Но за улыбку, озарившую высокомерное лицо Валерии, он был готов пожертвовать добычей и скормить ее даже Рексу.
Это было, конечно, полное оскорбление личности. Но зефир в шоколаде велел терпеть. «Сойдет в темноте…» - сказал Женька, ощутив во рту таяние первого зефирного кусочка.
- Ну, поняли, что такое алгоритм? - спросил Валера Малышев.
- Поняли! - закричали Анька с Танькой. А папа - мужчина?
И ответили сами себе: «Да!»
- Молод?
Анька крикнула «да!», Танька - «нет!», после чего они поспорили и чуть не подрались, но потом помирились и хором спросили:
- Холост?
- Да! - Анька.
- Нет! - Танька.
- Ты что, дурочка, что ли? - дернула ее Анька. - Если нет, то где тогда мама?
Танька расплакалась.
…Отяжелевший и обмякший, отогревшийся Женька тоже спросил из раскладушки:
- А где ваша мамка? Че она плачет?
- Далеко, - спокойно сказал доктор Рыжиков. - Уехала.
- А, - зевнул Женька. - В отпуск… А это что за город?
Макет загородного жилого и культурно-оздоровительного комплекса золотился под настольной лампой.
- Это такой наш город будет, - сообщил доктор Петрович. Давно пора было отнести макет жене архитектора Бальчуриса. Сроки конкурса истекали. Если бы она позвонила, он давно бы сходил. Но, может быть, она про это и забыла…
Пока он сел и начал мастерить наушники для всех больных. Для каждой койки - для Туркутюкова и Чикина, для старичка аптекаря, которого вчера все-таки положили, для Жанны Исаковой и для девочки - дочки самых богатых родителей города, у которой приживалась рука. Общее радио на всех только бы вызвало ссоры, как часто бывает в больницах, санаториях и поездах. Перед ним на столе лежала кучка наушников, подаренная знакомым военным из списанного радиоЗИПа.
- Че это вы делаете? - не поленился привстать уже растекшийся Женька. - А зачем вы меня сюда взяли?
Этого вопроса доктор Рыжиков давно боялся, и от него по груди прокатилась волна теплых помоев. То, что он должен был сделать с Женькой, начинается в жизни раз. Уже никогда нельзя будет сказать, что Женька невинен. Что его никогда не толкали на путь измены и предательства за корку хлеба и глоток похлебки. Нет предела человеческой подлости.
«Нет, мы не немножко лошади, - мысленно сказал доктор Рыжиков. - Мы очень крупные шакалы». Но вслух сказал совсем другое:
- Чтобы на каникулах заняться алгеброй, историей и географией…
- А литературой? - спросил Женька.
- Если ты Агафона Никифоровича знаешь, то с литературой у тебя все в порядке, - успокоил доктор Петрович.
- А алгоритм - это что, алгебра?
Если бы можно было сделать эту мерзопакостную операцию, не затронув Женькину душу… Но если Женька догадается, ради чего это вчерашнее детское кафе, и эта елка, и билет на завтра в цирк, ради чего микроскоп с таинственным мерцанием зазубрин на лезвии бритвы… Тогда конец. Только в одном случае еще не все потеряно - если Женька взбунтуется и перебьет это все на кусочки. И кафе, и цирк, и пригородную зону, и микроскоп. Если в нем проснется возмущенная подкупом за предательство семейной тайны душа. Тогда он уже человек. Даже раньше, чем положено.
Доктор Рыжиков подозревал, что душа в человеке просыпается что-то годам к тридцати. И то не в каждом. Это дело весьма трудоемкое - приобретение души.
Вернее, сначала она есть у маленьких детей - они получают ее даром. Потом, ближе к жестокосердной юности, душа куда-то испаряется, и ее надо накапливать снова. И она возвращается только в награду за труды и мысли. Не за всякие труды и не за всякие мысли, если так можно выразиться. Как видно, где-то во вселенной есть район сосредоточения душ. Они прибывают туда полковыми и батальонными колоннами, отдыхают, приводят себя в порядок, заправляются, чистятся-нежатся до поры, потом возвращаются по новому назначению.
А есть так и не вызванные обратно души, напрасно ждущие востребования от своего телесного прибежища. Ну и конечно же место души - в лобных долях, иногда ее еще зовут сознанием.
И получается, что бродят по земле бессознательные - они же и бездушные - тела с безупречным пищеварением и сердечно-сосудистой лет на тысячу. Бывает, даже с неплохим характером.
А над ним - бесприютные сироты-души.
Только это еще надо обсудить с Сулейманом.
