Так, что ли? Уж больно он очки не любил. Да кто их надевает? Если все выполнять, что написано да за что расписался, то до работы не дойдешь.
- Бюллетенчик бы мне, - ласково ушел он от вопроса. - Денек передохнуть - и пройдет.
Доктор Рыжиков пообещал бюллетеньчик. Но отдохнуть попросил пока здесь.
- Да дома полежу, не беспокойтесь, - махнул кузнец признательной рукой. И сморщился от головного приступа. - Эк меня!
Эк его, только и осталось сказать. Доктор Рыжиков молча посмотрел на железнодорожного коллегу. Железнодорожный коллега густо побагровел. «Ничего, - подумал доктор Рыжиков. - Значит, еще не все потеряно. Все мы немножко…»
- Ну, есть кузнечный бог, - сказал он, когда дядю Кузю осторожно увели переодевать и укладывать.
Это была не искра, а кусок здоровенной окалины. Осколок, будь это на фронте. Но только из-под молота. И до чего он ловко проскочил в глазную яму мимо глаза и застрял в мозговом веществе! Потом этот снимок годами будут демонстрировать друг другу братья доктора Петровича - нейрохирурги - и объяснять друг другу, что стало бы с дядей Кузей, возьми осколочек миллиметром правее или левее, а также выше или ниже. А так, в горячке выполнения плана дядя Кузя и не заметил, что ранен в голову, в самую ее мякоть.
Дядю Кузю осторожно положили в палату лицом вверх и велели не двигаться. Редко он с таким удовольствием подчинялся. Лежать и смотреть в потолок было делом приятным. Доктор ему тоже понравился как человек свой, мастеровой. Не стал выламываться с этими очками. А главное - никуда больше не посылал, сам все решил. Таких людей дядя Кузя научился ценить за свой век.
Он лежал закрыв глаза, и боль постепенно переставала разламывать череп, собираясь внутрь в одну точку. Где-то рядом шептались соседи, с которыми не мешало бы познакомиться, но он выполнял приказание не вертеть головой и не рыпаться. Поэтому не мог быть вежливым.
Он выпил несколько таблеток, вытерпел укол от сердитой костистой женщины с сжатыми в нитку губами, тихо-мирно уснул. Проснулся и увидел над собой, на фоне белого больничного потолка, незнакомое деликатное лицо красноватого цвета.
- Как вы думаете, - вежливо спросило лицо, - можно подавать на жену в суд или нельзя?
…В это самое время Иван Лукич и выслушал доклад о столь необычном явлении.
- Готовь к операции, - пожевал он губами.
- Какой операции? - мирно спросил доктор Рыжиков.
- Осколок надо извлекать, голубчик!
Тут доктор Рыжиков опять-таки мирно сказал, что извлекать не надо. Что он закрепится и больше ничего там не нарушит. А если ковырять в мозговом веществе…
Но доктор Черныш его по-профессорски оборвал. Сегодня ничего, а завтра железяка перережет сосуд, и человек погибнет. А человек-то, видно, неплохой, работник. Так или не так?
Доктор Рыжиков сказал, что не так. Тут Доктор Рыжиков и сказал, что консервативная тактика (если так можно выразиться) спасла бы жизнь сенатору Кеннеди, а вот такая погубила.
- Наверное, Юрий Петрович считает и вас таким же хирургом-убийцей, - вот тут-то и сказала Ада Викторовна.
Доктор Рыжиков на это не прореагировал и сказал, что он операцию делать не будет, а будет лечить консервативно.
- Юрий Петрович думает, что он тут один царь и бог, - премило улыбнулась Ада Викторовна.
Доктора Черныша это завело, и он сказал, что сделает операцию сам. И при этом начал багроветь.
Доктор Рыжиков опять-таки мирно заметил, что доктор Черныш не специалист по нейротравмам, а для такой операции надо быть специалистом.
- Юрий Петрович думает, что его командировка на практику перевешивает весь ваш опыт, - еще любезнее улыбнулась Ада Викторовна.
