– А кто они, собственно, такие? – поинтересовался Филипп.
– Племянницы его преостервененства нашего драгоценнейшего епископа. Он боготворит Констанцу, что не удивительно, и весьма прохладно относится к Беате, что тоже не удивительно. Только вот незадача – постоянно путает их... Ну, все, довольно об этих чудо-сестрицах. Присаживайтесь, кузен, не стойте, как истукан.
Филипп последовал ее совету и опустился на невысокий, обитый плюшем табурет, стоявший в ногах кровати.
– Кузина, я прошу простить меня за...
– Ой, не надо! Обойдемся без извинений. Они привнесут неловкость, а наша беседа началась так чудесно! Что бы ни привело вас ко мне, я все равно рада вашему визиту. – Она обхватила колени руками, чуть склонила голову и пристально поглядела на Филиппа. – Вот как! Вы чем-то взволнованы? Что-то произошло?
– Нет, ничего особенного. Просто мне не спится.
– Мне тоже, – подхватила Маргарита и с очаровательным бесстыдством добавила: – В последнее время я очень плохо засыпаю в одиночестве.
– И что вы предлагаете? – невинно осведомился Филипп. – У вас есть какое-нибудь средство от нашей бессонницы?
– Это намек?
– Намек? На что?
Маргарита фыркнула:
– Да будет вам, кузен! Давайте начистоту: ведь вы явились ко мне не просто так, а с совершенно определенной целью – заняться со мной любовью. Разве нет?
«Ты смотри! – подумал Филипп. – Как она набивается!»
– Ну, предположим, – ответил он, пытаясь проникнуть взглядом сквозь ее полупрозрачное одеяние, что, впрочем, не составляло большого труда для его острого зрения.
Маргарита откинулась на подушки и вытянула ноги. При этом ее ночная рубашка задралась, обнажив выше колен ее соблазнительные стройные ножки. Филипп с вожделением облизнулся.
– Так что, – сказала она, призывно глядя на него. – Начнем прямо сейчас или еще немного поболтаем?
Филипп сокрушенно покачал головой. Вызывающее поведение Маргариты несколько охладило его пыл.
– Кузина, вы...
– Да, я бесстыжая, не спорю. Зато я откровенна – говорю, что думаю, поступаю, как мне хочется, и не вижу в этом ничего предосудительного. Что толку скрывать от собеседника свои мысли и желания, если они ему предельно ясны?
– А какой смысл говорить о том, что ясно и без слов? – парировал Филипп.
– Так, по крайней мере, честнее. И, если хотите, порядочнее. На свете нет ничего постыднее ханжества, которое, на словах радея о благопристойности, оскверняет все, к чему только не прикоснется. Именно ханжество является виновником многих извращений. Человеку, убежденному в низменности всего плотского, иной раз бывает легче переступить грань, оделяющую естественное от противоестественного, хотя бы потому, что он не всегда замечает ее.
– Полностью согласен с вами, кузина. Однако, кроме ханжеских правил приличия, существуют еще вполне разумные, обоснованные нормы человеческого поведения и общения. Если хотите, можете назвать их правилами хорошего вкуса, так как они скорее из области эстетики, нежели этики. Иногда бывает полезно умолчать кое о чем – и не ради некой абстрактной благопристойности, а из соображений... как бы это назвать?.. изящества, что ли. Есть вещи, о которых не стоит говорить напрямик, о них следует предполагать и строить догадки. Порой даже самые приятные, самые изумительные мысли, чувства, переживания, облеченные в слова, выглядят до крайности пошло и банально.
– Понятно. А я уже испугалась, что вы станете читать мне мораль.
– Упаси Бог, дорогая кузина! Я еще в своем уме. Кому-кому, но не мне наставлять вас на путь истинный. Тем более, что у меня нет уверенности, свернули ли вы вообще с этого пути.
– Гм... Наш господин епископ, пожалуй, не согласится с вами.
– А я, пожалуй, не соглашусь с вашим господином епископом. К счастью, не ему решать, кто заслуживает Спасения, а кто – нет.
– Но Богу, – удрученно вздохнула Маргарита; ясный взгляд ее вмиг потускнел.
Филипп озадаченно уставился на нее:
– Вот те на! Что это с вами? Вы боитесь гнева Господня?
– Иногда боюсь, – откровенно призналась она. – Главным образом по вечерам, если ложусь спать одна. Подолгу думаю о своей бессмертной душе, об адских муках, о чертях рогатых... Глупости, конечно... но страшно.
Филипп прищелкнул языком.
«Ну и ну! Кто бы мог подумать...»
– Не переживайте, кузина. Вам уготовано место в раю.
– А вам?
– Не знаю. Но если я лишусь вечного блаженства, то уж никак не за свое беспутство. Найдутся грехи посерьезнее.
