- Перед тем, как бы крышу класть. А теперь снова гадить придется. Экое неудобство.
- Это я лошадь, - виновато сказал доктор Рыжиков. - Надо было знать до… Не лошадь даже, а бегемот. Знаете что? Вы этим, пожалуйста, не затрудняйтесь. Я как-нибудь сам выкручусь.
- А что, нельзя без нее? - поскреб Самсонов в затылке крючком левой культи.
- Нет, - грустно сказал доктор Рыжиков. - Это единственный выход. Да вы не затрудняйтесь, вы меня и так… Но как вы все-таки сюда попали?
- Да дело ерундовое, - стал успокаивать стекольщик. - Работы на день-два. Мусорить жалко, чистоту такую гадить. Линолеум красивенький опять же… Плевое дело, это мы мигом…
- А чтобы ваши стекла горели ярче, - перевел разговор на приятную тему доктор Петрович, - у меня есть прекрасная люстра. Мы ее в коридоре. А в палатах торшеры…
- Тут без электрика не обойтись, - заключил больной Самсонов. - Дерматина помните? Который со столба упал. Ну, лямка на кошке порвалась…
- Больной Дарвадинов, вспомнил доктор Рыжиков историю болезни. Вывих плеча, перелом ключицы, трещина левой височной кости, гематома, прогрессирующий отек головного мозга… Все как у людей. Опоздай прорубить в черепе окно для декомпрессии, и… некому сейчас было бы вешать люстру, которую задумал доктор Рыжиков вместо казенных плафонов. Очень уж он их ненавидел.
Через день в новеньком, чистеньком, аккуратненьком флигельке снова начали долбить стены.
- Я думал, у нас будет отдельное государство, - мягко улыбнулся Сулейман. - А у нас все как у всех. Сперва строим, потом стены бьем… Я думал, это строители виноваты, а это, оказывается, воля аллаха.
- Закон сообщающихся сосудов, - ответил сверху запыленный доктор Рыжиков, который искупал вину, лично пробивая зубилом и молотком дырку в стене. - Все мы… немножко… лошади…
- Древние лошади, - еще мягче улыбнулся Сулейман.
Доктор Рыжиков с поднятым молотком чуть внимательнее посмотрел на него с табуретки.
- Мне кажется, вы что-то задумали, - мелькнула в его голосе тревога.
- Пока не беспокойтесь, - мягко сказал Сулейман. - Можете добивать дырку.
- Вы бы с той стороны последили, - попросил доктор Рыжиков. - Чтобы стена не треснула.
- Она уже треснула, - успокоил его Сулейман. - Но я отсюда не уйду. Я уйду только с вами. Вы сколько уже месяцев носите временную пломбу?
Доктор Рыжиков стал похож на каторжника.
- Лев Христофорович будет ждать хоть до утра, - сказал конвоир подконвойному. - Он сказал, что, если вы почувствуете хоть малейшую боль, он даст вам вырвать свой золотой зуб.
Доктор Рыжиков бил все беспросветней, к тому же заметно замедленней. Будто решил остаться на этом табуретном постаменте действующим памятником самому себе. Лишь бы подальше от мягких, сильных, приятно пахнущих зубоврачебных рук Льва Христофоровича.
Но и сторож у подножия этого памятника тоже, видно, устроился на века.
33
- Ну… Брось костыль, не бойся! Будет держать! Да будет, будет! Ну, я тебя подержу, только отпусти костыль!
Но Жанна впилась в ручку костыля до белых пальцев.
- Отдохнем, - сказал доктор Петрович. - Подогни ноги и повиси. Как на качелях. Покачайся. Вот так, попружинь. Нравится?
Жанна разулыбалась, елозя по полу вялыми ногами.
- Вот так и мы на парашютах… Висишь и песню поешь: «Нам разум дал стальные руки-крылья…»
- Кто вам дал стальные руки-крылья? - мягко осведомился Сулейман.
- Разум! - твердо ответил доктор Рыжиков.
- Извините! - мягко, но непреклонно сказал Сулейман.
- Нет, это вы извините, - мягко, но непреклонно сказал доктор Рыжиков. - Именно разум.
