен, – произнес он саркастически, – с младшим братцем в няньках.
В глазах Кэти вспыхнул гнев. Приложившись к бутылке, она передала ее Олафу. А потом обняла Эндрю и припала к его губам, прижимаясь всем телом.
Патрик был смущен. Олаф вместе с третьим мужчиной подбадривал и поощрял целующихся. Кэти оторвалась не раньше чем через минуту.
– Пошли, Патрик, – сказала она, улыбнувшись. Глаза Кэти пожирали мужчину, которого она только что целовала. – По-моему, для одной ночи достаточно.
12
Эпонина глядела из окна второго этажа на ровный покатый склон. Его покрывали ГОУ, их тонкая сетка почти закрывала бурую почву.
– Ну, Эп, что скажешь? – спросила Кимберли. – Приятное место, а когда вырастет лес, прямо под окнами будут деревья, трава, может быть, и белка пробежит. Это определенно имеет свои плюсы.
– Уж и не знаю, – рассеянно ответила Эпонина. – Этот дом поменьше того, что понравился мне вчера в Позитано. Кроме того, здесь в Хаконе мне как-то не по себе. Не приходилось еще жить среди такого множества азиатов.
– Смотри, подруга, долго выбирать не придется. Я сказала тебе вчера, что следует предусмотреть запасные варианты. На ту квартиру в Позитано претендовали семь пар – неудивительно, свободных мест там оставалось не более четырех – и нам просто не повезло. Теперь больше ничего не осталось, кроме тех крохотных квартирок над магазинами на главной улице Бовуа, а там я жить не хочу, там никакого уединения не будет – значит, или здесь, или в Сан-Мигеле. Все черные и коричневые поехали в Сан-Мигель.
Эпонина села в одно из кресел. Они находились в гостиной небольшой квартиры с двумя спальнями. Скромная, но вполне уместная мебель – два кресла, большой диван и прямоугольный кофейный столик были одинакового коричневого цвета. Вся квартира, где кроме двух спален и гостиной была большая ванная комната и маленькая кухня, занимала чуть более одной сотни квадратных метров.
Кимберли Гендерсон нетерпеливо расхаживала по комнате.
– Ким, – медленно проговорила Эпонина, – извини, но я никак не могу сконцентрироваться на выборе квартиры, когда вокруг столько происходит. Где мы? Почему? Что представляет собой это место? – она вспомнила тот безумный инструктаж, когда три дня назад капитан Макмиллан информировал их о том, что прибывшие находятся внутри космического корабля, построенного и снаряженного инопланетянами, «чтобы понаблюдать за жителями Земли».
Кимберли Гендерсон раскурила сигарету и с силой выдохнула дым, пожала плечами.
– Наплевать, Эпонина, – сказала она. – Я не знаю ответа на эти вопросы, однако могу сказать, что, если мы не выберем эту квартиру, нам останется то, чего не взяли другие.
Эпонина несколько секунд поглядела на нее и вздохнула.
– По-моему, это нечестно, – пожаловалась она. – У пассажиров «Пинты» и «Ниньи» был выбор, а нам приходится копаться в том, от чего отказались они.
– А ты ожидала другого? – быстро спросила Кимберли. – На нашем корабле летели осужденные... конечно же, нам достались остатки. Но мы, наконец, на свободе.
– Значит, ты хочешь остановиться здесь?
– Да, – ответила Кимберли. – Кроме того, я хочу дать заявку на те две квартиры, которые мы видели сегодня утром возле рынка Хаконе, на случай, если нас здесь прокатят. Если к вечеру у нас еще не будет дома, боюсь, что нам действительно придется туго.
«Я сделала ошибку, – думала Эпонина, наблюдая за расхаживающей по комнате Кимберли. – И зачем я согласилась жить с ней. Но что мне оставалось? Условия, предоставляемые здесь одиночкам, совсем неприемлемы».
Эпонина не привыкла к быстрым изменениям в жизни. В отличие от Кимберли Гендерсон, чего только не пережившей и не испытавшей к девятнадцати годам, когда она совершила убийство, Эпонина провела свое детство и юность в относительном уюте. Она выросла в сиротском доме возле Лиможа во Франции и до тех пор, пока в семнадцать лет профессор Моро не взял ее в Париж показать знаменитые музеи, никогда не покидала своей родной провинции. Ей было трудно даже решиться подать заявление в колонию Лоуэлл, но в Бурже, кроме тюрьмы, ее ничто не ожидало, а Марс давал шанс на свободу. После долгих колебаний, пересилив себя, она решила подать заявление в МКА.
В колонисты ее взяли из-за выдающихся успехов в учебе, в особенности по части любых искусств; кроме того, она свободно владела английским и зарекомендовала себя идеальной заключенной. В досье МКА роль ее в колонии Лоуэлл определялась как «преподаватель театрального и прочих видов искусства в средней школе». Невзирая на известные трудности, перенесенные во время полета, Эпонина ощутила заметный прилив адреналина, когда в окошке «Санта-Марии» появился Марс. Теперь ее ждет новая жизнь в новом мире.
Однако за два дня до посадки охранники из МКА объявили, что посадочные аппараты остаются на месте. Они объяснили своим пассажирам-заключенным, что «Санта-Мария» собирается задержаться на орбите Марса, совершив для этого стыковку с космической станцией, обращающейся вокруг Марса. Это заявление вызвало в Эпонине смятение и озабоченность. В отличие от большинства своих подруг она внимательно прочитала все материалы МКА, предоставленные колонистам, а там не было никакого упоминания об орбитальной станции. И пока «Санта-Мария» не выгрузила всех своих пассажиров со всеми припасами внутрь Нового Эдема, никто не подумал сообщить Эпонине и прочим колонистам о происходящем. Даже после инструктажа Макмиллана очень немногие колонисты полагали, что услышали правду.
