- До чего ловко, - все же пробормотал доктор Рыжиков, вернувшись от умывальника и держа руки так, будто кого-то собрался душить. - Я бы так не сумел. Я такая копуша… А косточки-то у нас не осталось. Что же нам делать без косточки.
Это о черепной кости, искрошенной кусачками. Получалось, что голову и прикрыть нечем.
- Ну что ж… - сказал доктор Рыжиков своему скромному окружению. - Без головного убора так без головного убора… Только предупредим, чтоб мухам не давал садиться. А то помнут вещество.
И поскольку возражений не последовало, герою стали натягивать отвернутый набок и тоже далеко не новенький скальп.
- М-да… - печально посмотрел доктор Рыжиков на своих рук дело. - Раньше он был красивее…
А ведь оперируемому предстояло проснуться и когда-нибудь посмотреть на себя в зеркало. И спросить: куда, скажите, делся огромный кусок лобно-височно-теменной кости?
Голова с одного боку сплющилась, как будто из нее выпустили воздух, и вообще потеряла форму.
- М-да… - покачал головой доктор Рыжиков. - Подкачать бы ее…
Во время зашивания обстановка стала не такой напряженной. Доктор Петрович ответил на несколько вопросов присутствующих.
- А что? - заглянул ему через плечо доктор Коля Козлов. - Затащить бы ее сюда да разложить и…
Аве Мария стрельнула в него трагическим взглядом от своего контрольного столика.
- А что? - развил свою мысль Коля. - Очень эффективное средство. Вырезал, зашил - и будь здорова. Вместо ядовитых одни витаминные…
- Прекрасно, - не мог не одобрить доктор Рыжиков, один из всех понявший, о ком и о чем речь. - Но как бы во вкус не войти.
- Да нет, дозированно, - успокоил Коля Козлов. - Только дозированно.
- С дозированного только начинается, - пообещал доктор Петрович. - Потом разложат и нас с вами.
- Это за что же? - возмутился Коля Козлов, а взгляд Аве Марии усилил тревогу. - Почему?
- Потому что судьи сменятся, - объяснил доктор Рыжиков, завязывая узлы по указанию рыжей Лариски, а также подавая ей крючки-иголки и ниткой, вдетой Сильвой Сидоровной, до сих пор не проронившей ни слова. - Судьи сменятся и начнут вырезать наши мысли, - выразился он как об опухолях и аппендицитах.
- Вот не надо и ждать! - настроился Коля совсем агрессивно. - За задницу их - и на стол!
- Это преступление перед природой, - вздохнул доктор Рыжиков, очевидно с трудом отказываясь от столь заманчивого варианта. - Знаете, что считал Маркс главным чудом природы?
Все призадумались и стали вспоминать кто что.
- Надстройку над базой, - пробурчал нечто полуморское Коля Козлов. - База давно под водой, а надстройка растет и растет.
- Это чудо человеческой руки, - поправил всеведущий доктор Петрович. - А главное чудо природы для Маркса - наша с вами мысль. Человеческая в смысле. Как продукт вот этого не очень красивого вещества. Особенно когда его размажет по асфальту после автокатастрофы. При этом он добавлял, что даже лукавая мысль последнего воришки такое же равноправное чудо, как мысль мудреца. Ради него природа миллионы лет камни грела. А вы хотите грубыми ногтями…
- Нашла ради чего… - проворчал Коля, не совсем, видно, довольный этой инкубаторской деятельностью матери-природы. - Что же с ними делать, с этими бандитскими мыслями? В музее их показывать?
Лукавые мысли и воришки казались ему милыми симпатягами рядом с… Он даже слова не мог подобрать. Он знал, что доктор Рыжиков вынужден много говорить, чтобы анестезировать боль, разламывающую затылок. И ненавидел за это вражеский лагерь тем пуще, чем гуще его жег тот собственный стакан спирта, сэкономленного, если так можно выразиться.
- С мыслями надо бороться мыслями, - вздохнул доктор Рыжиков без особой надежды.
- Вы вроде в ВДВ воевали, а не в пацифистских войсках, - укорил доктор Коля Козлов.
- …Которые, овладевая массами, становятся материальной силой.
- Ну, это слишком… по учебнику, - срезал Коля.
- Это единственный путь не нарушить эволюцию, - строго предупредил доктор Петрович. - Но только зрелые мысли. Только зрелые, Коля. А то пойдем от древних людей к еще более древним. А потом к обезьянам, как уже не раз, к сожалению…
В тишине было слышно, как игла протыкает кожу истерзанной туркутюковской головы. Последняя завязка стянула разрез, сомнительную красоту которого подмачивала только резиновая ленточка дренажа.
