– Гм, очень странно... Кстати, Габриель, тебя не удивляет, что первым оказался Хайме де Барейро?
Габриель, исполнявший на турнире обязанности его главного оруженосца, отрицательно покачал головой:
– Ничуть не удивляет. Это все Инморте наколдовал.
Филипп криво усмехнулся. Он скептически относился к россказням о колдовских способностях гроссмейстера иезуитов. И тем более не верил, что Инморте мог наколдовать, находясь в сотнях миль от Памплоны.
Покончив со списком вызывающих рыцарей, главный герольд разразился многословной и банальной сентенцией о рыцарской доблести, немеркнущей славе ратных подвигов, любви прекрасных дам и прочих подобных вещах. Король Наварры дал знак рукой, маршал-распорядитель турнира повторил его жест, громко заиграли трубы, заглушив последние слова герольда, и на арену въехали семь первых рыцарей.
– Великолепный и грозный сеньор Хайме, граф де Барейро, – объявил герольд и сделал выразительную паузу.
От группы отделился всадник в черных, как ночь, доспехах и уверенно направился к первому от помоста шатру.
– Вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Александра, графа Бискайского.
На лице графа отразилось искреннее удивление, которое Филипп ошибочно принял за испуг и презрительно фыркнул.
Когда последний из первой семерки рыцарей, виконт де ла Марш, вызвал единственного оставшегося свободным после шести предыдущих вызовов зачинщика – а им оказался как раз Филипп, все семь пар противников заняли свои места по оба конца арены.
Приглашение маршала-распорядителя, неуместные откровения герольдов, призывное завывание труб – и, выставив вперед копья, Александр Бискайский и Хайме де Барейро понеслись навстречу друг другу.
Противники сшиблись, копья у обоих разлетелись в щепки, но при этом граф Бискайский потерял равновесие, и лишь в последний момент ему удалось ухватиться за шею вставшей на дыбы лошади и избежать падения. Маршалы единодушно признали его побежденным.
Как бы невзначай, главный герольд обронил:
– Слава победителю, великолепному и грозному сеньору Хайме де Барейро.
С невозмутимым видом граф де Барейро направился к шатру, ранее принадлежавшему графу Бискайскому. По правилам состязаний, место потерпевшего поражение зачинщика занимал рыцарь, победивший его.
Между тем на трибунах начались беспорядки. Противники иезуитов, искренне возмущенные весельем сторонников последних, вознамерились проучить наглецов, и вскорости стычки переросли в грандиозную потасовку. Пока стражники вместе с королевскими гвардейцами унимали буянов, высокие гости от всей души забавлялись этим зрелищем.
Наконец страсти поостыли и турнир возобновился. Филипп без особых усилий вышиб из седла виконта де ла Марш, а возвращаясь обратно, увидел, что над шатром Александра Бискайского уже развевается красно-черное знамя ордена иезуитов-меченосцев, под которым выступал граф де Барейро.
В пяти остальных поединках первого круга уверенную победу одержали зачинщики. Особенно лихо расправились со своими противниками Гуго фон Клипенштейн и Тибальд де Труа, граф Шампанский.
Когда на арену въехала вторая семерка рыцарей, Филипп ожидал вызова со стороны Серхио де Авилы-и-Сан-Хосе, но упомянутый кабальеро предпочел сразиться с графом Оской. Зато следующий...
– Великолепный и грозный сеньор Хуан Родригес... – объявил герольд.
«Родригес... Родригес... – лихорадочно перебирал в памяти Филипп, тем временем как закованный в блестящие латы всадник с опущенным на лицо забралом и черным щитом без герба и девиза приближался к его шатру. – Есть что-то знакомое – но что?»
– ...вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Филиппа Аквитанского!
К Филиппу подбежал один из младших герольдов.
– Монсеньор, вызвавший вас рыцарь отказался сообщить свое настоящее имя, ссылаясь на принесенный им в прошлом году обет в течение пяти последующих лет совершать ратные подвиги инкогнито.
– Так вот оно что! – сказал Филипп. – Стало быть, Родригес – вымышленное имя?
– Да, монсеньор. И у нас нет никакой уверенности, что этот господин на самом деле посвященный рыцарь и вправе скрестить с вами копье. Так что вы можете...
– Правила мне известны, сударь, – перебил герольда Филипп. – Коли сей рыцарь принес обет, я не буду настаивать, чтобы он нарушил его, публично назвав свое имя. Я готов переговорить с ним с глазу на глаз.