– Выходит, – сказал Уиллис Микер, – он нас за дураков держит? Чтобы какие-то там внеземляне построили все это вместе со своими дурацкими роботами? Все это вздор, на нас опробуют новый вид тюремного заключения.
– Но Уиллис, – спросил Малкольм Пибоди, – а как быть тогда с остальными, теми, кто прилетел на «Пинте» и «Нинье»? Я говорил с ними. Нормальные люди... то есть не заключенные. Если ты прав, они-то что здесь делают?
– А мне откуда знать, блин? Я не гений. Просто понятно, что Макмиллан накормил нас дерьмом.
Впрочем, сомнения в правдивости капитана не помешали Эпонине отправиться вместе с Кимберли в Сентрал-Сити, чтобы подать заявки на три квартиры в Хаконе. На этот раз их ожидала удача, и жилье им было предоставлено в соответствии с первым же выбором. Обе женщины потратили день на переезд в квартирку на краю Шервудского леса, а потом отправились в административное управление устраиваться на работу.
Оба других корабля намного опередили «Санта-Марию», и заключенные вливались в жизнь Нового Эдема по вполне отработанным методикам. Учитывая превосходную анкету, Кимберли мгновенно определили медсестрой в Центральный госпиталь.
Прежде чем дать согласие на работу в колледже Сентрал-Сити, Эпонина переговорила с его директором и четырьмя преподавателями. Новая работа предполагала короткую поездку на поезде, тогда как в среднюю школу в Хаконе она могла бы добираться пешком. Но Эпонина решила, что игра стоит свеч. Ей понравился и директор, и преподаватели.
Поначалу семь врачей госпиталя косились на двух своих коллег-заключенных, в особенности на доктора Роберта Тернера, в досье которого упоминались жестокие убийства без всяких смягчающих обстоятельств. Но уже через неделю или около того его выдающееся мастерство, знания и профессионализм стали заметны каждому, и посему бывшего осужденного единогласно избрали директором госпиталя. Доктор Тернер был ошеломлен подобным фактом и в короткой вступительной речи обещал отдать все свои силы на благо колонии.
Первым же своим официальным актом на этом посту он предложил Временному правительству провести полное физическое обследование всех граждан Нового Эдема, чтобы привести в соответствие с новыми данными все персональные медицинские файлы. Когда предложение было принято, доктор Тернер повсюду разослал биотов-Тиассо; они выполнили все рутинные исследования и собрали врачам материал для анализа. Одновременно, памятуя о великолепной информационной сети, объединявшей все больницы в метрополисе Далласа, неутомимый доктор Тернер совместно с несколькими Эйнштейнами приступил к созданию полностью компьютеризованной системы слежения за здоровьем колонистов.
Как всегда вечером, когда после прибытия «Санта-Марии» на Раму миновала третья неделя, Эпонина сидела дома одна (распорядок дня Кимберли Гендерсон успел установиться: дома она бывала лишь ночами, дни проводила или на работе, или с Тосио Накамурой и его дружками). Зазвонил видеотелефон. На экране появилось лицо Малкольма Пибоди.
– Эпонина, – застенчиво спросил он, – могу ли я тебя кое о чем попросить?
– О чем, Малкольм?
– Пять минут назад доктор Тернер позвонил мне из госпиталя. Он утверждает, что обследование, проведенное роботами на прошлой неделе, позволило ему обнаружить у меня кое-какие «аномалии». Он хочет провести более тщательное исследование.
Эпонина терпеливо ждала несколько секунд.
– Не понимаю, – сказала она наконец. – О чем же ты меня просишь?
Малкольм глубоко вздохнул.
– Наверное, дело серьезное, Эпонина. Он хочет видеть меня прямо сейчас... Ты съездишь со мной?
– Прямо сейчас ? – удивилась Эпонина, поглядев на часы. – Сейчас уже почти одиннадцать ночи. – Она вдруг припомнила, что Кимберли называла доктора Тернера «трудоголиком» («он же робот, как эти темнокожие роботы-сестрицы»). Эпонине также вспомнились его удивительные синие глаза.
– Хорошо, – ответила она Малкольму, – встречаемся через десять минут на станции.
По ночам Эпонина выходила нечасто. Будучи преподавательницей, она занималась в основном учебными планами. В субботу вечером она ходила с Кимберли, Тосио Накамурой и еще с несколькими людьми в недавно открывшийся японский ресторан. Но блюда были ей незнакомы, вокруг оказались одни азиаты, к тому же, перепив, они стали приставать к ней. Кимберли ругала ее за «привередливость и индивидуализм», однако дальнейшие предложения в области общения Эпонина отклонила.
До станции она добралась прежде Малкольма и, ожидая его, все удивлялась тому, насколько, должно быть, преобразило поселок появление в нем людей. «Посмотрим, – думала она. – „Пинта“ появилась здесь три месяца назад, „Нинья“ – через пять недель после этого. А уже повсюду магазины – и на станции, и в поселке. Все признаки человеческого существования. Если мы пробудем здесь год или два, колонию нельзя будет отличить от земного поселка».
Во время короткой поездки Малкольм нервничал и много разговаривал.
– Я знаю, дело в сердце, Эпонина, – сказал он. – После смерти Уолтера у меня там все время болит. А я сперва подумал, что дело в голове.
– Не волнуйся, – ответила ему Эпонина. – Уверена: ничего серьезного.
Эпонина с трудом удерживала глаза открытыми. Уже перевалило за три часа. Малкольм спал, сидя на скамейке возле нее. «Что там делает этот доктор? – гадала она. – Обещал ведь, что не задержит нас».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68