Все шло как по маслу. Иван Лукич наливался кровью, его взгляд тяжелел.
- Юрий Петрович думает, что только он спаситель президента Кеннеди, что других больше нет. А человека украшает скромность…
- Юрий Петрович думает…
- Юрий Петрович думает…
- Ты, Юра, мне здесь мозги не крути. Ты скальпель когда в первый раз увидел? А я в землянке партизанской пилой, понимаешь… - На глаза Ивана Лукича наворачивается слеза былых событий. - Холод вокруг, кровь в красный лед превращается… Дашь ему стакан самогона, остатками пилу протрешь и… Легко, думаешь?
До этого момента все было терпимо. Но тут доктор Петрович и сказал непоправимое. Оно прозвучало все так же спокойно и мирно, без всякого нахальства, которое потом ему приписывали как друзья, так и враги.
- Иван Лукич, - сказал он, - пятнадцать лет назад, на практике, я этим восхищался. И пилой, и самогоном. И даже брал пример. Но мы ведь сейчас не в лесу и не пилой больных пилим. Давайте уже смотреть не назад, а вперед…
- А это не тебе решать! - рявкнул Иван Лукич по-полковничьи. - Ты разговаривать сначала научись! Я советских бойцов, партизан спасал от смерти, а он меня президентом Кеннеди тычет! С американскими наемными лжехирургами олицетворяет! Мне до сих пор люди пишут, благодарят, что живут!
Дошел-таки заряд Ады Викторовны!
- Виноват, но… - пикнул доктор Рыжиков.
- И никаких «но»! Нахал! И я, старый дурень, нахала своими руками вырастил! Отец бы на тебя, покойник, посмотрел! Отца бы постыдился! Ах, пень я, пень…
Доктора Рыжикова еще долго корили и под конец даже пытались взывать к его чувствам. Кончилось тем, что Иван Лукич все же назначил день операции и велел брить дядю Кузю. Это все происходило в присутствии врачебного персонала, притихшего на время спора, и он должен был обязательно выйти победителем. Хотя бы в глазах Ады Викторовны. Уж так она прятала улыбку, когда этот щенок его срезал.
- Юрий Петрович, очевидно, считает, что он один разбирается в передовой науке, а вокруг, извините, одни рутинеры и доктора лесных наук…
Доктора лесных наук! Ну не хам ли?!
Иван Лукич вышел победителем, и Ада Викторовна восхищенно улыбнулась ему.
Только одно «но»: утром больного Тетерина не оказалось в палате. Пустая койка аккуратно заправлена свежим бельем. И следа нет. Ивану Лукичу доложили, а он как раз решил идти знакомиться и доказывать пользу головной операции. Лично. А тут пустое место. Вызвали доктора Рыжикова. Он пожал плечами и сказал, что ничего удивительного. Он выписал больного на домашний режим. Показатели очень хорошие, температура, давление, частота сердечных сокращений, голова…
- Ты что, смеешься? - сказал ему главный хирург гарнизона в присутствии больных, врачей и среднего медперсонала. - Чтоб через час больной был на месте!
Через час больного на месте не было. Иван Лукич разъярился. Домой к дяде Кузе послали санитарную машину немедленно его забрать. Но там была лишь дяди Кузина старуха, которая испуганно моргала и ведать ничего не ведала, кроме того, что от него только что принесли записку: «В больницу не ходи, переводят в другое место укреплять здоровье, сам жив-здоров, не хнычь, старуха, скоро заявлюсь».
- Его почерк? - спросили старуху.
- Вроде его… - посмотрела она на свет, как на денежку.
Удивились и уехали. Дед топал ногами и требовал уважения. В больнице все притихли и ходили пригнув головы, как под обстрелом. Такого здесь еще не было, как и везде, где есть свои великие.
- Я верну, - сказал доктор Петрович послам деда, которых привела Ада Викторовна, светившаяся небывалым счастьем. - Но при условии, что никаких разговоров об операции. Больному это вредно.
