В этой завидной роли его и застал самосвал, прикативший за мусором. Мусор высился огромной кучей, чуть не выше самого флигеля. Откуда чего набралось!
Грузчика самосвалу не придали, а водитель вылезать из теплой и сухой кабины на мокрую природу отказался.
- Ну, тогда я поеду… - сказал он в окошко.
Доктор Рыжиков взялся за совковую лопату. Водителя, черного и кучерявого парня, осталось только серьгу в ухо, тянуло на беседу. Он поглядывал назад, как какой-то там разнорабочий лез на Монблан скользкой грязи с торчащими осколками стекла, и заводил разговор:
- Что-то ты там в час по чайной ложке бросаешь, папаша! У меня обед на носу, а я еще ходки не сделал! Давай там подналяг!
Доктор Рыжиков молча подналягал, воюя с обломками досок, гнилой щепой, пылью и грязью, скользкой ручкой лопаты, необъятным и высоким кузовом.
- А что, папаша, у вас тут, в больнице, спиртяшка, говорят, водится? Нельзя пощупать? Я бы, так и быть помахал тут лопатой, если б ты сгонял… Знаешь небось их заначки… У меня даже склянка пустая есть, вот возьми, если тут не хватает.
Все разлезалось и рассыпалось. В плаще было жарко, а без плаща - мокро. Для святого дела доктор Рыжиков никогда спирта не жалел. И Сильва Сидоровна бы ему не отказала при всей своей стерильной скупости. А если бы еще увидела своего кумира за этим занятием с этой лопатой… Ужас! Убила бы обидчика. Но он не хотел ни заступничества, ни разврата. И мирно ковырял свой Монблан, подбадривая себя солдатушками…
…Спина ныла еще неделю. Во флигеле без окон и дверей он сам себе казался привидением. И, услышав раз сзади чье-то деликатное покашливание, подумал: «Еще одно явилось…» Но это было не «одно», а больной Самсонов. Он стеклил в городе самые большие витрины. В результате этого однажды под ним разъехалась стремянка, и огромный лист стекла, упершись в подмышку, сработал как гильотина. Левая рука оказалась аккуратно отрезанной по плечевому суставу. Самсонова привезли в главную хирургию к Ивану Лукичу. Иван Лукич осмотрел руку стекольщика, болтавшуюся на кусочке кожи, и махнул своей крепенькой и здоровой: отрезай! Отрезать должен был его послушный и любимый ученик доктор Рыжиков, который тогда еще резал все что попало, от рук и ног до животов и грудей. Отрезать гораздо легче, чем приращивать, тем более когда дело и так почти сделано. Но доктор Рыжиков (тогда еще послушный и любимый) как-то постеснялся выбрасывать в таз довольно полноценную и на вид вполне приемлемую руку, отнюдь не измясорубленную, как бывает при отрезании поездом или трамваем. Ни у кого не спросив, он стал не отрезать, а пришивать. По нервику, по жилочке, по сосудику, по пленочке. Никто его не торопил, никто не изумлялся. Тогда еще о пришивании пальцев и других отрезанных членов в литературе так восторженно не писали, и это не казалось еретическим. Он так вообще считал, что это дело обычное. Единственное что - не нашел гепарина от сворачивания крови. Вся бригада разбежалась искать, осталась одна тогда более молодая Сильва Сидоровна. Бегали по всему городу как собаки, но ни в одной аптеке, ни на одном складе не нашли. Доктор Рыжиков пересыпал все окровавленные швы и стыки порошковым пенициллином, отгоняя вредные мысли, что если от подмышки пойдет гнойное воспаление, то здесь недалеки и шея с головой, и грудь со всеми внутренностями. Куда спокойнее пришивать большой палец правой ноги. Но не отрезать же только что сшитое. Подсыпая, все дошил до конца: суставную капсулу, разные пленки, кожу. Разрез проходил прямо по середине подмышки, больному Самсонову от цепляния там крючками и иглами должно было быть жутко щекотно. Пришитая рука выглядела вполне пристойно, только желтовато. Но так как гепарина никто не нашел, с пальцев пошла сухая гангрена. Стекольщику кололи все, что только можно и чего нельзя, но гангрена упорно лезла вверх. Оставалось ждать, долезет она до плеча и там остановится или… не дай бог… Гангрена сжалилась и остановилась на пядь ниже локтя. Оказывается, при сухой гангрене между живой и мертвой частью образуется даже демаркационная линия. Стекольщик Самсонов вышел из больницы, даже не удивившись тому, что несет домой только чуть укороченную руку. Но по некоторым признакам потом до него стал все же доходить смысл содеянного. И свою короткую левую он теперь любил больше, чем «даровую», как он определил правую. Доктор Рыжиков продолжал видеть больного Самсонова в больших магазинных витринах, пострадавших от разных праздничных или предпраздничных проявлений, и, проезжая на велосипеде, обменивался с ним поклонами. Однажды они обсудили некоторые вопросы рационализации, и в результате на конце самсоновской культи появился крючок для захвата стеклянных листов. Больной Самсонов нашел, что это даже удобнее, чем живая рука, - не боишься порезаться.
