Это был, конечно, доктор Рыжиков.
- Я лечащий врач! - встал и представился он. - Эта краснота не алкогольного характера, это последствия…
- Я протестую! - мигом встал прокурор, обвиняющий Чикина.
Чикину везло во всем. В прокуроре, который уверенно уличал его бархатным, проникновенным, а когда надо - стальным и беспощадным голосом. И особенно в адвокате, которая заслуживала всяческого снисхождения. Рыхлая, забывчивая, со слабым зрением и сильным насморком, она, чихая и сморкаясь, подолгу копошилась в бумагах, то приставляя к глазам очки, то отодвигая подальше, то откладывая, чтобы полезть за платком. Зрителей это даже веселило.
Пылая благородным негодованием, прокурор заявил, что этот гражданин не записан в свидетели, что он присутствовал в зале и давать ему слово - значит, подрывать краеугольный камень процессуальности.
Доктор Рыжиков был на суде впервые. И честь по чести не знал, почему если он в зале, то обязательно будет лгать и лжесвидетельствовать.
- Именно! - подхватила и потерпевшая Чикина. - У меня тоже есть парикмахер стригущий, я же его в суд не приглашаю!
Судья долгим взглядом осмотрела ее, потом Чикина, потом лжесвидетеля Рыжикова, потом сухо сказала:
- Протест удовлетворен.
Чем-то ей не угодил рыжиковский нос картошкой.
Тут уж прокурор разошелся. Он говорил о защите дома и очага, о гуманном долге государства и правосудия ограждать таких слабых женщин, как гражданка Чикина, а заодно и всю окружающую среду, от таких деспотов, как обвиняемый Чикин. Он так живо расписал зверства Чикина с кухонным ножом, будто видел их лично. И потребовал врезать виновнику пять полных лет за злостное хулиганство с нанесением телесных повреждений и покушением на убийство.
Пять лет!
Доктор Рыжиков ерзал, но сдерживался. Его уже грозили вывести из зала. Он видел, что тут медицина бессильна. Акульи зубы чикинской жены сдирали мясо с его живого пациента до самых костей на глазах у всего честного народа. Что же делать? И судья была готова согласиться со всей этой нелепостью - ничего хорошего и ободряющего в ее судейском лице не читалось. И никто не возопил и не воспрял: да что же это, люди!
Видно, больной Чикин и им казался подозрительным.
Общая потеря сознания.
Их бы подключить тогда к искусственному, как подключают на операциях к искусственному дыханию или кровообращению. Но искусственного сознания еще нет. Оно, может быть, будет, когда накопит силы та загадочная оболочка, о которой они часто говорили с Мишкой Франком и на которую так надеялся доктор Петрович под добродушным прищуром прижимистого оппонента. Но сейчас она слишком слаба. Слишком слаба, это он и сам сознавал. Слишком ей досталось по большому и мелкому счету. Слишком, слишком. И напусти на нее эту рыбу-пилу - дорежет до конца, догрызет…
Нет, надо обходиться своими силами. Рано просить подкрепления.
Слово было за адвокатшей. Но она и тут помогла Чикину. Забыла где-то его положительную характеристику с места работы, справки о его плодотворной изобретательской деятельности. Она рылась в потертом портфеле, чихала от пыли, извлекаемой оттуда, но нужных документов никак не находила. Судья с неудовольствием объявила перерыв для их доставки.
Этот перерыв оказался самым длинным в истории мирового судейства.
Потому что когда все встали и суд вошел, в зале не оказалось ни Чикина, ни доктора Петровича. А адвокатша, держа очки на расстоянии от глаз, объявила по клочку бумажки, который развернула опять-таки вместо искомых документов, что с обвиняемым Чикиным за время перерыва случился приступ гипер… чего-то вследствие перенесенной черепно-мозговой травмы. И он срочно-срочно госпитализирован. Возможности продолжать принимать участие в процессе не имеет. И все. Можно расходиться.
Так что Сильве Сидоровне пришлось чуть не впервые в жизни возроптать на боготворимого доктора Рыжикова.
- Сами вы больные! Еще ни одной койки, ни одной тумбочки, а больного ведут! Куда прикажете ложить - на пол?!
27
- На полу легче от тайных измерений прятаться, - серьезно пояснил, поднимаясь, больной Туркутюков. - Вчера опять этот армянин приходил с циркулем. Зачем меня все время меряют?