«Щенок! - передали ему вернувшиеся послы. - Я тебя под суд упеку!»
- Чужая голова покоя не дает? - спросил доктор Рыжиков не столько уважаемого шефа, сколько услужливых послов.
- Юрий Петрович еще шуточки отпускает, как будто здесь не больница, а кинокомедия…
- Ох… Сердце!.. Плохо мне… Бросаю… Не жилец… Ухожу!.. Пенсия… Я или он!.. Не просите…
- Какая жестокость! - громко прошептала потрясенная Ада Викторовна, расстегивая пострадавшему рубашку и укладывая его на кушетку. - А ему хоть бы что, как ни в чем не бывало!
18
- Это все потому, что вы на пальцах прикидываете, резать или не резать, - снисходительно сказал Валера Малышев, окруженный тремя восхищенными сестрами. - Для этого мы вам и делаем центр диагностики и прогноза. Сунули в щель перфокарту, нажали кнопку - ответ готов. Операция необходима. Или: оперировать бесполезно. И точка. Шеф говорит, что возможности математического прогнозирования беспредельны.
Валера Малышев никогда не говорил от себя: «Есть два метода математического моделирования - метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания». Он говорил от шефа: шеф убежден, что есть два метода кибернетического моделирования - метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания…
Шеф Валеры Малышева всегда незримо присутствовал за этим столом. Стоило доктору Рыжикову где-то дать маху, как Валера Малышев тут же возникал: «А вот шеф на вашем месте так бы не делал. Он бы сперва съездил к профессору такому-то в Ленинград, организовал звоночек от профессора в обком партии, а из обкома вопрос: кто там у вас этим занимается? И пошло-поехало… Его уже боятся».
Доктор Рыжиков чувствовал, что ему никогда не угнаться за шефом Валеры Малышева. Шеф здесь был эталоном. Когда Валера Малышев ссылался на него, крыть было нечем. По представлению доктора Рыжикова, шеф должен был быть чем-то вроде Валеры Малышева в кубе. То есть втрое снисходительней и уверенней в изрекаемых истинах, с втрое более накачанной шеей и грудью, с втрое более чугунными плечами. Встречая на городских улицах подобных молодых людей со стрижкой «бобрик», он подолгу в них вглядывался, подозревая в каждом шефа. Но их теперь стало много - с выпирающей мускулатурой, обтянутой майкой, с низковатыми лбами под бобриком, в стальных очках без оправы, за которыми щурились высокомерно начитанные глаза.
Многовато у Валеры получалось шефов, если так можно выразиться.
Пользуясь редким присутствием доктора Рыжикова, Валера Малышев воспитывал его дочерей на плачевном примере отца и блестящих успехах непобедимого кибернетического шефа. Шеф отличался железной самодисциплиной, стальным характером, непробиваемостью Швейка, остроумием Ландау, гениальностью Эйнштейна, волей Наполеона и т. д. Часть этих качеств автоматом переходила, разумеется, и на Валеру Малышева, но он больше скромничал. А уж будущий электронный врач, которым занималась их группа, - так это просто корифей.
Главное, что он слезам не верит, почему-то особенно козырял Валера. Слезы явление субъективное. Плачут от боли в коленке, а болезнь в позвоночнике… У него гениальная память на разные признаки, он видит их в комплексе. Он не начнет лечить заведомого мертвеца, несовместимого с жизнью, не будет зря тратить государственные средства. В крайнем случае поможет облегчить страдания… А то сколько переводится медикаментов и энергии на безнадежных, если взять в масштабах всей страны - колоссальные убытки. Ну повесите вы на семью такого идиота, как ваш архитектор, - кто вам спасибо скажет? А электронный врач не ошибется, у него все четко. Этот - труп, этот - жилец… И перспективным больным больше достанется, скорее встанут на ноги. Разве это не преимущества?