Вслух он сказал:
- Не бойся, это высшая математика. Это не для тебя, а для роботов, чтоб их учить…
- А роботов тоже учат?.. Да я и не боюсь… - Женькины слова становились все бессвязнее. - А вы что, мастрячите? У нас сосед тоже мастрячил-мастрячил… потом его мамка с соседкой посадили. Наврали, будто он с ножом бросался… А он даже ругаться не может… Только она на него кричит…
Доктору Рыжикову кровь стукнула в виски. Снова как огнеметом - теперь уже за Чикина. Он что-то прошевелил губами, на что Женька ответил:
- Говорят, чтоб не умничал… А я знаю, она его утюгом тюкнула и боится… Мамку за это обещали в разделочную, у нее соседка там начальница, а места все нет… Она соседку счас ругает… А почему мы все лошади?
- Потому что с конскими хвостами, - сказал доктор Рыжиков, не зная, что еще сказать.
- Хи-хи! - зашевелился Женька, чтобы проверить себя. - Какой хвост, где вы видели? Нет у меня хвоста, и у вас нет… Может, у ваших дочек?
Когда его ехидное хихиканье затихло, доктор Рыжиков понял, что никаких доказательств больше не требуется. Женьку как отрезало от всего - он уже засопел во сне, почесывая конский хвост.
Ибо поясничные и крестцовые корешки проходят у нас в позвоночном канале отвесно и ниже уровня спинного мозга вокруг его концевой нити образуют скопление корешков, называемое «конским хвостом».
41
- Ну и что?
Сухо, неприязненно, устало.
Как «ну и что»?!
Ведь это же признание! Самое искреннее, самое праведное! То, что у мальчишки вырвалось без всякой хитрости! Чьими устами…
- Ну и что?
Холодные зрачки судьи оттолкнули эту очевидную истину. И доктора Рыжикова вместе с ней. Он-то думал, что прольются слезы умиления Истиной, что перед ней все встанут, а ему благодарно пожмут натруженную руку.
Не тут-то было.
- Ну и что? Мало ли что он там наплетет. Вы ему конфетку дали или в кино сводили - он вам одно сказал. Я дам конфетку - мне другое скажет. Соседке - третье. Это дети. И вообще вы при чем? Дознание, что ли, ведете? А по какому праву? Вы что, несовершеннолетнего Рязанцева допрашивали в присутствии его родителей? И адвоката? Уголовно-процессуальный кодекс знаком вам? Ну, а что же вы тут голову морочите?
Непримиримо-напряженные точки зрачков убивали всякую надежду убедить. Словно все на свете приговоры уже вынесены, а может, даже приведены в исполнение до всяких судов. Доктор Рыжиков считал, что он доставил ценнейшие сведения, но его тут же обрывали на полуслове:
- Какая-то судомойка, какая-то разделочная! Бред какой-то! Несете неизвестно что, а еще бог знает кем себя считаете, образованным человеком, врачом…
Можно ли спорить с болью? Можно ли убедить боль? Что судить боль нельзя, он знал твердо. Она неподсудна. Но что делать, когда боль сама судит? Этого ему не дано было знать. А что тут была боль, он понял через минуту разговора. Боль сидела внутри у судьи, мешая пошевелить головой. И этот трудно движущийся взгляд, и этот заледенелый, будто взятый за горло голос. Может, щитовидка, окольцевавшая шею внизу чуть заметной припухлостью. Может, остеохондроз, стреляющий в суставы или в ухо. У такой боли все вокруг будут виноваты. Без надежды на снисхождение. По совести, тут перед судебным разбирательством нужен настоящий курс лечения, потом еще месяц санатория, только потом с предельной осторожностью подпускать как к обвиняемым, так и к потерпевшим. Ну и конечно - к свидетелям.
Чуть было не сказал со всем свойственным ему доброжеланием: давайте пройдем курс обследования. Но язык прикусил - с нервными людьми это взрывоопасно. Таких оскорблений они не прощают. И сказал:
- Но если выяснилось, что человека оклеветали! Почему вы человеку не верите, а им верите?
- Что вы заладили «выяснилось», «выяснилось»! - Судья показывала безграничное терпение. - Что выяснилось, то и затуманится. Он и не свидетель, несовершеннолетние по закону не могут быть свидетелями: Свидетель - его мать, Рязанцева. Она предоставила следствию вновь открывшиеся обстоятельства? Не предоставила. И весь разговор. И потом давала подписку об ответственности за дачу ложных показаний? Давала. Что ж, она сама себя уличать будет? Никто на это не пойдет…
Доктор Рыжиков с беспомощностью видел, как главное тонет во второстепенном и третьестепенном. А это значит, тонет Чикин, который ничего этого не делал и делать не мог. И все зависит, к ужасу, не от этого главного, а от третьестепенного. Когда прихватит очередной приступ боли - при виде Чикина или при виде его жены. А вместе с ним - и приступ отвращения к субъекту. А может, от солнечной вспышки, происшедшей неделю назад. Или от атмосферного давления. Или мало ли от чего. Может, тут снова и спасет машина Валеры Малышева и его шефа, которой от так сторонится. Голова от давления у нее не заболит. И фиктивную справку от настоящей отличит моментально. Только как машину выбирать в нарсудьи, как за нее агитировать - вот вопрос. Какой завод надежнее?
