- Не жмите так отчаянно, - предупредил доктор Рыжиков. - Потом неделю кистью не пошевельнете. И вы всему верите?
- Чему? - Сулейман перевел дыхание над кровоточащим огрызком, даже отдаленно не похожим на красивую цветную иллюстрацию, сделанную рыжиковской рукой. Эту реальность не передал бы и Гойя.
Лариса услужливо запшикала промывательной клизмой.
- Что он тут хорохорится? - сделал доктор Петрович первую примерку пластмассового вкладыша. - Дайте теперь я догрызу. Это фигурная работа, резьба по кости… Уф… Вот поедете к нему сдавать больного… На отделку… Увидите обожженных… облитых кислотой… порезанных… от рождения несчастных… Их гораздо больше, чем знаменитых актрис… Просто ему так…
- Он же меня приглашал приехать! - оскорбилась за свою попранную честь первая красавица операционной. - А вы меня под замок? Разлучить хотите человека с сердечным влечением?
- Просто спасаю вас от Черномора, похитителя Людмил… и Ларис…
- Это вы свою Валерку спасайте, а то он там в коридоре заторчал, - не полезла в халатик за словом избранница номер один. - А я себя сама спасу. Когда надо будет.
- Конечно, пусть Лариса Сергеевна едет, - мягко сказал Сулейман. - Ей там интереснее. Мне как-нибудь в зубной, потом, когда-нибудь. И все равно почему у людей за одну зарплату такие работы разные? За вашу же, например, где-то сидит сейчас в машине шофер и целый день ждет начальство с совещания. Даже книжку читать ленится.
- Так уж и ждет, - засомневался доктор Рыжиков. Наверное, пока начальник совещается, он возит левых пассажиров. А значит, уже не ленится, как вы утверждаете, Сулейман, слишком пессимистично… Где у нас конский волос Сильва Сидоровна?
Сильва Сидоровна оскорбленно приоткрыла влажную салфетку, под которой на блюдечке лежал тонкий моточек.
- О! Конский волос! - уважительно заметил вернувшийся мистер Черчилль, он же Черномор. - А я думал, вы тут шелковым канатом лицо зашьете. Так вся периферия делает, а мы за ними потом перекраиваем… А что тут у вас слишком пессимистично? Кожи, что ли, не хватает натянуть?
- До кожи еще не дошли. - Доктор Рыжиков буравчиком просверливал в кости отверстие для замка и одновременно корил Сулеймана: - Видите, Сулейман, что такое без бормашины… Я вам честно зубы подставил, а вы… Отбросили нас в шестнадцатый век…
- Лев Христофорович может от огорчения заболеть! - умоляюще запросил Сулейман снисхождения. - Он уже к концу операции с новой придет!
- Тогда тем более мы тут не пессимисты, - успокоил доктор Рыжиков консультанта. - Просто мыслим в рассуждении того, что… Что жили были просто клетки. Одноклеточные, не в зверинце. Которые ядро, цитоплазма, мембрана. Клеткам надо было питаться и делиться, питаться и делиться, питаться и делиться. Ни о чем не думая. И вот что из этого получилось.
- А что? - заинтересовался мистер Черчилль.
- Ну хотя бы Минздрав для начала… Или горсовет. Заводы разные, химические и металлургические, атомная бомба, гениальные книги, «я помню чудное мгновенье», все пароходы и самолеты…
- А-а… - разочаровался Черчилль-Черномор. - Я думал, что-нибудь существенное.
- Ну как же не существенное? - попытался просветить его доктор Петрович. - Клетка - и ракетный крейсер, на котором Коля служил. Вот Сулейман до сих пор удивляется, что дальнейшее пошло такими разными путями.
- Извините, - мягко не согласился Сулейман. - Я не этому удивляюсь.
- А чему? - Консультант по красоте, оказывается, очень любил задавать вопросы.
- Тому, что одна клетка ничего не делая получает очень хорошее питание, а другая гнет спину так, как Юрий Петрович… Вот один, я видел, в Красном Кресте городском, здоровый, толстый, сидит марки наклеивает за членские взносы…
- Ну, Сулейман, на это у вас никакого удивления не хватит, - образумил его доктор Рыжиков и начал медленно распрямляться. - Ох, спина моя, спина… Неужели никогда не разогнется?
Доктор Коля Козлов, видно, отработанным приемом уперся ему сзади коленом в спину, помогая разгибу.