- Пока что это преимущества обыкновенного бездушия, - терпеливо выслушивал доктор Петрович. - Для этого не надо быть машиной. Его и у людей полно…
Валера с видом снисходительного сожаления пожимал накачанными плечами:
- Ну, если вы хотите лечить как при Ионыче…
Даже Аньке с Танькой не хотелось, чтобы доктор Рыжиков лечил как при Ионыче. И они тоже на него набросились. Никому не хочется, чтобы его отец был Ионычем.
- Ваш абстрактный гуманизм только плодит несчастных и недоразвитых. А это не так безобидно для генетического фонда человечества. Нам и потомки спасибо не скажут…
За абстрактный гуманизм доктору Рыжикову доставалось еще и на студенческой скамье, если вспомнить. И вообще это виновник всех бед человечества. Здесь Валеру Малышева нечем было крыть, кроме тех общеизвестных выражений которыми кроют беспробудно уверенных в себе спорщиков. Но доктор Рыжиков их применять не умел. «Понимаете, Валера, - должен был сказать он, - абстрактного гуманизма в природе не бывает. И вообще гуманизма с какой-нибудь приставкой. Абстрактный, конкретный, узкий, широкий… Гуманизм или есть, или его нет. Есть человечно и бесчеловечно…»
Но Валера, конечно, сразу скажет, что человечно - это прошлый век. Что шеф говорит - есть функционально и нефункционально. И это реальность. А остальное сантименты. И Анька с Танькой снова посмотрят на него как на безнадежного Ионыча. Им покажется, что Ионыч - это что-то отсталое, в сермяге и валенках, стыдное для культурной семьи. То же самое, впрочем, кажется и Валере Малышеву. Что это какой-то кучер, решивший лечить людей.
Поэтому вслух он сказал:
- Давайте тогда Рекса сдадим в собачий ящик…
- За что?! - ужаснулись все три собаколюбивые дочки.
- За нефункциональность, - ответил по-Валериному доктор Рыжиков. - Сколько костей зря съедает, неполноценный…
- Нет! - взвизгнули Анька и Танька и заткнули уши, чтобы не слышать дальнейшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Бюллетенчик бы мне, - ласково ушел он от вопроса. - Денек передохнуть - и пройдет.
Доктор Рыжиков пообещал бюллетеньчик. Но отдохнуть попросил пока здесь.
- Да дома полежу, не беспокойтесь, - махнул кузнец признательной рукой. И сморщился от головного приступа. - Эк меня!
Эк его, только и осталось сказать. Доктор Рыжиков молча посмотрел на железнодорожного коллегу. Железнодорожный коллега густо побагровел. «Ничего, - подумал доктор Рыжиков. - Значит, еще не все потеряно. Все мы немножко…»
- Ну, есть кузнечный бог, - сказал он, когда дядю Кузю осторожно увели переодевать и укладывать.
Это была не искра, а кусок здоровенной окалины. Осколок, будь это на фронте. Но только из-под молота. И до чего он ловко проскочил в глазную яму мимо глаза и застрял в мозговом веществе! Потом этот снимок годами будут демонстрировать друг другу братья доктора Петровича - нейрохирурги - и объяснять друг другу, что стало бы с дядей Кузей, возьми осколочек миллиметром правее или левее, а также выше или ниже. А так, в горячке выполнения плана дядя Кузя и не заметил, что ранен в голову, в самую ее мякоть.
Дядю Кузю осторожно положили в палату лицом вверх и велели не двигаться. Редко он с таким удовольствием подчинялся. Лежать и смотреть в потолок было делом приятным. Доктор ему тоже понравился как человек свой, мастеровой. Не стал выламываться с этими очками. А главное - никуда больше не посылал, сам все решил. Таких людей дядя Кузя научился ценить за свой век.
Он лежал закрыв глаза, и боль постепенно переставала разламывать череп, собираясь внутрь в одну точку. Где-то рядом шептались соседи, с которыми не мешало бы познакомиться, но он выполнял приказание не вертеть головой и не рыпаться. Поэтому не мог быть вежливым.
