но, с другой стороны, если последователям Магомета удастся захватить Константинополь, это обернется большой бедой для всего христианства – не только восточного, но и западного. Так что сейчас король Франции не пользуется благоволением Святого Престола, и очень сомнительно, чтобы папа встал на защиту целостности Французского государства. Возможно, герцогу Нормандскому будет отказано в титуле короля, однако ничто не помешает Нормандии возвратиться к прежнему статусу великого княжества.
– И таким образом, – веско добавил Эрнан, – Франция сожмется до тех пределов, в каких она была в начале правления Филиппа-Августа Великого... Гм. Почти до тех же пределов. Ведь графства Сент, Ангулем и Байонна и поныне остаются во владении французской короны.
Герцог проигнорировал этот довольно прозрачный намек и вместо ответа внимательно присмотрелся к спутнику Эрнана, на которого в начале разговора бросил лишь беглый взгляд.
Словно ожидавший этого момента, Эрнан торопливо произнес:
– Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за вашим сыном Филиппом.
Юноша привстал и почтительно поклонился.
Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза.
«Так-с! – удовлетворенно подумал Эрнан. – Похоже, Филипп не ошибся. Это и впрямь напоминает раскаяние».
Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением слуг, принесших угощение для гостей герцога. Эрнан без лишних церемоний принялся за еду – он всегда был не прочь перекусить, а прогулка из Кастель-Фьеро в Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок шербетом.
Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности, Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той роковой для короля схватки и лишь чудом избежал плена или смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн, вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд, правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.
– Мой сын тоже воюет с неверными, – заметил герцог, воспользовавшись паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из айвы. – Где-то в Андалусии.
– Уже не воюет, – с набитым ртом возразил Эрнан. – Не так давно между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.
Герцог удивленно приподнял бровь:
– А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?
– Ну... – помедлив, произнес Шатофьер. – Это я узнал от вашего сына.
– Вы уже получили от него письмо?
– Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
– Дон Альфонсо? Почему он, почему не король?
– Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал, поэтому командование кастильской армией взял на себя дон Альфонсо.
– Понятно... Нет, постойте! – Глаза герцога вдруг сверкнули. – Вы сказали: «Филипп говорит». Что это значит? Вы получили от него письмо или все-таки...
– Да, – кивнул Эрнан. – Сейчас он гостит у меня в замке.
– Ясно. – Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям, потом спросил: – Филипп рассказывал о моем письме?
– Да.
Снова молчание.
– Ну что ж, – наконец заговорил герцог. – Это вполне естественно. Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне это... и все остальное тоже.
В словах герцога было столько горечи, что растроганный Эрнан не сдержался:
– Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. – Затем он все же добавил: – А Господь милосерден.
Герцог тяжело вздохнул:
– То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не прислушался к его словам, я вообще не желал слушать его. И лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих детей, а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не подозревая, я очень дорожил им и где-то в глубине души всегда им гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и Робер... Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. – Герцог угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако в его взгляде не было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая покорность судьбе. – Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться только одного сына – Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в Марсан. Издали его пороки не так бросаются мне в глаза.
Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.
– А вот Филиппа мне не хватает, – задумчиво произнес он. – Почти семь лет мне понадобилось, чтобы понять это. Почти семь лет я потратил на борьбу с собой и со своей гордыней – ведь именно я должен был сделать первый шаг к примирению.
– И вы его сделали, монсеньор, – сказал Эрнан.
– Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет вернуться ко мне... как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим наследником – но не сыном.
– Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, – убежденно ответил Шатофьер. – Филипп по-прежнему относится к вам с глубоким почтением. И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как я понял, вы не только признаете Филиппа своим наследником, но и намерены передать ему во владение Беарн.
– Ах, это! – небрежно произнес герцог, будто речь шла о каком-то пустяке. – Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами, а также сделаю его соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле меня только в ранге наследника, на положении мальчика на побегушках. После всего, что случилось семь лет назад, для него такая роль была бы унизительной.
«Это уж точно», – подумал Эрнан.
– А что касается меня, – продолжал герцог, – то я с радостью переложу часть государственных забот на его плечи. Я уже стар, а он молод и энергичен, да и способностей ему не занимать. По моим сведениям, он отлично справляется с Кантабрией и уже зарекомендовал себя Кастилии как зрелый государственный муж.