- Он совсем не армянин, - добродушно сказал доктор Рыжиков. - Он настоящий древний перс, а может, даже ассириец. Я бы такой породой гордился. И он вас измеряет не тайно, а явно, совсем не надо от него прятаться. Он стоматолог, который будет участвовать в операции. Очень толковый товарищ. Руки!
Доктор Рыжиков прикрикнул, так как Туркутюков снова потянулся руками к мякоти головы.
- А что вы сейчас рисуете? - тревожно спросил он. - Снова меня?
- Вас, - сказал доктор Рыжиков. - Но только будущего. После операции. Хотите посмотреть? В городе Смоленске, между прочим, живет железнодорожник Удодов. Лет десять назад при сцепке он попал между вагонами, и ему размозжило лицо буферами. Да еще глаз выдавило. Вы по сравнению с ним счастливчик. Я на его операции был в институте Бурденко, а потом в центральном стоматологическом. Сейчас он красавец и даже жену бросил, хочет в кино сниматься. Говорит, что с таким лицом не хочет жить по-старому…
Заговаривая зубы, он что-то набросал и протянул Туркутюкову.
- Это… кто? - робко спросила туркутюковская маска, повернув к свету лист со слишком, может быть правильным лицом мужественного фоторобота.
- Допустим, вы, - сказал доктор Петрович как о деле простейшем и даже не заслуживающем внимания.
Маска долго молчала, высматривая. Потом выдавила из себя:
- Но так сделать нельзя…
- Почему можно сделать, чтобы прошли припадки, а это нельзя? - привел доктор Петрович неотразимый аргумент. - Это будет одна довольно серьезная операция и три попроще. Они не так больны, как… необычны. Ничего странного в этом нет, их сто лет делают, но многие о них ничего не слыхали… Вы про филатовский стебель что-нибудь слышали?
Туркутюков не слышал не только про филатовский стебель, он вообще ничего не услышал, оглушенный бурей нахлынувших чувств. Она разыгралась гулким стуком собственного сердца в обожженных ушах. Это была буря надежды, самая лечебная буря, которую никогда не боялся вызвать доктор Рыжиков. И даже всячески вызывал, пренебрегая угрозами приступа. Импульсы надежды могли вызвать в загадочных глубинах коры такие же землетрясения, как импульсы тревоги. И если Туркутюков выдержит их сейчас, на него уже постепенно, постепенно можно будет положиться.
Под пристальным взглядом доктора Петровича больной Туркутюков долго не отрывал взгляда от правильно симметричного лица на бумаге. Потом оглянулся по сторонам, наверное ища зеркало, в которое не заглядывал уже лет десять. Даже во время бритья - да, в общем, и брить было нечего…
Пронесло. Только лишь чуть засуетился, неуверенно двигая пальцами, руками, покачивая головой, не зная, как поступить с ошеломляющей бумажкой. Отдать обратно или навек прижать к груди. Но, кажется, впервые проклюнулась вера…
- А когда операция?
- Теперь уже скоро. - Доктор Рыжиков на всякий случай мягко отобрал рисунок, вспомнив про вероятность иска на несоответствие проекта с результатом. - Но для этого мы все должны поработать. И мы, и вы.
- Я? - Рука Туркутюкова потянулась к мякоти головы.
- Руки! - прикрикнул доктор Рыжиков. - Придется вам каску надеть и зафиксировать.
- А как мне поработать? - почти нетерпеливо спросил мягкоголовый летчик на своем немного странном наречии.
- Часть работы вы уже сделали, самую героическую, - воздал доктор Рыжиков должное, чтобы еще больше взбодрить пациента.
- Я?! - прижал к груди руки человек, спасший целый транспортный самолет десантников.
- Вот так и держите! - приказал ему бывший десантник. - А то привяжем. Тогда уже Девятого мая сможете выйти на встречу ветеранов. Хотите?
По лицу больного Туркутюкова трудно было понять, хочет он или нет.
Не только потому, что непонятно было, чего хотеть - чтобы привязали руки или чтобы выйти Девятого мая… Главное - потому, что лица у больного Туркутюкова все еще не было.
…Зато по лицу самого доктора Рыжикова сразу все стало видно.
Сразу все прояснилось, как только он переступил порог родной новостройки.
И многие захотели посмотреть на выражение его лица. Прежде всего больной Самсонов, трогающий усы крючком. За ним - больной Чикин, оторвавшийся от кручения трубных стыков. За ним - вполне здоровый Сулейман, временно оставивший сверление зубов и прячущий золотистую искру в темных глазах. И даже Сильва Сидоровна, вызванная по такому случаю из главной хирургии, вернее - уже давно переселившаяся сюда.