Он выпил несколько таблеток, вытерпел укол от сердитой костистой женщины с сжатыми в нитку губами, тихо-мирно уснул. Проснулся и увидел над собой, на фоне белого больничного потолка, незнакомое деликатное лицо красноватого цвета.
- Как вы думаете, - вежливо спросило лицо, - можно подавать на жену в суд или нельзя?
…В это самое время Иван Лукич и выслушал доклад о столь необычном явлении.
- Готовь к операции, - пожевал он губами.
- Какой операции? - мирно спросил доктор Рыжиков.
- Осколок надо извлекать, голубчик!
Тут доктор Рыжиков опять-таки мирно сказал, что извлекать не надо. Что он закрепится и больше ничего там не нарушит. А если ковырять в мозговом веществе…
Но доктор Черныш его по-профессорски оборвал. Сегодня ничего, а завтра железяка перережет сосуд, и человек погибнет. А человек-то, видно, неплохой, работник. Так или не так?
Доктор Рыжиков сказал, что не так. Тут Доктор Рыжиков и сказал, что консервативная тактика (если так можно выразиться) спасла бы жизнь сенатору Кеннеди, а вот такая погубила.
- Наверное, Юрий Петрович считает и вас таким же хирургом-убийцей, - вот тут-то и сказала Ада Викторовна.
Доктор Рыжиков на это не прореагировал и сказал, что он операцию делать не будет, а будет лечить консервативно.
- Юрий Петрович думает, что он тут один царь и бог, - премило улыбнулась Ада Викторовна.
Доктора Черныша это завело, и он сказал, что сделает операцию сам. И при этом начал багроветь.
Доктор Рыжиков опять-таки мирно заметил, что доктор Черныш не специалист по нейротравмам, а для такой операции надо быть специалистом.
- Юрий Петрович думает, что его командировка на практику перевешивает весь ваш опыт, - еще любезнее улыбнулась Ада Викторовна.
Все шло как по маслу. Иван Лукич наливался кровью, его взгляд тяжелел.
- Юрий Петрович думает, что только он спаситель президента Кеннеди, что других больше нет. А человека украшает скромность…
- Юрий Петрович думает…
- Юрий Петрович думает…
- Ты, Юра, мне здесь мозги не крути. Ты скальпель когда в первый раз увидел? А я в землянке партизанской пилой, понимаешь… - На глаза Ивана Лукича наворачивается слеза былых событий. - Холод вокруг, кровь в красный лед превращается… Дашь ему стакан самогона, остатками пилу протрешь и… Легко, думаешь?
До этого момента все было терпимо. Но тут доктор Петрович и сказал непоправимое. Оно прозвучало все так же спокойно и мирно, без всякого нахальства, которое потом ему приписывали как друзья, так и враги.
- Иван Лукич, - сказал он, - пятнадцать лет назад, на практике, я этим восхищался. И пилой, и самогоном. И даже брал пример. Но мы ведь сейчас не в лесу и не пилой больных пилим. Давайте уже смотреть не назад, а вперед…
- А это не тебе решать! - рявкнул Иван Лукич по-полковничьи. - Ты разговаривать сначала научись! Я советских бойцов, партизан спасал от смерти, а он меня президентом Кеннеди тычет! С американскими наемными лжехирургами олицетворяет! Мне до сих пор люди пишут, благодарят, что живут!
Дошел-таки заряд Ады Викторовны!
- Виноват, но… - пикнул доктор Рыжиков.
- И никаких «но»! Нахал! И я, старый дурень, нахала своими руками вырастил! Отец бы на тебя, покойник, посмотрел! Отца бы постыдился! Ах, пень я, пень…
Доктора Рыжикова еще долго корили и под конец даже пытались взывать к его чувствам. Кончилось тем, что Иван Лукич все же назначил день операции и велел брить дядю Кузю. Это все происходило в присутствии врачебного персонала, притихшего на время спора, и он должен был обязательно выйти победителем. Хотя бы в глазах Ады Викторовны. Уж так она прятала улыбку, когда этот щенок его срезал.