- Когда вы висели на парашютах, вы пели, что не разум.
- А кто же тогда? - в лоб спросил доктор Рыжиков.
- Кто-то другой, но не разум.
- Так вот! - вложил все ехидство, на какое только был способен, доктор Рыжиков. - Сначала, в первом варианте, стальные руки-крылья дал именно разум. Вы, Сулейман, еще молоды, чтобы это помнить. Вы помните второй вариант, в котором руки-крылья дал кто-то другой. А вместо сердца - пламенный мотор, не так ли? А потом снова разум.
- Тогда извините, - мягко улыбнулся Сулейман. - Больше не буду никогда. - И глубокая искра в темных глазах.
- Почему же никогда? Врачи не говорят: всегда и никогда, - великодушно разрешил победитель. - Ну что? Смотри, как хорошо пошла без костылей! Костыли-то забыла! Ага, ага! Перебьешься!
Он подальше убрал костыли, к которым потянулась Жанна. Она балансировала на страховочном поясе. От пояса уходили к потолку мощные резиновые жгуты. Там надежные рельсы, уложенные в стены, служили кран-балкой. Из-за них и разгорелась запоздалая перестройка. Страховочное устройство ездило по ним на колесиках. Таким был первый выход Жанны в свет.
- Дайте! - потянулась она к костылям, чувствуя себя без них позорно беспомощной, как без одежды.
- Держи! - протянул он их. - Молодец, хорошо постояла. Теперь домашнее задание - пять раз туда и обратно.
- Без костылей?! - ужаснулась она.
- Сначала с костылями, - смилостивился он.
Сам себя, с новыми зубами во рту, он ощущал не меньшим героем, чем после самой ярой рукопашной на границе Австрии. Только старался не замечать ехидных искорок в дружелюбных глазах Сулеймана: да, мол, знаем мы таких героев, немало видели. Сулейман висел на шведской стенке, вделанной в стену, и добродушно побалтывал ногами.
- А я пойду, - вздохнул доктор Рыжиков как-то особенно неопределенно. - Опять не в свою функцию нос совать…
- А если я упаду?! - воскликнула Жанна, боясь остаться одинокой.
Тут же в двери молча выросла непоколебимая Сильва Сидоровна, уже совсем сюда переселившаяся на крохотную зарплату. Никого другого пустить на это единственное место при докторе Рыжикове она не могла.
- Может, я с вами? - разделил его решимость Сулейман. - Люди бывают разные, Юрий Петрович…
- Нет! - сказал доктор Рыжиков твердо, еще раз почерпнув мужество в своих новых зубах. Выдержав такое, человек становится способен на многое. - В такую разведку идут одиночки. И гибнут, никого не выдавая.
Все благоговейно притихли, провожая его на неизвестный подвиг.
- Иду в универмаг выбирать люстру, - решил он замести напоследок следы. - Разве не гиблое дело?
…Буквально через час в него стреляли. Подло, неожиданно, из-за угла.
Сверкнуло во тьме красноватое пламя, хлопнул по ушам знакомый звук, ударила волна паленого.
- Ой! - крикнул кто-то.
- Бежим! - отозвался другой.
- Стой! - грозно предупредил доктор Рыжиков, которого на сей раз пуля убоялась.
Один злоумышленник все-таки проскочил у него между ног на свободу. Но второго он ухитрился зажать между кирпичным забором и углом дома, пользуясь для этого картонной коробкой, в которой звякнуло что-то хрупкое. Это и была люстра, купленная только что в универмаге. Не из дорогих, давно присмотренная и выношенная в мечтах об уюте в отделенском коридорчике, благодаря чему он сразу заиграл бы как лишнее обжитое помещение, а не как пресловутые больничные коридоры. Денежки он потихоньку утаивал из внеочередных выездных, чувствуя себя грабителем родной семьи, в свою очередь мечтавшей о телевизоре или о магнитофоне. Словом, кругом преступник. Но уж больно заманчиво представлял он вечера под этой люстрой в тесном кругу родимых больных. Или на старость потянуло к уюту?