- Ну, это от способностей зависит, - снисходительно объяснил с табуретки мистер Черчилль. - Я вот всего сам достиг. Волосатой руки не имел. Кому нужна сирота, да еще и горбатая? Только самому себе. Я чужую ложку супа и чужую корку хлеба навек запомнил. Особенно чужие перешитые штаны… И специальность сам себе выбрал, и вкалывал как карла по двадцать часов в сутки… Писал статьи и за себя, и за прохвостов с титулами. Пока до докторской не долез, раньше трех ночи не ложился. В сорок лет коммунальную комнату получил, а то угол в Мытищах снимал… В семь утра на электричку, как пуля. Горбатая, бу-га-га… По морозу ночью в дощатый нужник, в огород. Зато понял, что лучше быть горбатым и умным, чем прямым и глупым. Зато теперь, могу и на дачу пригласить, в два этажа, утепленную, с горячей водой… Вас персонально, златокудрая. Вот уж правда, горбом нажил, бу-га-га…
- Слышали? - торжественно заявила златокудрая в спину доктору Рыжикову, выходящему съесть пирожок. - Приглашают меня! Не делайте вид, что не слышали! И нечего других примазывать!
- Кстати, у златокудрой муж - член сборной области по вольной борьбе, - оторвал задумчивый взгляд от снотворных приборов доктор Коля Козлов и многозначительно потеребил бородку. - И даже раз входил в сборную РСФСР.
- Тебя не спрашивают! - огрызнулась почему-то златокудрая швея, дернув гениальными пальцами нитку, уже привязанную к пластмассовой скуле и уходящую куда-то в угол ощеренного рта, отчего развороченное лицо, где скрепились огрызки кости и оргстекло, насколько могло подмигнуло. - Что толку, что член, если со сборов не вылазит!
- Что у вас тут за люди! - расстроился Черчилль. - То культурист, то борец, то десантник! Ни одного нормального. На консультацию не пригласишь.
- Да хоть в любовницы! - Он еще не знал, на какую нарвался. - От него все равно толку нет. Возится со своей бабой!
- Да что вы! - чуть не лишился дара речи от столь прямого поворота отступивший было обольститель. - Как можно пренебрегать такой женщиной!
- А так! - подтвердила она оскорбленно, так как тоже ненавидела всех борцов и боксеров за явную бесполезность их силы. - Набьет себе куклу песком и бросается на нее… как на… С утра начинает и ночью кончает. И то еле-еле…
- Зачем песком? - озадачился Черчилль.
- Борцовская любовь, - подсказал Коля Козлов.
- А настоящая запрещена? - растерялся далекий от спортивных хитростей жрец красоты. - А! Тренировки! Я так и понял! Бу-га-га!
- Не «бу-га-га», а лучше скажите: если я здесь натяну, ничего или перекосится? - Лариска потеряла конец нерва и рассердилась.
- Где? - оторвал Черчилль взгляд от ее вздрагивающей спины. - Не бойтесь, абсолютно симметричных лиц вообще нет в природе. Это только у роботов. Чем человек талантливей, тем лицо кривее. Слышали? Вон у вашего хирурга какой блин мятый, видели?
- Видели, слышали… - Златокудрая, согнувшись, скользила красными пальцами в лицевых мышцах Туркутюкова. - Вы по делу скажите!
- По делу ничего, можно чуть натянуть, - Черчилль с табуретки напряженно вытянул шею, - только потом не зашивайте по граням, швы чуть смещайте, чтоб углы не выпирали…
Вернулся доктор Рыжиков с полным ртом бутерброда и снова трижды вымытыми, поднятыми, как под дулом, руками.
- Смотрите, а сегодня быстро, - обозрел он поле боя. - Хоть и без бормашины, врукопашную… Ай да мы!
Шесть часов от первого разреза. Пальцы и шеи свело, пот течет под халатами из-под мышек. И все конца не видно.
38
- То, что вы видели, Сулейман, это не счастье, - грустно вздохнул доктор Рыжиков.
- Это? - покачал головой Сулейман. - Если это не счастье, то что тогда счастье? Одна заколка на галстуке знаете у него сколько стоит?
- Не знаю, - сказал доктор Рыжиков. - Я в этом не разбираюсь. Знаю только, что это не счастье, а борьба с несчастьем. Каждый, на кого оно свалилось, борется с ним по-своему. И хорошо, если борется. Разве нам лучше было бы, если бы он пришел в заплатах и слезах, смотрел на нас с упреком: вы и высокие, и стройные… И мы бы чувствовали себя виноватыми. Хоть и «я знаю, никакой моей вины…». Пусть лучше сверкает как елка и смотрит на нас свысока. Не думайте, это не просто. Это надо быть солдатом жизни, несчастьеборцем.
Сулейман посмотрел на доктора Петровича внимательней, чем всегда.
- Вы как от нас с Востока пришли, Юрий Петрович. Как у Омара Хайяма учились. Он ведь тоже сказал: «Жизни стыдно за тех, кто сидит и скорбит…» Я смотрю, вы даже счастливых жалеете…
- Да нет, я не жалею, Сулейман, - тем не менее довольно жалостливо вздохнул доктор Петрович. - «Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели». Слышали? Должны слышать. Просто я за то, чтобы счастливых было больше. Кто счастлив, кто жизнью доволен, тот и другим добра желает. А другие - это и мы с вами…
- Извините, - Сулейман позволил себе большую, чем когда-либо, твердость. - Извините, сколько я видел, у кого все есть, тот хочет еще больше. А другим никому ничего не желает. Особенно добра.