– Стало быть, вы отрицаете существование греха сладострастия?
– Я убежден в не смертности этого прегрешения. И вообще: грех плотский, грех первородный – все это чушь собачья.
– Вот как! Вы отвергаете христианское учение?
– Вовсе нет. Я лишь отвергаю некоторые его абсурдные постулаты. На мой взгляд, авторы Священного Писания превратно истолковали истинное Слово Божье. Не может Господь считать саму первопричину жизни греховной, не верю я в это. Говоря о плотском грехе, Он, безусловно, подразумевал разного рода извращения – содомию, мужеложество, лесбийскую любовь... – Заметив, что Маргарита покраснела, Филипп поспешил добавить: – Впрочем, что касается последней, я не совсем уверен. Многие девушки просто обожают нежничать друг с дружкой, целоваться, ласкаться, спать в одной постельке – но в большинстве случаев это всего лишь невинные шалости... Гм, простите за нескромный вопрос: вам что, нравятся девушки?
– Да нет, не очень. Мне всегда больше нравились парни, похожие на девушек. Вроде вас, дорогой мой кузен. Тут я полностью солидарна с незадачливым доном Педро де Харой. Бедный, бедный дон Педро! Как жестоко он поплатился за то, что осмелился поднять на вас влюбленный взгляд. Объект его безответной страсти стал виновником его смерти – какая роскошная тема для трагедии?
Филипп покраснел.
«Ну, Бланка, погоди! Если это ты разболтала...»
«Вот, получай!» – злорадствовала Маргарита.
– Так значит, кузен, вы отвергаете тезис об изначальной греховности плоти?
– Начисто отвергаю. А утверждения, вроде «плоть от дьявола, душа от Бога», я и вовсе расцениваю как богохульство. Ведь именно Господь сотворил человеческую плоть и вдохнул в нее душу. Ерунда какая-то получается: по образу и подобию Божьему – и вдруг от дьявола. Нет, и плоть, и душа даны нам от Бога и, следовательно, изначально безгрешны.
– Но в таком случае, – заметила Маргарита, – непорочное зачатие Сына Божьего теряет свой сакраментальный смысл.
– А я не уверен, что непорочное зачатие в самом деле имело место.
– Как?! Вы не верите в Сына Божьего?!
– Почему же, верю.
– Однако отвергаете непорочность его зачатия.
– Скорее, подвергаю сомнению.
– И на каком основании?
– Мне думается, – с улыбкой ответил Филипп, – что Бог тоже неравнодушен к плотским утехам.
Его слова возымели на Маргариту совершенно неожиданное действие. Вместо того чтобы рассмеяться этой, как считал Филипп, весьма остроумной шутке, она помрачнела, синева ее глаз приобрела свинцовый оттенок, словно перед грозой. Затем, так же неожиданно, щеки ее вспыхнули алым румянцем, а глаза возбужденно заблестели. Точно подброшенная пружиной, она проворно соскочила с кровати и крепко схватила Филиппа за плечи.
– Вы что, издеваетесь надо мной?!
Он поднялся, не сводя с Маргариты удивленного взгляда.
– Помилуйте, кузина! Как я могу...
– Ведь вы хотите меня? Признавайтесь!
– О, милая Маргарита, – пылко прошептал Филипп, привлекая ее к себе. – Если сам Всевышний не устоял перед Девой Марией, то где уж мне, грешному. Ты так изумительна, что я...
Она запечатала его губы долгим и нежным поцелуем.
– Змея-искусительница! – сказал он, переведя дыхание. – Твоя рубашка сводит меня с ума.
– Так ты не отрицаешь существование змея-искусителя?
– Теперь я убедился, что она есть.
– Значит, ты любишь меня? – проворковала Маргарита.
– Безумно люблю.
– Меня одну любишь?
– Ну, нет! Это было бы слишком. На тебе одной свет клином не сошелся.
В ответ Маргарита влепила ему пощечину.
– Да ты просто негодяй! Что тебе стоило солгать?! Ты... ты тупое, самодовольное ничтожество!
Филипп был поражен таким взрывом искреннего негодования.
– Что с тобой, Маргарита? Почему ты...
– Да потому что я люблю тебя, неблагодарный! – не выдержав, яростно вскричала она. – Только тебя! Одного тебя!
«А ведь это похоже на правду!» – в упоении подумал Филипп и вместо ответа сорвал с нее рубашку.
– Но она же сводит тебя с ума, – заметила Маргарита. Они были одного роста и ее быстрое дыхание обжигало его лицо.
– От твоего восхитительного тела я дурею еще больше. – Он игриво схватил зубами ее носик. – Сладкая ты моя! Сейчас я тебя съем.
– Давай, давай... – томно проговорила она. – Ешь меня, милый, поскорее... побольше! Я так люблю тебя, я так хочу тебя! Я дура, Господи, я влюбилась! – С этими словами Маргарита повалилась на кровать, увлекая за собой Филиппа.