Но в борьбе размышлять было некогда. Каждый звереныш в капкане первым делом начинает отчаянно биться. Поэтому в коробку, служившую сейчас прессом, молотили и кулаками, и головой, и чем попало. Каждый такой удар болезненно отзывался в сердце доктора Рыжикова, но он не ослаблял давления. Что там осталось, в коробке, после этого - лучше не думать. Противник был не из тихонь. Уже зажатый намертво клешней доктора Рыжикова, он был готов, как ящерица хвост, оторвать и оставить врагу свою руку. И извивался до последнего. Лишь колоссальный перевес сил помог доктору Рыжикову постепенно, давлением и терпением, утихомирить пленника. Когда сопротивление утихло, доктор Рыжиков пропыхтел:
- Где пугач?
- Какой пугач! - снова задергался «язык». - Пусти! Че пристали! Мне домой надо!
Голосишко был сварливый, безотцовский.
- Ну нет! - хватка у доктора Петровича была еще та, десантная. А хирургические пальцы - чуткие, как миноискатель. - Пока не отдашь, не пущу!
- Нет у меня, Сережка утащил! - Пленник стал хныкать. - Пустите, силы больше, да? Силы больше? Мне домой пора!
- Тебя, брат, из дому и выпускать нельзя! - заверил доктор Петрович, чуть ослабляя нажим. - Придется отвести тебя к родителям, пока целый. А то получат потом без пальцев или без глаза… Ну-ка пошли, показывай, где живешь!
- Не пойду! - снова забился пленник. - К мамке не пойду! Не надо к мамке, дяденька! Это не я!
Но доктор Рыжиков был неумолим. Слишком много пробитых голов, выжженных глаз, оторванных пальцев прошло перед ним. Если хоть что-то из этого неминуемого потока можно было предотвратить, он должен был превращаться в непробиваемый камень. Поэтому он каменно сказал:
- Пугач на бочку… или идем к матери!
Видно, это было слабым местом в оборонительных рейдутах.
- Сережка утащил, дяденька! Правду говорю! Не надо к мамке!
- Тогда шагом марш за Сережкой. Где он засел? Пока не разоружимся, не выпущу!
Крепко схваченный воротник мальчишкиной курточки подтверждал, что это так.
- Подождите, дяденька, отпустите! Может, тут уронилось?
Чуть-чуть приотпущенный он нагнулся и быстро-быстро зашарил по земле, меж битого кирпича и бутылочного боя. Нашел то, что надо, и выпрямился: вот!
В ладонь доктора Рыжикова легла латунная трубка, оснащенная толстой резинкой и гнутым гвоздем, - простейший самопал, десятилетиями стоящий на вооружении уличных и дворовых команд. Незаменимый в воспитании отваги, как мосинская трехлинейная винтовка. Только винтовка давно уступила место в строю автоматическому оружию, а самопал оказался редкостно живучим. Видимо, в силу еще более удачной конструкции.
- Так я и думал, - рассмотрел он под фонарем свой трофей. - Для тройного заряда. Ну куда вы лезете, куда вам надо? Ну почему наши вам не подходят - надежные, опробованные, безотказные, еще до войны испытанные и поставленные на конвейер? Обязательно надо увеличивать заряд? Прямо как в мировой гонке вооружений!
Во время этого увещевания стрелок, как и следовало, бесследно исчез. И проникновенные слова доктора Петровича всуе тонули во тьме.
Ладно, вздохнул он, все же исполнив свой воспитательный долг. И пошел к дому, сверившись с адресом по бумажке. Однако за несколько шагов до подъезда откуда ни возьмись вынырнула фигурка стрелка.
- Дяденька, не ходите к мамке! Я больше не буду! Честное слово даю! Не ходите, дяденька!
Доктор Рыжиков и думать не думал идти к его мамке. Он встал и объяснил со всей толковостью, что договор есть договор и он его намерен соблюдать по всем пунктам.
Но в подъезде мальчишка не отставал он него. А когда доктор Рыжиков постучал в совершенно постороннюю, на его взгляд дверь, вообще зашелся и вцепился в докторский рукав:
- Обманули! Не ходите, дяденька! Мамке кричать будет, что опять из-за меня заболела! И что помрет из-за меня! Я, честное слово, не буду! Обещали же не ходить! А сами обманули! Мамка драться будет, а пугач и не мой!