- Это разные вещи, - терпеливо сказал доктор Рыжиков. - Я не говорю: кто все имеет. Можно иметь все, что хотите, и ненавидеть жизнь. Чаще всего так и бывает: слишком это все дорогой ценой достается. Либо унижениями, которых потом от других требуешь, либо болезнями, которых потом всем тоже желаешь. Еще Сенека говорил: необходимое так легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать, тратя душу. Или еще: природа требует только хлеба и воды, а для этого никто не беден.
- Кто? - спросил Сулейман.
- Сенека, - сказал доктор Рыжиков. - Философ древнеримский.
- Как хорошо сказал, - оценил Сулейман. - Если бы я знал, я бы так жены родственникам и ответил. А то еще думал, но слов найти не мог.
На что доктор Рыжиков окончательно заключил:
- А теперь все же идите домой.
- Извините, - мягко улыбнулся Сулейман.
- Я серьезно говорю, Сулейман.
- И я серьезно. - Теплые золотые искры прыгнули и спрятались в темных глазах. - Вы идите домой, отдохните.
- Я не имею права, - сказал доктор Рыжиков. - Идите, Сулейман, я, к сожалению, не могу вам даже полдежурантских платить за ночной караул. А вам завтра работать.
- И вам завтра работать, - мягко, но твердо не соглашался Сулейман. - Не надо меня обижать, Юрий Петрович.
- Как обижать? - удивился доктор Рыжиков.
- Вы думаете, что перс только за деньги может ночью возле больного сидеть?
- Извините, Сулейман! - попросил теперь доктор Петрович. И очень огорченно, так что у Сулеймана мелькнули в глазах его теплые искры, и от торопливо сказал:
- Это вы извините! Я учиться хожу, а знания дороже любых денег. Это я за них должен платить, а получаю бесплатно.
Посмотрели друг на друга и тихо прыснули. От такой разведенной собою торговли. Все рвутся платить, когда нечем. Посмотрим, когда будет чем…
Доктору Рыжикову было легче: он совсем переселился во флигель, принеся из дому мыло и зубную щетку. Собранного по мелким частям Туркутюкова нельзя было оставлять ни на минуту. Каждый час протирать тампончиками скованный рот, следить за дыхательными путями и за тем, чтобы он в минуту нетерпеливого любопытства не сорвал повязку и не полез к зеркалу. Клизма на ночь, дыхательная гимнастика, жидкое кормление, туалет, уколы - набиралось неотрывно на круглые сутки. Ни спящего, ни глядящего доктор Рыжиков не мог его оставить одного. А ставок всего - у него да половина у Сильвы Сидоровны. Больше не положено. Сильву Сидоровну он берег для дневных полноценных дел, ночью перебивался, отгоняя от себя то Сулеймана, то бывшую рыжую, а ныне златовласую портниху сосудов, нервов, лоскутков. Но чаще Сулеймана.
- Да что там получать, Сулейман! - вполне искренне образумливал он. - Это же скифство… Изучать надо микрохирургию, микроскоп, лазер…
- Я таких операций, как у вас, никогда не видел, - покачал головой Сулейман.
- Не насмехайтесь, - сказал доктор Рыжиков. - Я в Бурденко был на операции у Арутюнова. Знаете, что такое талант? То, что у меня выходит за пять часов с ведром крови, он сделал за сорок минут и без капли… И это после трех инфарктов, в шестьдесят лет… Нет, мы так никогда не научимся.
В редкую минуту можно было из доктора Рыжикова вырвать такой расстроенный звук.
Но чтобы подбодрить Сулеймана, он тут же поправился:
- Вы научитесь, Сулейман. У вас еще разгон впереди, а мы как пули на излете.
В глазах у Сулеймана было большое сомнение.
Проходила ночь. Тяжко стонал больной Туркутюков, в котором живая кость мучительно срасталась с искусственной.
Аккуратно, чтобы не выдать себя, посапывал больной Чикин.
Танцевала «Воскресающего лебедя» больная Жанна Исакова. Конечно, в радостном сне.
В тесном коридорчике, который служил и ординаторской, и столовой, и приемной, за маленьким столом, при настольной лампе, Сулейман писал в конспект лекцию об открытых и закрытых черепно-мозговых травмах как мирного, так и военного времени.
И диктующий, и пишущий часто останавливались, чтобы прислушаться к звукам, возникающим за одной или за другой дверью.
Под самое утро диктующий вдруг задумался и совсем не по программе сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56