– Он зарекомендовал себя еще здесь, в Гаскони, – заметил Эрнан. – Когда сумел привлечь на свою сторону большинство вельмож и сенаторов.
Это уже был удар по лежачему. Герцог натянуто улыбнулся и перевел взгляд на Габриеля, который за все это время не обронил ни слова и лишь внимательно слушал их разговор. Он чувствовал себя неуютно в присутствии одного из самых могущественных князей католического мира.
– Господин де Шеверни, – мягко заговорил герцог. – Если не ошибаюсь, шесть лет назад вы несколько месяцев гостили у Филиппа в Кантабрии. Или это был ваш старший брат?
– Это был я, монсеньор, – ответил Габриель. – Я старший из братьев. В сентябре сорок пятого года я приехал по приглашению вашего сына в Сантандер и пробыл там до весны сорок шестого.
– То есть, до смерти вашей сестры?
– Я уехал через месяц после того, как она умерла. Вернее, явился отец и забрал меня. Он обвинил господина графа в смерти Луизы и... – Габриель глубоко вдохнул, набирая смелости. – Прошу прощения, монсеньор, но он считает, что это у вас вроде семейной традиции... мм... когда жены умирают при родах.
Герцог помрачнел, но не обиделся.
– Возможно, ваш отец прав, юноша, – глухо произнес он. – Ведь в Писании сказано, что грехи родителей искупают дети. И поверьте, я глубоко скорблю, что кара Божья обрушилась на вашу сестру, ни в чем не повинную девушку... – Герцог помолчал, думая о том, не затем ли Эрнан привел к нему Габриеля, чтобы заставить его испытывать угрызения совести. – А после этого вы больше не виделись с Филиппом?
– До вчерашнего вечера нет.
– Я слышал, что вы были очень дружны.
– Смею надеяться, монсеньор, что ваш сын до сих пор считает меня своим другом. Все эти годы мы с ним регулярно переписывались, хотя мой отец был против. Когда до нас дошли слухи о... о поведении господина графа, он расценил это как оскорбление памяти Луизы, и настоятельно требовал, чтобы я порвал с ним всякие отношения.
– Но вы не сделали этого?
– Нет, монсеньор. Я пошел против воли отца, потому что не разделял его мнения о вашем сыне.
Герцог тяжело вздохнул.
– Да, безусловно, ваш отец слишком категоричен. Образ жизни Филиппа достоин осуждения, не спорю, но такой уж он по натуре своей. Среди людей нет безгрешных, у каждого человека есть свои недостатки, и любвеобильность Филиппа... будем откровенны, распутность – его несомненный порок. Боюсь, что это у него в крови, от рождения.
Разомлевший от выпитого вина, Эрнан хитро усмехнулся. По возвращении в родные края он первым делом навестил Гастона д’Альбре, и они очень приятно скоротали вечер, смакуя пикантные историйки про толедского щеголя и повесу дона Фелипе из Кантабрии.
– Что верно, то верно, – произнес Шатофьер. – Филипп с самого детства был отъевленным сердцеедом, и ему ничего не стоило вскружить любой барышне голову. А уж в Кастилии он разошелся вовсю. Между прочим, сплетники поговаривают, что даже Констанца Орсини не устояла перед его чарами.
Герцог с трудом спрятал улыбку.
– Сомневаюсь, – сказал он. – Филипп очень дружен с принцем Альфонсом и очень уважает его, чтобы соблазнить его жену. Это маловероятно.
– А вот насчет Марии Арагонской никаких сомнений нет, – продолжал гнуть свою линию Эрнан. – Не зря же принц Фернандо де Уэльва так взъелся на Филиппа. Еще бы! Ведь по милости вашего сына у него выросли отакенные рога. – И Шатофьер поднял к верху руки, показывая, какие именно. – Но, бесспорно, самая громкая победа Филиппа, это принцесса Бланка. Рассказывают, что с королем едва удар не приключился, когда он узнал о грехопадении своей старшей дочери.