Доктора Рыжикова наконец осенило. Стрелок оказался сыном соседки-свидетельницы, к которой он набрался мужества пойти. Мужество требовалось не для того, чтобы от кого-то отбиваться, а для того, чтобы подступиться к издерганной, видно было в суде, и лжесвидетействующей женщины. До чего мучительное дело. Кроме того, он не имел права быть частным сыщиком. Но право быть гражданином, который может задать любому гражданину страны любой справедливый вопрос, он имел. Как задать - еще не знал, но знал, что имел. Просто прийти и спросить: «Почему вы с женой Чикина обманываете суд?» Проще простого, но это ведь надо, чтобы язык повернулся… Назвать незнакомого человека обманщиком - тоже надо храбрости набраться. Да еще если человек подозревается в неврастении.
С такой кашей в голове доктор Петрович подступил к соседкиной двери. Не успел он объяснить мальчишке-самопальщику, что дело вовсе не в самопале, как дверь открылась и они оба предстали перед хозяйкой.
- Опять! - сразу потянулась она к сыновнему затылку, чтобы отвесить авансовый тумак. - Снова нахулиганничал, ирод недоношенный! Дня прожить не дает, чтобы не привели! Что сегодня наделал?
- Ничего не наделал! - заслонил доктор Рыжиков собой маленького и вечно виноватого спутника. - Никто его не привел, я к вам по делу… Он сам по себе, я - сам по себе…
Она отвесила бы тумак и доктору Петровичу по боевой инерции. Она заслуживала сильного снисхождения. Мальчишка, пользуясь защитой и горя любопытством, прошмыгнул в единственную комнату, в угол, где стоял простой квадратный стол с клеенкой, покрытой многочисленными кляксами. Чтобы не прогнали, стал с озабоченным видом извлекать из трепаного портфельчика чернильницу, книжки, тетрадки.
- Спасу нет на ирода! - оправдывалась мать, пока доктор Петрович оглядывался. - На школьном чердаке пожар зажег!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Это я лошадь, - виновато сказал доктор Рыжиков. - Надо было знать до… Не лошадь даже, а бегемот. Знаете что? Вы этим, пожалуйста, не затрудняйтесь. Я как-нибудь сам выкручусь.
- А что, нельзя без нее? - поскреб Самсонов в затылке крючком левой культи.
- Нет, - грустно сказал доктор Рыжиков. - Это единственный выход. Да вы не затрудняйтесь, вы меня и так… Но как вы все-таки сюда попали?
- Да дело ерундовое, - стал успокаивать стекольщик. - Работы на день-два. Мусорить жалко, чистоту такую гадить. Линолеум красивенький опять же… Плевое дело, это мы мигом…
- А чтобы ваши стекла горели ярче, - перевел разговор на приятную тему доктор Петрович, - у меня есть прекрасная люстра. Мы ее в коридоре. А в палатах торшеры…
- Тут без электрика не обойтись, - заключил больной Самсонов. - Дерматина помните? Который со столба упал. Ну, лямка на кошке порвалась…
- Больной Дарвадинов, вспомнил доктор Рыжиков историю болезни. Вывих плеча, перелом ключицы, трещина левой височной кости, гематома, прогрессирующий отек головного мозга… Все как у людей. Опоздай прорубить в черепе окно для декомпрессии, и… некому сейчас было бы вешать люстру, которую задумал доктор Рыжиков вместо казенных плафонов. Очень уж он их ненавидел.
Через день в новеньком, чистеньком, аккуратненьком флигельке снова начали долбить стены.
- Я думал, у нас будет отдельное государство, - мягко улыбнулся Сулейман. - А у нас все как у всех. Сперва строим, потом стены бьем… Я думал, это строители виноваты, а это, оказывается, воля аллаха.
- Закон сообщающихся сосудов, - ответил сверху запыленный доктор Рыжиков, который искупал вину, лично пробивая зубилом и молотком дырку в стене. - Все мы… немножко… лошади…
- Древние лошади, - еще мягче улыбнулся Сулейман.