Когда все семеро рыцарей выбрали себе противников, маршал-распорядитель велел немного обождать с началом поединков, а главный герольд в изысканных выражениях объяснил публике, в чем причина заминки. Филипп и «Хуан Родригес» съехались в центре арены.
– Господин рыцарь, – сказал Филипп. – Меня вполне удовлетворит, если вы сообщите свое настоящее имя и какого вы рода. Даю слово чести, что никому не открою ваше инкогнито без вашего позволения.
В ответ «Хуан Родригес» приподнял забрало.
– Ба! – пораженно воскликнул Филипп. – Родриго де Ортегаль! Выходит, грош цена заверениям вашего преемника, что вы находитесь под стражей.
– Он не солгал, – сухо ответил бывший прецептор. – Но четыре дня назад я бежал из тюрьмы.
– Чтобы взять реванш?
– Да! – Глаза его засияли ненавистью. – Я требую смертного поединка.
– А я отказываюсь, господин иезуит. Мы будем сражаться турнирным оружием.
– Ага, вы испугались!
Филипп бросил на Родриго де Ортегаля презрительный взгляд.
– Вы пытаетесь рассердить меня, но напрасно стараетесь. Я стою неизмеримо выше вас и любых ваших оскорблений и не позволю вам испортить праздник кровавым побоищем.
– Ну что ж, – произнес иезуит. – У меня не остается иного выхода, как публично обозвать вас трусом.
Филипп побледнел.
– В таком случае, я буду вынужден сообщить маршалам, что не считаю вас вправе сразиться со мной. И тогда, если вы не скажете им свое имя, вас с позором выдворят с ристалища, а назоветесь – арестуют, как беглого преступника.
Бывший прецептор опустил забрало на лицо.
– На сей раз ваша взяла, монсеньор. Но берегитесь, – в его голосе проступили зловещие нотки, – и покрепче держитесь в седле. Если я сшибу вас, пощады не ждите.
– Хорошо, господин иезуит, я приму это к сведению...
Филипп крепко держался в седле, и при первом же столкновении Родриго де Ортегаль был повержен.
– Мы еще встретимся, монсеньор, – простонал иезуит, когда Филипп проезжал мимо него, направляясь обратно к шатру.
– Надежда умирает последней, – высокомерно усмехнулся он.
Во втором круге выбыл из состязаний Педро Оска, и его место занял Серхио де Авила-и-Сан-Хосе, впрочем, ненадолго – после следующего круга над пятым от помоста шатром взвилось знамя Монтальбанов.
Эрнан де Шатофьер доказал свое превосходство над Ричардом Гамильтоном, причем весьма эффектно: тот с такой силой грохнулся оземь, что не смог самостоятельно подняться, и его пришлось уносить с ристалища.
В четвертом круге потерпел поражение Эрик Датский – при столкновении он потерял стремя. Эрнан залихватски сразил второго своего противника, который в красивом падении сломал пару ребер и вывихнул руку. Филипп запросто расправился с Анжерраном де ла Тур, племянником покойного графа Байонского и бывшим женихом его дочери. Гуго фон Клипенштейн, как и в трех предыдущих случаях, виртуозно вышиб из седла очередного претендента на лавры победителя Грозы Сарацинов. Граф Шампанский одержал ратную победу над своим главным соперником на поэтической ниве Руисом де Монтихо. А шатер, принадлежавший ранее графу Оске, оказался злополучным – уже третий раз кряду он поменял хозяина.
К началу пятого, последнего круга, явно определилась тройка сильнейших – Гуго фон Клипенштейн, Тибальд де Труа и Филипп Аквитанский. Право продолжить борьбу оспаривали также граф де Барейро и Шатофьер, причем если первый одержал четыре невыразительные победы, то Эрнан имел на своем счету только две – зато блестящие.
Когда на арену въехали последние семь рыцарей, Филипп не смог спрятать улыбки, увидев среди них д’Альбре. Гастон имел возможность записаться заранее, но не воспользовался этой привилегией. Поначалу он боялся, что полученный в бою с иезуитами вывих руки помешает ему принять участие в турнире, а потом, когда боль прошла, все же решил дождаться жеребьевки, надеясь попасть в первую или вторую семерки. В итоге Гастон оказался самым последним – тридцать пятым. Никакого выбора у него не было, и он с обреченным видом направился к шатру единственного еще не вызванного зачинщика – Гуго фон Клипенштейна.
Впрочем, отчаивался Гастон рано. Во время схватки лошадь Клипенштейна неожиданно споткнулась, ее хозяин не удержался в седле, и за здорово живешь д’Альбре прослыл победителем легендарного воина.