…Больной Самсонов деликатно кашлянул за его спиной, давая знать о себе. Доктор Рыжиков думал, что снова что-то с рукой, а тут некуда пригласить больного даже присесть. Но больной Самсонов не спешил жаловаться. Он пожаловал прямо с работы, в сером производственном халате, левая укороченная рука была аккуратно зачехлена.
- Вас-то за что сюда? - спросил он добродушно.
- А как вы узнали? - ответил доктор Рыжиков.
Больной Самсонов уклонился. Его сухонькое лицо с чапаевскими усами выражало все большую озабоченность.
- А планчик-то каков будет? - перешел он к делу.
- Какой планчик? - не понял, о чем речь, доктор Рыжиков.
- Планчик обустройства, - пояснил больной Самсонов. - Ну, допустим, каковы внутренности…
Доктор Рыжиков понял, что неизвестно как появившийся стекольщик интересуется ходом строительных работ не из праздности.
- А как вы узнали? - это он повторил потом еще раз сорок.
- Если, скажем, полы настилать, двери вешать, то тут возьмем Огуренко, - снова уклонился Самсонов.
- Какой Огуренко? - несколько растерялся доктор Рыжиков.
Больной Самсонов что-то промычал себе под нос, не желая вводить доктора Рыжикова в полный курс дела, а на другой день привел больного Огуренко.
Огуренко сам был не больной, а его дочку доктор Рыжиков помнил, конечно, прекрасно. Еще бы такое не помнить! Рука вспомнилась быстрее, чем фамилия, хотя на складах памяти их хранилось множество, детских рук, левых и правых, от поломанного пальчика до размозженных костей. И от каждой до сих пор - волна теплой боли в груди, снизу вверх, от живота куда-то к сердцу, если так можно выразиться.
Оказавшийся впоследствии строительным плотником, Огуренко начал ходить с девочкой по врачам, когда у нее правая рука стала пухнуть и отекать, как колодка. А кончил спустя год, когда начала сохнуть и скрючиваться. Насобирал штук пятнадцать диагнозов - от туберкулеза кости до какого-то невиданного в наших краях ревматизма. У каждого диагноза было свое лечение. В разных городах, где свои корифеи, взгляды и методы, ее кормили и кололи антибиотиками и витаминами, парили парафином и гальванизировали, терзали гимнастикой и массажем, полоскали душами и ванной, просвечивали ультрафиолетом и гипсовали грязями. Доктор Рыжиков увидел их уже прошедшими сквозь строй и выжатыми до измора материально и морально. Просто увидел в хирургическом коридоре два тоскливых лица - большое и маленькое. На маленьком маленькая тоска, на большом - большая. «Вы кого-нибудь ждете?» - это он спрашивал машинально при виде чьей-нибудь бесприютной боли. Они сказали кого. «А ее сегодня не будет, - честно предупредил он. - У нее сын заболел». Они только тоскливо вздохнули. Доктор Рыжиков не мог отойти, не спросив, чем он может помочь. «Да ничем, - махнул папа, - мы за направлением в Железноводск». - «А зачем в Железноводск?» Слово за слово, и вот доктор Рыжиков щупает дочкину руку и листает историю. Ни папа, ни дочка уже ничему новому не верили. Да и старому тоже. Доктор Рыжиков заставил рассказать все сначала и узнал, что до перелома все было в порядке, а вот выпрыгнула на лед из автобуса… В гипсе она жаловалась, что ноет, а врач говорил, что ничего, это с непривычки. Доктор Рыжиков никогда при пациенте не ругал коллег (все мы немножко лошади). Но тут не выдержал и что-то промычал. Баловство с ультразвуками и грязями надо было кончать. Начиналось торжество ножа и топора. Кровь, что ли, там задерживалась, в перетянутой руке, до посинения, а потом и вовсе скрючило. Операция часов на пять - семь, прикинул он сразу. Юные жилки и нервы такие нежные, их питать и питать. А отделять их по одной от друг дружки из спрессованного месива тоже занудство, что для него, что для нее. Хорошо, что они разговорились. Наркоз был местный, хоть ручонка и вывернута внутренностями наружу от локтя до кисти. Девочка Огуренко круглыми глазами следила за мельканием бликов и теней на хромированном боку хирургической лампы. «Ну так вот, - говорил ей доктор Рыжиков, - тогда бай стал кланяться ослу и даже встал перед ним на колени». - «Перед ослом? - поразилась девочка Огуренко. - Ой!..» - «Да еще драгоценностей под нос насыпал, - подтвердил доктор Петрович. - Новокаин! Нет, новокаин не ослу… Сейчас, сейчас… Чтобы он его пожалел и осыпал царскими милостями». - «Осел?» - строго спросила девочка, следя за лампой. «Осел, конечно… А осел понюхал драгоценности и страшно расстроился, он думал - дадут овес. Плюнул на них и заорал: и-а, и-а!» - «Он, наверно, сам был осел», - правильно решила девочка.