Доктор Рыжиков с поднятым молотком чуть внимательнее посмотрел на него с табуретки.
- Мне кажется, вы что-то задумали, - мелькнула в его голосе тревога.
- Пока не беспокойтесь, - мягко сказал Сулейман. - Можете добивать дырку.
- Вы бы с той стороны последили, - попросил доктор Рыжиков. - Чтобы стена не треснула.
- Она уже треснула, - успокоил его Сулейман. - Но я отсюда не уйду. Я уйду только с вами. Вы сколько уже месяцев носите временную пломбу?
Доктор Рыжиков стал похож на каторжника.
- Лев Христофорович будет ждать хоть до утра, - сказал конвоир подконвойному. - Он сказал, что, если вы почувствуете хоть малейшую боль, он даст вам вырвать свой золотой зуб.
Доктор Рыжиков бил все беспросветней, к тому же заметно замедленней. Будто решил остаться на этом табуретном постаменте действующим памятником самому себе. Лишь бы подальше от мягких, сильных, приятно пахнущих зубоврачебных рук Льва Христофоровича.
Но и сторож у подножия этого памятника тоже, видно, устроился на века.
33
- Ну… Брось костыль, не бойся! Будет держать! Да будет, будет! Ну, я тебя подержу, только отпусти костыль!
Но Жанна впилась в ручку костыля до белых пальцев.
- Отдохнем, - сказал доктор Петрович. - Подогни ноги и повиси. Как на качелях. Покачайся. Вот так, попружинь. Нравится?
Жанна разулыбалась, елозя по полу вялыми ногами.
- Вот так и мы на парашютах… Висишь и песню поешь: «Нам разум дал стальные руки-крылья…»
- Кто вам дал стальные руки-крылья? - мягко осведомился Сулейман.
- Разум! - твердо ответил доктор Рыжиков.
- Извините! - мягко, но непреклонно сказал Сулейман.
- Нет, это вы извините, - мягко, но непреклонно сказал доктор Рыжиков. - Именно разум.
- Когда вы висели на парашютах, вы пели, что не разум.
- А кто же тогда? - в лоб спросил доктор Рыжиков.
- Кто-то другой, но не разум.
- Так вот! - вложил все ехидство, на какое только был способен, доктор Рыжиков. - Сначала, в первом варианте, стальные руки-крылья дал именно разум. Вы, Сулейман, еще молоды, чтобы это помнить. Вы помните второй вариант, в котором руки-крылья дал кто-то другой. А вместо сердца - пламенный мотор, не так ли? А потом снова разум.
- Тогда извините, - мягко улыбнулся Сулейман. - Больше не буду никогда. - И глубокая искра в темных глазах.
- Почему же никогда? Врачи не говорят: всегда и никогда, - великодушно разрешил победитель. - Ну что? Смотри, как хорошо пошла без костылей! Костыли-то забыла! Ага, ага! Перебьешься!
Он подальше убрал костыли, к которым потянулась Жанна. Она балансировала на страховочном поясе. От пояса уходили к потолку мощные резиновые жгуты. Там надежные рельсы, уложенные в стены, служили кран-балкой. Из-за них и разгорелась запоздалая перестройка. Страховочное устройство ездило по ним на колесиках. Таким был первый выход Жанны в свет.
- Дайте! - потянулась она к костылям, чувствуя себя без них позорно беспомощной, как без одежды.
- Держи! - протянул он их. - Молодец, хорошо постояла. Теперь домашнее задание - пять раз туда и обратно.
- Без костылей?! - ужаснулась она.
- Сначала с костылями, - смилостивился он.
Сам себя, с новыми зубами во рту, он ощущал не меньшим героем, чем после самой ярой рукопашной на границе Австрии. Только старался не замечать ехидных искорок в дружелюбных глазах Сулеймана: да, мол, знаем мы таких героев, немало видели. Сулейман висел на шведской стенке, вделанной в стену, и добродушно побалтывал ногами.
- А я пойду, - вздохнул доктор Рыжиков как-то особенно неопределенно. - Опять не в свою функцию нос совать…
- А если я упаду?! - воскликнула Жанна, боясь остаться одинокой.