- А то, что вы мешаете суду отправить правосудие…
- Куда отправить? - машинально спросил доктор Рыжиков.
Взгляд судьи медленно и верно стал набирать ярость, чтобы ответить полностью и окончательно, ясно и бесповоротно, куда и кого. Главным образом, кого. И, в частности, за что. Морочить тут голову разными домыслами, а самому помогать ответчику симулировать и прятаться от правосудия. Надо еще проверить, сколько там у него дезертиров от армии прячется, и вывести это на чистую воду…
Отступая и пятясь, будто его и правда сейчас могут схватить и привлечь к ответственности за укрывательство дезертиров, доктор Рыжиков чувствовал полный провал. И полное тупое бессилие. Что-то неодолимо бездушное вставало на пути простой и очевидной истины, какая-то неумолимая воронка втягивала в себя бедного кролика - Чикина.
И уже вслед, у самой двери, как очередь в спину, чтоб добить до конца.
- А почему это вы вдруг решили, что мы им поверим, а ему не поверим? Вы что, уже решили за суд? Почему вы решили?
42
- Юрий Петрович! - кричали ему через двор. - Доктор Рыжиков!
Это проталкивался сквозь толщу снега молодой врач их районной больницы.
- Здравствуйте! - рвался он к доктору Петровичу, как к родному. - Я вас давно хочу порадовать!
Доктор Рыжиков так весь и потянулся к нему. Давно его никто не хотел радовать.
- С Колесником-то все отлично!
- С кем? - напряг память доктор Рыжиков.
- Ну который жену, а потом сам… Ну из милиции из окна, помните?
Доктор Рыжиков вспомнил узелок старушки матери, собранный сыну в дальнюю дорогу. В тюрьму ли, на войну, в больницу ли.
- Судили в ноябре, - раскрыл суть радости районный врач. - И никаких отклонений! Как новенький!
- И что? - осторожно спросил доктор Рыжиков. - Дали что?
- А-а… Семь, что ли, или девять… я и не помню, строгого режима… Нет, молодец вы все-таки!
- Да, это большая удача, - сдержанно похвалил себя доктор Петрович.
- Я бы ни за что не додумался, - преклонился перед доктором Петровичем районный.
- До чего? - спросил Петрович, думая, что до семи лет строгого режима.
- До трубки в трахее! - восторженно воскликнул районный коллега. - Если бы не она - кранты!
- Что? - спросил доктор Петрович.
- Кранты. Ну, летальный исход. Мы ее раза три подключали. А с трубой бы все, кранты. Пока минут десять провозишься… А так три секунды. И как вы только догадались? Кажется, просто, а я бы не додумался. И главное - даже и ногу не подволакивает, и не заикается. А вы теперь отделением заведуете? Вот у вас, наверное, уровень! Можно, я к вам на стажировку попрошусь?
- Можно… - оглушенно сказал доктор Рыжиков, вспомнив вдруг всех, кто мог бы выжить, если бы он раньше догадался вставить трубку в горло.
- Только осторожно, да? - пошутил радостный коллега. - А я флюорографию тут выбил! Год выбивал! Тут у вас подвалы каким только добром не набиты! Как у Кощея Бессмертного!
- Это не у нас… - поправил доктор Рыжиков.
- Ну да, - понял коллега. Все знали партизанскую привычку деда припасать оборудование и инструмент про черный день. Как будто этот черный день завтра застанет его окруженным со своей клиникой в глухом Брянском лесу… - Я это и имею в виду. А можно пригласить вас поужинать? Автобус только завтра, пока лично не погружу, не успокоюсь. Давайте, а? Посидим в «Юности», поговорим… Я приглашаю, вы не беспокойтесь, у меня на командировку запас отложен… Не часто в город вырываешься…
Восстать бы им всем из могил на городском кладбище и востребовать с доктора Рыжикова… И главное, операции случались бескровные, быстрые, качественные. Даже в себя успевали прийти. «Вы меня слышите? Слышите?» Они слышали, что больше теперь бояться нечего, смотрели ему в глаза. Засыпали, успокоенные. Или думали, что засыпали. И главное, никак не угадать, начнет потревоженный мозг взбухать или обойдется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56