- М-да… - полюбовался доктор Рыжиков. - К вопросу о ликвидации последствий второй мировой войны.
- Ну а допустим… - о чем-то забеспокоился Коля. - Кто там из нас для них будет там… самым диким?
Аве Мария бросила в доктора Рыжикова трагически предупреждающий взгляд.
- Черт его знает, братцы кролики, - простодушно признался он. - Может быть, я. А может быть, вы, Коля. А может, моя Танька… Надо бы их знать хоть немного.
- Кого? - напрягся от глухого опасения непробиваемый и жилистый Коля.
- Будущих людей, - чем-то успокоил его доктор Петрович. - Да в общем-то для них все будет как для нас.
- Как? - спросила впервые Лариска.
- Я думаю, самый большой восторг у них вызовет самодовольный древний человек.
- Какой? - нахмурился Коля.
- Самодовольный.
- А кто это?
- Это… - призадумался и сам доктор Рыжиков. - Это… Я думаю, очень часто каждый из нас…
- И вы? - с подозрением посмотрел на него Коля.
- А я чем других хуже? - обиделся за себя доктор Петрович. - Как люди, так и я. «С ними жил и воевал, курс наук усвоил; отступая, пыль глотал; наступая, снег черпал валенками воин…» Слышали? Твардовский…
14
Чем длинней операция, тем дальше он заезжал от города в лес. Ноги сами знали, какую норму педалей крутить, чтобы привести в равновесие всю внутреннюю гидродинамику. Пока не перестанет стучать в висках или ломить в затылке. Ноги крутили, лес мелькал, голова думала что попало. На мотоциклах, самосвалах, «Волгах» его небрежно обгоняли будущие пациенты. Он вежливо уступал им дорогу, глотая пыль обочин, зная, что, когда надо, и остановятся, и позовут. Правда, необязательно, чтобы до этого доходило. И даже нежелательно. Он им никогда не навязывался. Но если бы, например, городская милиция знала, что доктор Рыжиков, столько раз заделывавший черепа ее храбрецов после разных автомотостолкновений, так рискует собой на лесной автостраде, то окружила бы его велосипед заботливым патрулем на колесах. С сиренами и мигалками. Но без охраны, доверившись педалям и машинальным мыслям, он не заметил, как оказался снова в городе, притом перед домом архитектора Бальчуриса, а потом и перед его дверью. Там ему почему-то сказали, что слесаря вызывали на завтра.
- Иногда меня принимают и за плотника, - утешил он как бы с некоторой виной. - А иногда за маляра…
- Ой! - сказала жена архитектора Бальчуриса.
- Но я могу, если надо, и кран починить, - сказал доктор Петрович.
В квартире архитектора он был впервые. Но много слышал, что квартиры архитекторов всегда являются произведением искусства. У Рыжиковых тоже были полки, табуретки и шкафчики, грубо сколоченные еще старым фельдшером. Ну и немножко самим доктором Рыжиковым в том самом дровяном сарае с верстаком. Но куда им до этого, до архитекторской мебели то есть. Хотя собственно мебели и не было.
- Это мебарт, - тоном экскурсовода сказала она, поймав его взгляд, потерявший привычную опору. - Архитектура мебели.
А вообще в разгаре была охота за глупой полированной мебелью. Всеобщее схождение с ума. Тогда еще не каждая паршивая мебельная фабрика могла плодить шедевры из ДСП, очереди скапливались огромные, и люди даже выбрасывали старинную угловатую обстановку, за которой опять же через десяток лет начнется судорожная охота как за антиквариатом.
Архитектор Бальчурис, как подобает настоящему художнику, пошел своим путем. Он сделал все в своей квартире сам. В чем, в чем, а в мастерстве доктор Рыжиков разбирался. Это была работа умных рук, судя уже по выбору дерева, бережности к фактуре, чистоте и прочности стыков. Но главное - самостоятельность. Это была не мебель, а мебельный комбайн. Нечто единое из лавок, столиков, ящиков, полок, полатей, бара, секретеров, лестниц, ведущих на разные уровни, ниш для светильников и телемузыкальной установки, интимных закутков и т. д. Каким-то образом в центре вместился довольно большой стол и даже навесной кульман на рычаге…
Он вспомнил, что городские жены закатывали глаза и истерики городским мужьям, попрекая их умельцем архитектором, а в особенности - требуя пробиться сюда на четверги, где якобы собирались разные умные гости и шли разнообразные беседы за чашкой кофе. Было дело, страдал и он сам. Частично, разумеется.
И вот он здесь. Сначала осмотрел дело умных рук архитектора Бальчуриса, потом должен был перейти к делу своих умных рук.