Герцог кивнул:
– Да, слыхал я, что был отменный скандал. Впрочем, об этом романе так много говорят и говорят столь разное, что я даже не знаю, чему верить, а чему нет; трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел. Так, по моим сведениям, Филипп собирался жениться на Бланке; о серьезности его намерений свидетельствовал хотя бы тот факт, что осенью он испрашивал у святого отца разрешения на этот брак. И вдруг я узнаю, что король как-то впопыхах выдал Бланку за графа Бискайского. Вот уж не пойму зачем? – Герцог недоуменно пожал плечами. – Жаль, конечно, очень жаль. Бланка была бы отличной партией для Филиппа. Говорят, она хороша собой, умна, порядочна. К тому же отец сделал ее графиней Нарбоннской – еще когда прочил в жены Августу Юлию Римскому.
– М-да, славное приданное, – согласился Шатофьер. – Было бы весьма заманчиво присоединить Нарбонн к Гаскони. Если когда-нибудь Филипп вздумает потеснить своего дядю с престола, то он пожалеет, что в свое время не женился на принцессе Бланке.
Герцог испытующе поглядел на Эрнана, но от комментариев воздержался.
«Новое поколение, – подумал он, устало потупив свой взор. – Молодое, неугомонное, воинственное. Боюсь, очень скоро придет конец шаткому миру в Галлии...»
По соседству, за живой зеленой стеной из плюща послышалось шуршание гравия под ногами идущего человека. Шаги были быстрыми, уверенными, они раздавались все ближе и замерли у входа в беседку.
Герцог поднял глаза и увидел на пороге невысокого стройного юношу двадцати лет, с золотистыми волосами и небесно-голубыми глазами. Его костюм и сапоги были покрыты свежей пылью, а пестрое перо на шляпе сломано. На красивом лице юноши блуждала смущенная улыбка.
– Вот я и вернулся, отец, – взволнованно произнес он.
Только со второй попытки герцогу удалось встать.
– Добро пожаловать домой, Филипп, – тяжело дыша, сказал он и, опершись рукой на край стола, сделал один неуверенный шаг навстречу сыну. – Я рад, что ты вернулся ко мне... – Тут голос его сорвался на всхлип. Преодолевая внезапную слабость, он быстро подступил к Филиппу и после секундных колебаний крепко обнял его за плечи. – Прости меня, сынок. Если сможешь...
Филипп тоже всхлипнул. На глаза ему набежали слезы, но он не стыдился их. Только теперь он в полной мере осознал, как не хватало ему раньше отцовской любви и заботы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– И таким образом, – веско добавил Эрнан, – Франция сожмется до тех пределов, в каких она была в начале правления Филиппа-Августа Великого... Гм. Почти до тех же пределов. Ведь графства Сент, Ангулем и Байонна и поныне остаются во владении французской короны.
Герцог проигнорировал этот довольно прозрачный намек и вместо ответа внимательно присмотрелся к спутнику Эрнана, на которого в начале разговора бросил лишь беглый взгляд.
Словно ожидавший этого момента, Эрнан торопливо произнес:
– Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за вашим сыном Филиппом.
Юноша привстал и почтительно поклонился.
Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза.
«Так-с! – удовлетворенно подумал Эрнан. – Похоже, Филипп не ошибся. Это и впрямь напоминает раскаяние».
Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением слуг, принесших угощение для гостей герцога. Эрнан без лишних церемоний принялся за еду – он всегда был не прочь перекусить, а прогулка из Кастель-Фьеро в Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок шербетом.
Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности, Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той роковой для короля схватки и лишь чудом избежал плена или смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн, вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд, правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.
– Мой сын тоже воюет с неверными, – заметил герцог, воспользовавшись паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из айвы. – Где-то в Андалусии.
– Уже не воюет, – с набитым ртом возразил Эрнан. – Не так давно между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.
Герцог удивленно приподнял бровь:
– А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?
– Ну... – помедлив, произнес Шатофьер. – Это я узнал от вашего сына.
– Вы уже получили от него письмо?
– Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
– Дон Альфонсо? Почему он, почему не король?
– Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал, поэтому командование кастильской армией взял на себя дон Альфонсо.
– Понятно... Нет, постойте! – Глаза герцога вдруг сверкнули. – Вы сказали: «Филипп говорит». Что это значит? Вы получили от него письмо или все-таки...
– Да, – кивнул Эрнан. – Сейчас он гостит у меня в замке.