- Юрий Петрович, очевидно, считает, что он один разбирается в передовой науке, а вокруг, извините, одни рутинеры и доктора лесных наук…
Доктора лесных наук! Ну не хам ли?!
Иван Лукич вышел победителем, и Ада Викторовна восхищенно улыбнулась ему.
Только одно «но»: утром больного Тетерина не оказалось в палате. Пустая койка аккуратно заправлена свежим бельем. И следа нет. Ивану Лукичу доложили, а он как раз решил идти знакомиться и доказывать пользу головной операции. Лично. А тут пустое место. Вызвали доктора Рыжикова. Он пожал плечами и сказал, что ничего удивительного. Он выписал больного на домашний режим. Показатели очень хорошие, температура, давление, частота сердечных сокращений, голова…
- Ты что, смеешься? - сказал ему главный хирург гарнизона в присутствии больных, врачей и среднего медперсонала. - Чтоб через час больной был на месте!
Через час больного на месте не было. Иван Лукич разъярился. Домой к дяде Кузе послали санитарную машину немедленно его забрать. Но там была лишь дяди Кузина старуха, которая испуганно моргала и ведать ничего не ведала, кроме того, что от него только что принесли записку: «В больницу не ходи, переводят в другое место укреплять здоровье, сам жив-здоров, не хнычь, старуха, скоро заявлюсь».
- Его почерк? - спросили старуху.
- Вроде его… - посмотрела она на свет, как на денежку.
Удивились и уехали. Дед топал ногами и требовал уважения. В больнице все притихли и ходили пригнув головы, как под обстрелом. Такого здесь еще не было, как и везде, где есть свои великие.
- Я верну, - сказал доктор Петрович послам деда, которых привела Ада Викторовна, светившаяся небывалым счастьем. - Но при условии, что никаких разговоров об операции. Больному это вредно.
«Щенок! - передали ему вернувшиеся послы. - Я тебя под суд упеку!»
- Чужая голова покоя не дает? - спросил доктор Рыжиков не столько уважаемого шефа, сколько услужливых послов.
- Юрий Петрович еще шуточки отпускает, как будто здесь не больница, а кинокомедия…
- Ох… Сердце!.. Плохо мне… Бросаю… Не жилец… Ухожу!.. Пенсия… Я или он!.. Не просите…
- Какая жестокость! - громко прошептала потрясенная Ада Викторовна, расстегивая пострадавшему рубашку и укладывая его на кушетку. - А ему хоть бы что, как ни в чем не бывало!
18
- Это все потому, что вы на пальцах прикидываете, резать или не резать, - снисходительно сказал Валера Малышев, окруженный тремя восхищенными сестрами. - Для этого мы вам и делаем центр диагностики и прогноза. Сунули в щель перфокарту, нажали кнопку - ответ готов. Операция необходима. Или: оперировать бесполезно. И точка. Шеф говорит, что возможности математического прогнозирования беспредельны.
Валера Малышев никогда не говорил от себя: «Есть два метода математического моделирования - метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания». Он говорил от шефа: шеф убежден, что есть два метода кибернетического моделирования - метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания…
Шеф Валеры Малышева всегда незримо присутствовал за этим столом. Стоило доктору Рыжикову где-то дать маху, как Валера Малышев тут же возникал: «А вот шеф на вашем месте так бы не делал. Он бы сперва съездил к профессору такому-то в Ленинград, организовал звоночек от профессора в обком партии, а из обкома вопрос: кто там у вас этим занимается? И пошло-поехало… Его уже боятся».