Жена архитектора Бальчуриса что-то готовила в спальне к его появлению. Там трепыхались перестилаемые простыни, переставлялись утки, двигалась тумбочка. Доктор Рыжиков деликатно обратился к корешкам умных архитекторских книг. Он чувствовал, что с удовольствием поговорил бы с их хозяином о волновавшей его проблеме неправильного понимания стиля Корбюзье, неограниченных возможностях монолитного железобетона и, наконец, изоляции пешего жителя от транспортного потока с существенным ускорением последнего. Велосипедистам здесь отводился особый почет, но к кому их относить - к пешеходам или к автотехнике, - это хотелось бы выяснить теоретически.
- Вы так неожиданно… - появилась жена архитектора Бальчуриса и распахнула дверь в спальню.
И он увидел дело своих рук.
Оно полулежало на подушках. На сложных рычагах над ним удобно висел кульман. Белейший ватман - будто только что была сдана одна работа и должна была начаться следующая. Дело рук доктора Рыжикова смотрело на этот новый лист прицельным взглядом профессионала. Потом посмотрело на самого доктора, да так умно, ласково и проницательно, что Рыжиков приостановился: зачем его сюда заманили?
- Здравствуйте… - чуть оробел он и вежливо, по рыжиковски, поклонился делу своих рук.
Дело понимающе подмигнуло ему и пустило слюнный пузырь. Струйка слюны покатилась по подбородку на крахмальную простыню… Сзади прижали к глазам полотенце и всхлипнули.
- Так… - сошла робость с доктора Рыжикова. - Ну как мы себя чувствуем?
Вопрос, конечно, был нахальный. Ибо все было видно с первого быстрого взгляда. Но он все же подсел к делу своих рук. И попытался заговорить с ним, привычно взяв за пульс. Но не о стиле Корбюзье, конечно. «Как вас зовут?» Хотя прекрасно знал, как зовут дело его рук. «Где вы сейчас находитесь - дома или на улице?» Хотя прекрасно знал… «А что вы сейчас делаете?», «День сейчас или ночь?», «Сколько вам лет?..» Потом попросил повторить: «Ба-о-баб… зо-ло-то… по-ле…» Потом попросил трижды стукнуть пальцем по кульману. Вот так: тук-тук-тук. Нет, не кулаком, а только пальцем, и не раз, а три. И не стучать все время, не надо… Потом нарисовать кружок. Нет, не зигзаг куда попало, а кружок. Нет, не на простыне…
Здесь самому жестокосердному пора было сжалиться над женой архитектора Бальчуриса, хоть она и ушла от этого несчастья в другую комнату. Доктор Рыжиков допивал сию чашу один, глядя, как дело его рук с умной проницательной улыбкой ковыряет в носу и чистит палец о белоснежный ватман кульмана.
Он не мог встать и выйти. С делом своих рук так просто не прощаются, тем более с предметом профессиональной гордости, вызвавшим в то время у жены слезы радости, а у городского руководства приветственный адрес коллективу горбольницы. «Товарищи архитектора Бальчуриса по работе выражают горячую признательность вам, представителям трудной и благородной профессии врачей, за сердечную отзывчивость и высочайшее медицинское искусство, благодаря которым возвращен к жизни наш уважаемый друг и товарищ по совместной работе после происшедшего с ним несчастного случая».
Это была истинная правда, и этих теплых слов заслуживали те, кто отвечал за внутренние органы и за сращение костей, за сердечно-сосудистую систему и многое другое. Внутренние органы могли проработать еще лет семьдесят. Архитектор Бальчурис выглядел здоровяком, и пульс у него был похвальный. Ну, паралич нижней части тела и конечностей не в счет - среди таких известны и поэты, и ученые, и даже президент Рузвельт. Судьбу еще можно переиграть. А вот лобные доли…
Ответственного за них должны были выгнать отсюда с позором. Но почему-то поставили в большой комнате чай.
- Я это скрываю от всех… Отвечаю за него на все поздравления, сама поздравляю, плачу взносы в союз…
Серебряные ложечки, изящные розетки… Тигриная шкура на лавке грустно свесила лапы… Дверь приоткрыта, чтобы видеть архитектора. И он посылает сюда свою добрую, всепонимающую улыбку.
- Убираться, наверное, трудно, - звякнул ложечкой доктор Петрович. - Столько полок…
- Что вы… - звякнула ложечкой она. - Это сейчас просто. Пылесосом за полчаса…
Нет, это, конечно, непростительная его слабость. Мужская белая рубашка с закатанными рукавами, сильные круглые локти… Гладкая прическа, домашний милый узел на затылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56