– Ясно. – Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям, потом спросил: – Филипп рассказывал о моем письме?
– Да.
Снова молчание.
– Ну что ж, – наконец заговорил герцог. – Это вполне естественно. Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне это... и все остальное тоже.
В словах герцога было столько горечи, что растроганный Эрнан не сдержался:
– Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. – Затем он все же добавил: – А Господь милосерден.
Герцог тяжело вздохнул:
– То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не прислушался к его словам, я вообще не желал слушать его. И лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих детей, а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не подозревая, я очень дорожил им и где-то в глубине души всегда им гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и Робер... Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. – Герцог угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако в его взгляде не было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая покорность судьбе. – Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться только одного сына – Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в Марсан. Издали его пороки не так бросаются мне в глаза.
Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.
– А вот Филиппа мне не хватает, – задумчиво произнес он. – Почти семь лет мне понадобилось, чтобы понять это. Почти семь лет я потратил на борьбу с собой и со своей гордыней – ведь именно я должен был сделать первый шаг к примирению.
– И вы его сделали, монсеньор, – сказал Эрнан.
– Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет вернуться ко мне... как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим наследником – но не сыном.
– Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, – убежденно ответил Шатофьер. – Филипп по-прежнему относится к вам с глубоким почтением. И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как я понял, вы не только признаете Филиппа своим наследником, но и намерены передать ему во владение Беарн.
– Ах, это! – небрежно произнес герцог, будто речь шла о каком-то пустяке. – Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами, а также сделаю его соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле меня только в ранге наследника, на положении мальчика на побегушках. После всего, что случилось семь лет назад, для него такая роль была бы унизительной.
«Это уж точно», – подумал Эрнан.
– А что касается меня, – продолжал герцог, – то я с радостью переложу часть государственных забот на его плечи. Я уже стар, а он молод и энергичен, да и способностей ему не занимать. По моим сведениям, он отлично справляется с Кантабрией и уже зарекомендовал себя Кастилии как зрелый государственный муж.
– Он зарекомендовал себя еще здесь, в Гаскони, – заметил Эрнан. – Когда сумел привлечь на свою сторону большинство вельмож и сенаторов.
Это уже был удар по лежачему. Герцог натянуто улыбнулся и перевел взгляд на Габриеля, который за все это время не обронил ни слова и лишь внимательно слушал их разговор. Он чувствовал себя неуютно в присутствии одного из самых могущественных князей католического мира.
– Господин де Шеверни, – мягко заговорил герцог. – Если не ошибаюсь, шесть лет назад вы несколько месяцев гостили у Филиппа в Кантабрии. Или это был ваш старший брат?
– Это был я, монсеньор, – ответил Габриель. – Я старший из братьев. В сентябре сорок пятого года я приехал по приглашению вашего сына в Сантандер и пробыл там до весны сорок шестого.
– То есть, до смерти вашей сестры?
– Я уехал через месяц после того, как она умерла. Вернее, явился отец и забрал меня. Он обвинил господина графа в смерти Луизы и... – Габриель глубоко вдохнул, набирая смелости. – Прошу прощения, монсеньор, но он считает, что это у вас вроде семейной традиции... мм... когда жены умирают при родах.
Герцог помрачнел, но не обиделся.
– Возможно, ваш отец прав, юноша, – глухо произнес он. – Ведь в Писании сказано, что грехи родителей искупают дети. И поверьте, я глубоко скорблю, что кара Божья обрушилась на вашу сестру, ни в чем не повинную девушку... – Герцог помолчал, думая о том, не затем ли Эрнан привел к нему Габриеля, чтобы заставить его испытывать угрызения совести. – А после этого вы больше не виделись с Филиппом?
– До вчерашнего вечера нет.
– Я слышал, что вы были очень дружны.
– Смею надеяться, монсеньор, что ваш сын до сих пор считает меня своим другом. Все эти годы мы с ним регулярно переписывались, хотя мой отец был против. Когда до нас дошли слухи о... о поведении господина графа, он расценил это как оскорбление памяти Луизы, и настоятельно требовал, чтобы я порвал с ним всякие отношения.
– Но вы не сделали этого?
– Нет, монсеньор. Я пошел против воли отца, потому что не разделял его мнения о вашем сыне.
Герцог тяжело вздохнул.