Тут же в двери молча выросла непоколебимая Сильва Сидоровна, уже совсем сюда переселившаяся на крохотную зарплату. Никого другого пустить на это единственное место при докторе Рыжикове она не могла.
- Может, я с вами? - разделил его решимость Сулейман. - Люди бывают разные, Юрий Петрович…
- Нет! - сказал доктор Рыжиков твердо, еще раз почерпнув мужество в своих новых зубах. Выдержав такое, человек становится способен на многое. - В такую разведку идут одиночки. И гибнут, никого не выдавая.
Все благоговейно притихли, провожая его на неизвестный подвиг.
- Иду в универмаг выбирать люстру, - решил он замести напоследок следы. - Разве не гиблое дело?
…Буквально через час в него стреляли. Подло, неожиданно, из-за угла.
Сверкнуло во тьме красноватое пламя, хлопнул по ушам знакомый звук, ударила волна паленого.
- Ой! - крикнул кто-то.
- Бежим! - отозвался другой.
- Стой! - грозно предупредил доктор Рыжиков, которого на сей раз пуля убоялась.
Один злоумышленник все-таки проскочил у него между ног на свободу. Но второго он ухитрился зажать между кирпичным забором и углом дома, пользуясь для этого картонной коробкой, в которой звякнуло что-то хрупкое. Это и была люстра, купленная только что в универмаге. Не из дорогих, давно присмотренная и выношенная в мечтах об уюте в отделенском коридорчике, благодаря чему он сразу заиграл бы как лишнее обжитое помещение, а не как пресловутые больничные коридоры. Денежки он потихоньку утаивал из внеочередных выездных, чувствуя себя грабителем родной семьи, в свою очередь мечтавшей о телевизоре или о магнитофоне. Словом, кругом преступник. Но уж больно заманчиво представлял он вечера под этой люстрой в тесном кругу родимых больных. Или на старость потянуло к уюту?
Но в борьбе размышлять было некогда. Каждый звереныш в капкане первым делом начинает отчаянно биться. Поэтому в коробку, служившую сейчас прессом, молотили и кулаками, и головой, и чем попало. Каждый такой удар болезненно отзывался в сердце доктора Рыжикова, но он не ослаблял давления. Что там осталось, в коробке, после этого - лучше не думать. Противник был не из тихонь. Уже зажатый намертво клешней доктора Рыжикова, он был готов, как ящерица хвост, оторвать и оставить врагу свою руку. И извивался до последнего. Лишь колоссальный перевес сил помог доктору Рыжикову постепенно, давлением и терпением, утихомирить пленника. Когда сопротивление утихло, доктор Рыжиков пропыхтел:
- Где пугач?
- Какой пугач! - снова задергался «язык». - Пусти! Че пристали! Мне домой надо!
Голосишко был сварливый, безотцовский.
- Ну нет! - хватка у доктора Петровича была еще та, десантная. А хирургические пальцы - чуткие, как миноискатель. - Пока не отдашь, не пущу!
- Нет у меня, Сережка утащил! - Пленник стал хныкать. - Пустите, силы больше, да? Силы больше? Мне домой пора!
- Тебя, брат, из дому и выпускать нельзя! - заверил доктор Петрович, чуть ослабляя нажим. - Придется отвести тебя к родителям, пока целый. А то получат потом без пальцев или без глаза… Ну-ка пошли, показывай, где живешь!
- Не пойду! - снова забился пленник. - К мамке не пойду! Не надо к мамке, дяденька! Это не я!
Но доктор Рыжиков был неумолим. Слишком много пробитых голов, выжженных глаз, оторванных пальцев прошло перед ним. Если хоть что-то из этого неминуемого потока можно было предотвратить, он должен был превращаться в непробиваемый камень. Поэтому он каменно сказал:
- Пугач на бочку… или идем к матери!
Видно, это было слабым местом в оборонительных рейдутах.
- Сережка утащил, дяденька! Правду говорю! Не надо к мамке!
- Тогда шагом марш за Сережкой. Где он засел? Пока не разоружимся, не выпущу!
Крепко схваченный воротник мальчишкиной курточки подтверждал, что это так.
