Но барон… прошу прощения, милочка!. Сир барончик отвечает: «А мне без разницы. Я хочу видеть в действии свой новый, недавно приобретенный испанский сапожок. А также железную деву с бронзовыми усовершенствованными ручками, и набор трубок для раздутия чрева горячей водой». А я: «Не извольте беспокоиться, господин барон. Вот только сапожок, боюсь, великоват будет». А он: «Две ноги всунуть - в самый раз».
Мелисанда стиснула зубы.
Арман. Морафия. Де Бюр. Нет, Армана первым. Такие люди, как он, не должны жить. Но сперва надо выжить самой.
И не выдать Гуго.
- …а когда дошло до чревозаполнительных трубок, глаза у бедняжечки стали вылазить наружу. Тут я беру ложку…
Послышался сдавленный хрип: это затошнило одного из солдат. Второй с ненавистью скосился на палача.
- Вот упырина… - Он открыл дверь и ободряюще шепнул: - Пожалте, Ваше Высочество. Не держите зла. И да хранит вас Господь.
Хирургия Средневековья в основном сводилась к работе пилой и долотом. Дезинфекция, антисептика - от этих слов попахивало чернокнижием. Хирурги счищали ржавчину с инструмента точильным камнем, о прочем же не заботились.
Арман вымачивал свои лезвия и тисочки в бычьей моче, смешанной с киприйским вином. По стерильности его инструменты могли дать сто очков форы содержимому любого лекарского мешка.
Когда принцесса увидела коллекцию Незабудки, силы едва не покинули ее. Прихотливо изогнутые клиночки в форме листьев. Дробилки для пальцев, запястий и носовых хрящей. Сверла зубные, носовые, ушные.
Угли в жаровнях переливались рубиновым сиянием. Дыба черного дерева лоснилась от масла. Угол занимал огромный сундук с палаческим снаряжением, а рядом на табурете сидела нахохлившаяся Морафия.
- Здравствуй, дочь моя. Как спалось тебе?
- Благодарю, Ваше Величество.
- Не передумала еще? Учти, хахаля твоего и так сыщем. Никуда не денется. А вот ты… Ты станешь очень печальной девой.
- Ножки можно укоротить, сударыня, - услужливо подсказал палач. - Особенно левую. Для пикантности.
- Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман - мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! - Королева подошла к девушке. - Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.
Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.
- Острые соски, нежная шейка, - пальцы коснулись подбородка девушки, - прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого - подумай! - чем привлечешь своего милого?
Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.
- Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.
Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.
- Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.
Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?
- Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.
Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:
- Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, - он пощупал ткань, - дорогое. Большие безантики за него плочены.
- Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.
- Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.
Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:
- Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.
Плюнуть в мучительницу у Мелисанды тоже не вышло. В горле пересохло от страха.
«Ой, мамочки! - билось в висках. - Да что же это? Да ведь это меня… со мной…»
- На скамеечку… на скамеечку, пожалте, сударыня… Не оступитесь, здесь кровосточек… Ручечки за спиночку… Сейчас петелечку накину принцессочке… ох незадачечка!
Палач с недовольством на лице рассматривал веревку:
- Вот горюшко… Не королевская веревочка… нет, не королевская! - Он обернулся к Морафии: - Не извольте беспокоиться, Ваше Величество. Да только всё должно быть по правилочкам. И веревочку мы сменим. Да…
С тупой обреченностью Мелисанда смотрела, как палач снимает с дыбы «простецкую» веревку. От сухого чада жаровен першило в горле. Арман, непрерывно извиняясь, влез на скамейку рядом с принцессой. Потный, мешковатый - он выглядел мальчишкой. Вот он привстал на носочки и принялся распутывать узел:
- А в сундучке у меня новая веревочка. Простите, Ваше Высочество… Извините… еще разик побеспокою… вот так…
Из носа палача выглядывали белые волоски. Работая, он от усердия высовывал язык. И пахло от него чем-то сладким, радостным - фруктовой сдобой или фисташковой халвой.
- Вот… вот, сейчас… В сундучке…
Арман спорхнул со скамейки и засеменил к своему сундуку.
Интересно, как выглядит «королевская» веревка? Она в блестках? В золоте, изумрудах? Живыми цветами расшита?
- Один моментик… один-одинешенек!..
Ключ вошел в замочную скважину. Замок скрипнул, и крышка бесшумно откинулась. В сундуке лежал человек в полосатом халате. Плешивый. Низкорослый. Кривоногий.
Палач сдавленно пискнул и отпрянул. Плешивец выскочил из сундука, и в руке его сверкнул кинжал. Тени разбежались по стенам.
- Стража! - заорала Морафия. - Стра-а-ажа! Ассасин в замке!
Нож бродяги полоснул по балахону Незабудки. Должность иерусалимского палача стала вакантна.
А Мелисанда получила короткую передышку.
ТЯГОСТНЫЕ РАЗДУМЬЯ ЕВСТАХИЯ ГРАНЬЕ
Один из стражников распахнул двери. Еще четыре внесли плащ, на котором валялся залитый кровью ассасин.
- Тьфу, пакость какая! - Тот, что открывал двери, перекрестился. - Ишь, нехристь.
Сенешаль наклонился к раненому. Приподнял веко, глянул. Подергал распоротую мечом полу.
- Не жилец парень… И понятно. Ножом да удавкой орудовать одно, а мечом - совсем другое. - Евстахий брезгливо вытер руку о халат убийцы.
- Хорошо. Перекройте все входы-выходы во дворец. Чтоб ни одна крыса не проскочила. Ясно?
Стражники истово закивали.