Все хотели участвовать во вручении доктору Петровичу сюрприза.
Сюрприз был разноцветный, красивый. Это были свеженавешенные внутренние двери, застекленные мозаичным стеклом. Обычно их заделывают мутным больничным стеклом, от одного вида которого на душе тоже поднимается муть.
- А то как в больнице, - довольно крякнул стекольщик Самсонов, подмигнув всем остальным, глядящим с видом удачливых заговорщиков.
Доктор Рыжиков видел, что это была неторопливая, аккуратная и высококлассная работа многих недель. Где добыто это великое множество разноцветных осколочков, как удалось их подогнать - секрет великого мастера.
Великий мастер со смущением, но не без удовольствия воспринял снимание доктором Рыжиковым берета и типично рыжиковский вздох благодарности. Все были ужасно рады, что так обошлось. Зазвучали выражения восторга и подбадривания в адрес стекольщика. Он раскланивался налево и направо. Подразумевались бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Было сделано все, чтобы показать доктору Рыжикову, что все здесь тоже приятнейшим образом ошеломлены. Хотя заговор плелся не первую неделю и оброс множеством прямых и сопереживающих участников.
- Как в калейдоскопе! - молитвенно изумлялся Сулейман, видно когда-то не на шутку потрясенный явлением этой игрушки в далеком и пустынном Кизыл-Арвате.
- Теперь надо веселые стены и радостный пол, - вслух размечтался доктор Рыжиков. - А то слишком контрастно для психики больных.
- Достанем! - вскричал больной Самсонов, воздев разнодлинные руки из опасения, что его самозабвенный труд по такой ерундовой причине будет отвергнут. - Я уже с Жировым договорился!
Какое отношение мог иметь больной Жиров к линолеуму и краске, доктор Рыжиков знать затруднялся. К трубам и барабанам - скорее. Это был мирный администратор филармонии, бывший виолончелист, потерявший беглость пальцев. На районных гастролях, на полевом стане, ему захотелось лихо проехаться в кузове грузовика с зерном. До первой колдобины. С тех пор доктор Рыжиков со всей многочисленной семьей мог иметь бесплатные пригласительные билеты хоть на Гелену Великанову, хоть на Иосифа Кобзона, если бы они к нам заехали. Так что девушки иногда по вечерам побегивали на кого бог пошлет. Валере же Малышеву приходилось заменять доктора Рыжикова, который всю ночь слушал вместо Нины Дорды хрипы прооперированных.
Доктор Рыжиков как-то не подумал, что у них в филармонии бывают ремонты, причем импортно-коричневый, с золотыми жилками, под дорогой паркет, линолеум датского происхождения (кажется) дается им гораздо легче, чем медицинским учреждениям. В больницы сбывают все серое.
Сообразив это, он почесал затылок в раздумье, что бы еще сказать в благодарность больному Самсонову.
- А все-таки, - не нашел он ничего более проникновенного, - как вы меня здесь нашли?
Больному Самсонову этот вопрос уже целое лето доставлял искреннейшее удовольствие, и по тому, как он расплылся, было видно, что лучших слов благодарности не сыскать.
…Через день на пороге родного заведения доктор Рыжиков услышал незнакомый строгий голос. Голос что-то внушал трем сантехникам, забредшим сюда после длительного перерыва. Похоже, они хотели повторить удачный свой забег, но кто-то не пускал их дальше порога. Спины сантехников выражали насквозь оскорбленное профессиональное самолюбие.
- Я нештатный инспектор котлонадзора и разбираюсь как надо! - В голосе прозвенело железо. - Это списанный кран, и нечего его совать!
Урчание сантехников свидетельствовало, что они уличены справедливо. Сегодня вымогательство не удалось. И только остатки достоинства удерживали экспедицию от унизительного бегства. Мешок с огрызками труб, изношенными кранами, потертыми прокладками и прочим сантехническим сокровищем, которым они хотели примазаться к великим свершениям, был с негодованием брошен им под ноги. Кто-то, не щадя живота, стоял на страже интересов родного рыжиковского очага. Кто?
Сквозь стенку сантехниковских спин доктор Рыжиков с изумлением разглядел Чикина.
В синем рабочем халате, с засученными рукавами, оторванный от чего-то важного, Чикин открыл себя с неожиданной стороны. Он командовал. В голосе у него прорубилось железо. Такого не ожидал даже все ожидающий доктор Петрович. Человек, который до сих пор только спрашивал или просил, сурово требовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56