- Подождите, дяденька, отпустите! Может, тут уронилось?
Чуть-чуть приотпущенный он нагнулся и быстро-быстро зашарил по земле, меж битого кирпича и бутылочного боя. Нашел то, что надо, и выпрямился: вот!
В ладонь доктора Рыжикова легла латунная трубка, оснащенная толстой резинкой и гнутым гвоздем, - простейший самопал, десятилетиями стоящий на вооружении уличных и дворовых команд. Незаменимый в воспитании отваги, как мосинская трехлинейная винтовка. Только винтовка давно уступила место в строю автоматическому оружию, а самопал оказался редкостно живучим. Видимо, в силу еще более удачной конструкции.
- Так я и думал, - рассмотрел он под фонарем свой трофей. - Для тройного заряда. Ну куда вы лезете, куда вам надо? Ну почему наши вам не подходят - надежные, опробованные, безотказные, еще до войны испытанные и поставленные на конвейер? Обязательно надо увеличивать заряд? Прямо как в мировой гонке вооружений!
Во время этого увещевания стрелок, как и следовало, бесследно исчез. И проникновенные слова доктора Петровича всуе тонули во тьме.
Ладно, вздохнул он, все же исполнив свой воспитательный долг. И пошел к дому, сверившись с адресом по бумажке. Однако за несколько шагов до подъезда откуда ни возьмись вынырнула фигурка стрелка.
- Дяденька, не ходите к мамке! Я больше не буду! Честное слово даю! Не ходите, дяденька!
Доктор Рыжиков и думать не думал идти к его мамке. Он встал и объяснил со всей толковостью, что договор есть договор и он его намерен соблюдать по всем пунктам.
Но в подъезде мальчишка не отставал он него. А когда доктор Рыжиков постучал в совершенно постороннюю, на его взгляд дверь, вообще зашелся и вцепился в докторский рукав:
- Обманули! Не ходите, дяденька! Мамке кричать будет, что опять из-за меня заболела! И что помрет из-за меня! Я, честное слово, не буду! Обещали же не ходить! А сами обманули! Мамка драться будет, а пугач и не мой!
Доктора Рыжикова наконец осенило. Стрелок оказался сыном соседки-свидетельницы, к которой он набрался мужества пойти. Мужество требовалось не для того, чтобы от кого-то отбиваться, а для того, чтобы подступиться к издерганной, видно было в суде, и лжесвидетействующей женщины. До чего мучительное дело. Кроме того, он не имел права быть частным сыщиком. Но право быть гражданином, который может задать любому гражданину страны любой справедливый вопрос, он имел. Как задать - еще не знал, но знал, что имел. Просто прийти и спросить: «Почему вы с женой Чикина обманываете суд?» Проще простого, но это ведь надо, чтобы язык повернулся… Назвать незнакомого человека обманщиком - тоже надо храбрости набраться. Да еще если человек подозревается в неврастении.
С такой кашей в голове доктор Петрович подступил к соседкиной двери. Не успел он объяснить мальчишке-самопальщику, что дело вовсе не в самопале, как дверь открылась и они оба предстали перед хозяйкой.
- Опять! - сразу потянулась она к сыновнему затылку, чтобы отвесить авансовый тумак. - Снова нахулиганничал, ирод недоношенный! Дня прожить не дает, чтобы не привели! Что сегодня наделал?
- Ничего не наделал! - заслонил доктор Рыжиков собой маленького и вечно виноватого спутника. - Никто его не привел, я к вам по делу… Он сам по себе, я - сам по себе…
Она отвесила бы тумак и доктору Петровичу по боевой инерции. Она заслуживала сильного снисхождения. Мальчишка, пользуясь защитой и горя любопытством, прошмыгнул в единственную комнату, в угол, где стоял простой квадратный стол с клеенкой, покрытой многочисленными кляксами. Чтобы не прогнали, стал с озабоченным видом извлекать из трепаного портфельчика чернильницу, книжки, тетрадки.
- Спасу нет на ирода! - оправдывалась мать, пока доктор Петрович оглядывался. - На школьном чердаке пожар зажег!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56