– Да, безусловно, ваш отец слишком категоричен. Образ жизни Филиппа достоин осуждения, не спорю, но такой уж он по натуре своей. Среди людей нет безгрешных, у каждого человека есть свои недостатки, и любвеобильность Филиппа... будем откровенны, распутность – его несомненный порок. Боюсь, что это у него в крови, от рождения.
Разомлевший от выпитого вина, Эрнан хитро усмехнулся. По возвращении в родные края он первым делом навестил Гастона д’Альбре, и они очень приятно скоротали вечер, смакуя пикантные историйки про толедского щеголя и повесу дона Фелипе из Кантабрии.
– Что верно, то верно, – произнес Шатофьер. – Филипп с самого детства был отъевленным сердцеедом, и ему ничего не стоило вскружить любой барышне голову. А уж в Кастилии он разошелся вовсю. Между прочим, сплетники поговаривают, что даже Констанца Орсини не устояла перед его чарами.
Герцог с трудом спрятал улыбку.
– Сомневаюсь, – сказал он. – Филипп очень дружен с принцем Альфонсом и очень уважает его, чтобы соблазнить его жену. Это маловероятно.
– А вот насчет Марии Арагонской никаких сомнений нет, – продолжал гнуть свою линию Эрнан. – Не зря же принц Фернандо де Уэльва так взъелся на Филиппа. Еще бы! Ведь по милости вашего сына у него выросли отакенные рога. – И Шатофьер поднял к верху руки, показывая, какие именно. – Но, бесспорно, самая громкая победа Филиппа, это принцесса Бланка. Рассказывают, что с королем едва удар не приключился, когда он узнал о грехопадении своей старшей дочери.
Герцог кивнул:
– Да, слыхал я, что был отменный скандал. Впрочем, об этом романе так много говорят и говорят столь разное, что я даже не знаю, чему верить, а чему нет; трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел. Так, по моим сведениям, Филипп собирался жениться на Бланке; о серьезности его намерений свидетельствовал хотя бы тот факт, что осенью он испрашивал у святого отца разрешения на этот брак. И вдруг я узнаю, что король как-то впопыхах выдал Бланку за графа Бискайского. Вот уж не пойму зачем? – Герцог недоуменно пожал плечами. – Жаль, конечно, очень жаль. Бланка была бы отличной партией для Филиппа. Говорят, она хороша собой, умна, порядочна. К тому же отец сделал ее графиней Нарбоннской – еще когда прочил в жены Августу Юлию Римскому.
– М-да, славное приданное, – согласился Шатофьер. – Было бы весьма заманчиво присоединить Нарбонн к Гаскони. Если когда-нибудь Филипп вздумает потеснить своего дядю с престола, то он пожалеет, что в свое время не женился на принцессе Бланке.
Герцог испытующе поглядел на Эрнана, но от комментариев воздержался.
«Новое поколение, – подумал он, устало потупив свой взор. – Молодое, неугомонное, воинственное. Боюсь, очень скоро придет конец шаткому миру в Галлии...»
По соседству, за живой зеленой стеной из плюща послышалось шуршание гравия под ногами идущего человека. Шаги были быстрыми, уверенными, они раздавались все ближе и замерли у входа в беседку.
Герцог поднял глаза и увидел на пороге невысокого стройного юношу двадцати лет, с золотистыми волосами и небесно-голубыми глазами. Его костюм и сапоги были покрыты свежей пылью, а пестрое перо на шляпе сломано. На красивом лице юноши блуждала смущенная улыбка.
– Вот я и вернулся, отец, – взволнованно произнес он.
Только со второй попытки герцогу удалось встать.
– Добро пожаловать домой, Филипп, – тяжело дыша, сказал он и, опершись рукой на край стола, сделал один неуверенный шаг навстречу сыну. – Я рад, что ты вернулся ко мне... – Тут голос его сорвался на всхлип. Преодолевая внезапную слабость, он быстро подступил к Филиппу и после секундных колебаний крепко обнял его за плечи. – Прости меня, сынок. Если сможешь...
Филипп тоже всхлипнул. На глаза ему набежали слезы, но он не стыдился их. Только теперь он в полной мере осознал, как не хватало ему раньше отцовской любви и заботы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88