«Вот ты даешь, Господи! – подумал он. – Она влюбилась...»

ГЛАВА XXVI. В ТИХОМ ОМУТЕ...
Лишь через полчаса после ухода Филиппа Габриель, наконец, решился продолжить свой путь. За это время он ничуть не успокоился, напротив – еще больше возбудился и порядком растрепал свои волосы и одежду, когда исступленно метался по коридору, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.
На этаже было темно, поэтому Габриель извлек из кармана огарок свечи и зажег ее от огнива. Затем он пересек из конца в конец длинный коридор и очутился в начале другого, по обе стороны которого через каждый несколко шагов выстроились в два ровных ряда двери, ведущие в комнаты фрейлин.
Габриель отсчитал пятую слева. Он остановился возле нее, набираясь решимости, чтобы постучать, но тут расположенная напротив дверь тихо отворилась, и в коридор выскользнул Симон де Бигор с зажженной свечой в руке.
– Габриель! – изумленно воскликнул он. – Ты? Вот так сюрприз!
– Ради Бога, потише! – сквозь зубы прошипел Габриель. – Зачем кричать? Пойдем, скорее!
Он схватил растерянного Симона за локоть и силой увлек его за собой.
– Что случилось, друг. Почему...
– Да помолчи ты, дубина!
Свернув за угол, Габриель остановился и лишь тогда отпустил руку Симона.
– Что это с тобой? – в недоумении спросил тот. – Какого черта...
– А ты какого черта? Разорался, как на площади. Неровен час, девчонки всполошатся и вызовут стражу.
Симон хмыкнул:
– Пожалуй, ты прав. Это я сглупил – незачем было кричать. Но представь мое удивление, когда я увидел тебя... – Вдруг глаза его округлились. – Возле двери Матильды! Так ты был у нее?
Краска бросилась Габриелю в лицо.
– Нет, не был, – сипло ответил он. – Ни у кого я не был.
– А почему же ты здесь?
– Ну... Собственно... Просто так, прогуливаюсь.
Симон фыркнул:
– Так уж я тебе и поверил... Однако постой! – Он поднес свечу ближе к Габриелю и смерил его изучающим взглядом. – Ага! Взъерошенные волосы, раскрасневшееся лицо, потрепанная одежда – видать, одевался наскоро... – Симон покачал головой. – Нет, это потрясающе! С ума сойти: ты отбил у Филиппа девчонку! Вот здорово! Да он просто лопнет со злости!
– Что за вздор ты несешь! Ничего такого не было...
– Так-таки и не было? – ухмыльнулся Симон. – Хватит заливать, меня не проведешь. Я вовсе не глупый, я все замечаю... Ну, и как она в постели, хороша?.. Ах да, я же забыл, что это у тебя впервые. Тебе понравилось?
– Прекрати! – даже не воскликнул, а скорее прорычал Габриель.
Симон озадаченно взглянул на него и пожал плечами.
– Ладно, воля твоя. Не хочешь говорить, не надо. Да, кстати, почему ты так рано уходишь?
– А ты почему?
– Фи! – брезгливо поморщился Симон. – Мне просто не повезло. Шлюха чертова! Бах-трах, легкий вздох, свечку в руки – и будь здоров. Бревно бесчувственное!
– А может, ты сам виноват, что не сумел расшевелить ее?
– Еще чего скажешь! Я же не мальчишка какой-нибудь, вроде тебя. Я человек женатый...
– И рогатый, – неожиданно съязвил Габриель. Он не имел обыкновения, подобно остальным, подтрунивать над Симоном, но сейчас, доведенный до белого каления его расспросами, не смог придержать свой язык.
– Эх, ты! – обиженно произнес Симон. – А еще друг...
– Прости, я не хотел. Как-то само самой вырвалось.
– Я ведь так люблю Амелину, – затянул Симон свою старую, уже порядком набившую Габриелю оскомину, песенку. – Я боготворю ее. А она, негодница...
– Она пообещала больше не изменять тебе.
– Зато раньше изменяла. Еще как изменяла!
– И ты решил отомстить ей? Ну-ну, давай, времени впереди много – может, свое отквитаешь.
Теперь пришла очередь смущаться Симону.
– Нет, что ты! Это так... нечаянно. – Он взял Габриеля за руку и с мольбой в голосе добавил: – Только не говори ничего Амелине. Если она прознает об этом, снова загуляет с Филиппом. Вообще никому не говори... Ну, пожалуйста, пообещай, что будешь молчать. Хочешь, на коленях попрошу?
– Не стоит, я и так ничего не скажу. При условии, что и ты забудешь о нашей встрече.
– Безусловно! Я нем, как статуя.
– В таком случае, я тоже нем, – ответил Габриель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88