«Господи! – ужаснулся Филипп. – Теперь хвастовства-то будет!.. Нет, лучше сразу повеситься».
Приговор маршалов, одобренный королями, был так же скор, как и очевиден: сильнейшими рыцарями первого дня признавались Филипп Аквитанский, Тибальд де Труа, Эрнан де Шатофьер и Хайме де Барейро. Жребий определил, что сначала Филипп должен сразиться с Шатофьером, а затем граф де Барейро померится силами с графом Шампанским.
Трижды сходились Филипп и Эрнан в центре арены и трижды, переломив копья, расходились ни с чем. Наконец Филипп сообразил, что друг откровенно поддается ему, и так разозлился, что в четвертой схватке одержал над ним уверенную победу.
Хайме де Барейро без особого труда вышиб изрядно притомившегося графа Шампанского из седла. Как и подозревал Филипп, иезуитский отпрыск берег свои силы для решающих схваток.
А Тибальд де Труа, поднимаясь с помощью оруженосца на ноги, сокрушенно пробормотал:
– Безбожникам сам черт помогает.
– Ясное дело, монсеньор, – поддакнул оруженосец.
– Зато в поэтическом поединке ни Бог, ни черт не помогли бы ему.
– Ясное дело, монсеньор.
– Да этот тупица и двух строчек не слепит, – утешал себя Тибальд. – Он-то, наверняка, и читает со скрипом.
– Ясное дело, монсеньор.
– Нет, ты посмотри, какая идиотская ухмылка! Вот кретин, подумать только!.. Ч-черт! Кажись, я здорово ушибся...
По сему наступил кульминационный момент состязаний – в очном поединке Филиппу и графу де Барейро предстояло определить, кто из них станет победителем первого дня турнира.
Филипп занял свое место в конце арены и сосредоточился. Заиграли трубы, герольды понесли какой-то вздор о прекрасных очах, с надеждой и нетерпением взирающих на доблестных рыцарей. Наконец был дан сигнал к началу схватки, и двое претендентов на звание победителя во весь опор ринулись навстречу друг другу.
За какую-то секунду до столкновения Филипп привстал на стременах и резко выбросил руку с копьем вперед, целясь противнику в забрало. Сила и внезапность удара сделали свое дело – острие копья Хайме де Барейро лишь слабо чиркнуло по щиту Филиппа, а сам граф, потеряв равновесие, свалился вниз головой с лошади, несколько раз перекувыркнулся на траве и остался лежать неподвижным. Как потом оказалось, он получил легкое сотрясение мозга и сломал правую ключицу.
Зрители, от простолюдинов до вельмож, словно обезумели. Даже самые знатные и очень важные господа вскочили с мест, исступленно аплодировали и громкими криками приветствовали победителя, а восхищенные дамы срывали со своих одежд украшения и посылали эти трогательные подарки Филиппу.
Главный герольд начал было что-то говорить, но его слова потонули во всеобщем реве. Тогда он глубже вдохнул воздух и, надрывая глотку, заорал:
– Слава победителю, великолепному и грозному сеньору Филиппу Аквитанскому!
На трибунах иезуитофобы вновь принялись лупить иезуитофилов – теперь уже от излишка радости.
Между тем к Филиппу приблизились маршалы и оруженосцы, помогли ему спешиться, сняли с него шлем, панцирь и рукавицы и проводили на помост к наваррскому королю. Дон Александр обнял Филиппа, расцеловал в обе щеки и торжественно произнес:
– Вы проявили необыкновенное мужество и ловкость, мой принц. Теперь покажите, каков у вас вкус – выберите королеву наших празднеств.
Снова взвыли трубы и главный герольд, предварительно бросив в толпу несколько напыщенных фраз, наконец соизволил сообщить, что сейчас победитель турнира предстоит избрать королеву любви и красоты.
Рядом с Филиппом возник паж, державший в руках подушку из красного бархата, на которой покоился золотой венец королевы – тонкий обруч, украшенный зубцами в виде сердец и наконечников стрел.
В некотором замешательстве Филипп огляделся по сторонам – прекрасных дам и девиц вокруг было вдоволь. Еще накануне он решил в случае своей победы не выбирать Маргариту. Ей была необходима сильная встряска; она должна была избавиться от наваждения, парализовавшего ее волю, поработившего ее дух; надо было заставить ее разозлиться, вспомнить, что она принцесса, дочь короля, наследница престола; чтобы чувство обиды и унижения разбудило в ней прежнюю Маргариту, которая так нравилась Филиппу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88