Доктор Рыжиков чувствовал, что ему никогда не угнаться за шефом Валеры Малышева. Шеф здесь был эталоном. Когда Валера Малышев ссылался на него, крыть было нечем. По представлению доктора Рыжикова, шеф должен был быть чем-то вроде Валеры Малышева в кубе. То есть втрое снисходительней и уверенней в изрекаемых истинах, с втрое более накачанной шеей и грудью, с втрое более чугунными плечами. Встречая на городских улицах подобных молодых людей со стрижкой «бобрик», он подолгу в них вглядывался, подозревая в каждом шефа. Но их теперь стало много - с выпирающей мускулатурой, обтянутой майкой, с низковатыми лбами под бобриком, в стальных очках без оправы, за которыми щурились высокомерно начитанные глаза.
Многовато у Валеры получалось шефов, если так можно выразиться.
Пользуясь редким присутствием доктора Рыжикова, Валера Малышев воспитывал его дочерей на плачевном примере отца и блестящих успехах непобедимого кибернетического шефа. Шеф отличался железной самодисциплиной, стальным характером, непробиваемостью Швейка, остроумием Ландау, гениальностью Эйнштейна, волей Наполеона и т. д. Часть этих качеств автоматом переходила, разумеется, и на Валеру Малышева, но он больше скромничал. А уж будущий электронный врач, которым занималась их группа, - так это просто корифей.
Главное, что он слезам не верит, почему-то особенно козырял Валера. Слезы явление субъективное. Плачут от боли в коленке, а болезнь в позвоночнике… У него гениальная память на разные признаки, он видит их в комплексе. Он не начнет лечить заведомого мертвеца, несовместимого с жизнью, не будет зря тратить государственные средства. В крайнем случае поможет облегчить страдания… А то сколько переводится медикаментов и энергии на безнадежных, если взять в масштабах всей страны - колоссальные убытки. Ну повесите вы на семью такого идиота, как ваш архитектор, - кто вам спасибо скажет? А электронный врач не ошибется, у него все четко. Этот - труп, этот - жилец… И перспективным больным больше достанется, скорее встанут на ноги. Разве это не преимущества?
- Пока что это преимущества обыкновенного бездушия, - терпеливо выслушивал доктор Петрович. - Для этого не надо быть машиной. Его и у людей полно…
Валера с видом снисходительного сожаления пожимал накачанными плечами:
- Ну, если вы хотите лечить как при Ионыче…
Даже Аньке с Танькой не хотелось, чтобы доктор Рыжиков лечил как при Ионыче. И они тоже на него набросились. Никому не хочется, чтобы его отец был Ионычем.
- Ваш абстрактный гуманизм только плодит несчастных и недоразвитых. А это не так безобидно для генетического фонда человечества. Нам и потомки спасибо не скажут…
За абстрактный гуманизм доктору Рыжикову доставалось еще и на студенческой скамье, если вспомнить. И вообще это виновник всех бед человечества. Здесь Валеру Малышева нечем было крыть, кроме тех общеизвестных выражений которыми кроют беспробудно уверенных в себе спорщиков. Но доктор Рыжиков их применять не умел. «Понимаете, Валера, - должен был сказать он, - абстрактного гуманизма в природе не бывает. И вообще гуманизма с какой-нибудь приставкой. Абстрактный, конкретный, узкий, широкий… Гуманизм или есть, или его нет. Есть человечно и бесчеловечно…»
Но Валера, конечно, сразу скажет, что человечно - это прошлый век. Что шеф говорит - есть функционально и нефункционально. И это реальность. А остальное сантименты. И Анька с Танькой снова посмотрят на него как на безнадежного Ионыча. Им покажется, что Ионыч - это что-то отсталое, в сермяге и валенках, стыдное для культурной семьи. То же самое, впрочем, кажется и Валере Малышеву. Что это какой-то кучер, решивший лечить людей.
Поэтому вслух он сказал:
- Давайте тогда Рекса сдадим в собачий ящик…
- За что?! - ужаснулись все три собаколюбивые дочки.
- За нефункциональность, - ответил по-Валериному доктор Рыжиков. - Сколько костей зря съедает, неполноценный…
- Нет! - взвизгнули Анька и Танька и заткнули уши, чтобы не слышать дальнейшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56