- …В сборную по волейболу взяли, - сказал прибуксированный стекольщиком Самсоновым плотник Огуренко. - Только справку от врача требуют, а она не идет. Заметят, грит, что одна рука тоньше, не пустят.
Доктор Рыжиков сочувственно вздохнул и сказал, что тут уже трудно что сделать. Надежда только на гимнастику и спорт. Жаль, если девочку это будет травмировать психологически…
- Я вот ей всыплю психически! - воскликнул Огуренко. - Это ей таких грабель-то мало?
Но вид у доктора Петровича все равно был виноватый.
- А вот подпол лучше забетонировать, - сразу перешел плотник к делу. - Это я вам точно советую. Не пожалеете.
Доктор Рыжиков снова только вздохнул.
- Ты советуй поменьше, - толкнул стекольщик плотника укороченной рукой в бок. - Руки две, лопату держать можешь? Я завтра в пять, после работы, самосвал пригоню с бетоном…
- А может, сперва стенки? - задумался плотник.
- Если стенки - тогда Захарыча, - уточнил больной Самсонов.
«Захарыч…» - напряг память доктор Петрович, но без фамилии не входило. Или хотя бы без диагноза.
- Это которому люлькой по голове - и доска из глаза, - понял его затруднение больной Самсонов.
Если бы, конечно, всей люлькой, то Захарыча сейчас бы не дозваться. Обломком люльки, оборвавшейся с четвертого этажа - другое дело. И не доска, а здоровенная щепка, и не из глаза, а из кожицы над самым глазом, пройдя юзом вдоль черепа. Поэтому потом упорно говорили, что доктор Рыжиков спас глаз, хотя он не менее упорно чертил ход щепки под кожей, доказывая, что глаз был цел.
- …А вы что здесь делаете? - где-то на пятый день спросил больной Самсонов, увидев его вблизи, то есть доктора Рыжикова.
Доктор Рыжиков как бы пожал плечами: мол, а где ему быть…
- Да вы к больным своим идите! - направил стекольщик Самсонов. - Тут, смотрите, кипит…
Пока ничего не кипело, только больной Захарыч выглядывал из-за первой маленькой стеночки, за которой еще нельзя было спрятаться и на корточках. Правый глаз у больного Захарыча несколько отпугивал сшитым веком, но видел на единицу. По крайней мере шов на стенке казался доктору Петровичу гораздо ровнее шва на веке, и он корил себя за спешку в тот раз. Вернее, за то, что чересчур уперся в перелом темени, а веко передоверил, притом не рыжей кошке Лариске, а другим людям. Поэтому ему казалось, что сшитый глаз Захарыча смотрит на него укоризненно, хотя на самом деле он смотрел восхищенно.
Больному Самсонову нравилось распоряжаться даже одним человеком, и он полководчески крутил чапаевский ус. Разумеется, целой, «дореформенной», по его выражению, рукой. Крючок для этой сложной операции не годился. Пора было думать о биологическом протезе.
- Ты только пока обозначь, - скомандовал он больному Захарычу. - До потолка не ложи, мы бетоном по гнездам зальем, а потом дальше… А то ждать долго.
Больной Захарыч беспрекословно повиновался.
- И кирпича закажи, - напомнил ему больной Самсонов. - А вы ваш планчик дайте и идите. Идите, вас тут пока не надо. Если что, позовем.
Тут доктор Рыжиков спохватился, что планчика у него и нет. Планчик был тут же составлен на докторрыжиковском блокнотном клочке его же карандашным огрызком. Больной Самсонов примерился к нему очками как линзой, приближая и удаляя их. Проставил метры, промерил шагами отсеки. На другой стороне дописал: доски, столярка, проводка, известь, стекло, цемент… И задумался, наморщив лоб.
- А где это достать? - спросил доктор Петрович.
- А, - махнул укороченной рукой больной Самсонов. - Само найдется.
И доктор Рыжиков еще раз не выдержал:
- Но как вы сюда все-таки попали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56