- Ну славно. Идите, братушки, исполняйте свой долг.
Уже в дверях один из солдат обернулся:
- Сир, к вам патриарх де Пикиньи. Хочет говорить с вами.
- Клянусь гробом Господним, это кстати! Я сам хочу говорить с ним. Пусть войдет.
Стражники убрались. Вместо них появился плотный ширококостный человек в рясе. То ли ряса его была скроена так неряшливо, то ли телосложением гость не удался, но казалось, что у него нет шеи и голова растет прямо из плеч. От этого взгляд Гормона де Пикиньи, иерусалимского патриарха, был исполнен подозрительности.
- Сир Евстахий! Так-то вы несете службу, - без предисловий начал патриарх. - Убийцы разгуливают по дворцу!
- Что делать, отче… Порода сучья, ассасинская. И лезут, и лезут - медом у них тут намазано, что ли?
Священник подошел к окну, выглянул на улицу. Осмотрел шкафы, заглянул под кровать. Лишь убедившись, что их никто не подслушивает, спросил:
- Как он проник-то?
- Во дворец? Известно как. - Пришла очередь Гранье оглядываться. - У королевы Морафии в прихожей два сундука стояли. Одинаковые. Убийца схорониться хотел, да не судьба. Обмишулился, бедняга. Крышку перепутал.
Патриарх покачал головой:
- Вы хорошо осведомлены, сир Гранье. Простите, я дурно о вас думал. И вы знаете, что это были за сундуки?
- Один - иерусалимского палача. Второй - Гильома де Бюра.
- Вот новость! Почему палач, я понимаю. Но де Бюр?
Евстахий усмехнулся. Когда ему это было выгодно, Гормон де Пикиньи умел думать о людях хорошо.
- Очень просто, - объявил он. - Гильом и королева - любовники.
- Ц-ц-ц! И значит, ассасин пришел убить коннетебля?
- Не совсем так. - Сенешаль показал Гормону свернутый в трубку пергамент. - Вот это нашли убийцы. Он, оказывается, гонцом подрабатывал. Принес письмишко коннетаблю, а тот его взашей. Даже во дворец не пустил.
- Разрешите глянуть?
- Баш на баш. Сперва вы мне ответите на вопрос.
- Спрашивайте, сир.
- Почему это вас не удивил сундук палача в покоях Морафии?
- Меня не удивил? Как? Когда?!
- Вы только что признали, сир Пикиньи, будто это вас не удивляет.
- Я признал? Что ж. Отпираться не буду. Тем более, я с самого начала хотел поговорить об этом. Знайте же, сир Гранье. Вчера вечером к одному из священников пришла армянка Сатэ. Вы, верно, видели ее. Она смотрит за юными принцессами. Старушка нарассказала много интересного.
- Да?
Гранье подался вперед, но Пикиньи погрозил ему пальцем:
- Всё сказанное на исповеди остается тайной! Подробностей даже я не знаю. Но священник умолял спасти старшую из дочерей короля…
- Мелисанду?
- Истинно так! Я приказал своим людям разузнать поподробнее. Оказалось, что Морафия держит Мелисанду в тюрьме. Уже недели две.
- Чертова баба! А кто арестовывал девчонку?
- Люди де Бюра.
- Бедная девушка… - Гранье кусал губы. - Она приходила ко мне за помощью. Как же я не догадался… Старый болван!
- Теперь-то вы дадите мне это письмо?
- Теперь-то? Пожалуй. Читайте, отче.
На короткое время в комнате воцарилась тишина. Лишь клекотал воздух в развороченной груди ассасина да стучали сапоги Гранье. Сенешаль расхаживал вокруг стола, временами бросая осторожные взгляды на раненого.
Об ассасинах ходили всякие легенды. И Гранье верил им - серединка на половинку.
Переодеваться в купцов и монахов?
Пожалуйста!
Клятвопреступничать?
Легко.
Ножом бить без промаха?
Очень может быть.
Но не рассказывайте мне о превращениях в собак. О гашише и черной магии. Отрубленные головы и райские сады оставим на совести болтунов-путешественников. Но самое главное: человек, у которого разворочена добрым клинком грудь, уже не встанет. Даже из последних сил.
И всё же… Откуда-то эти легенды берутся?
- Бог мой! - священник вытер рукавом пот, - нехорошо так говорить, но я поражаюсь нашему королю. Он ведет себя, как ребенок.
- Хе-хе! Раньше проще было, отец Гормон. Если меч, то это меч, если вассал - то вассал. Мы, которые старые крестоносцы, еще от Урбана…
- Доверить Гильому де Бюру свое спасение! Этому циничному прохвосту!
- А я, между тем, поражаюсь сметке ассасина. Он не собирался никого убивать. Он пришел передать письмо короля де Бюру. Но, черт возьми! - Сенешаль принялся загибать пальцы: - Выследить коннетабля. Узнать, куда он ходит. Проникнуть почти в самые покои королевы…
- У Старца Горы есть помощники в Иерусалиме.
- Да уж. Не без того. - Он наклонился к ассасину, заглядывая в мертвеющее лицо: - Хорошо, что тебя убили мы, парень. Гасан на расправу круче. У него бы ты мучился дольше.
- Полагаю, сира Гильома извещать нет смысла?
- Куда там! Он уж, почитай, давно в Триполи. Да и не станет проходимец короля спасать.
- Но что тогда? В письме ясно говорится: не позднее середины мая. Иначе Его Величество погибнет от ножей ассасинов.
Гранье вновь принялся мерить шагами комнату. Речь его сделалась сбивчивой:
- Смотря откуда… если, положим… то и… - Наконец он остановился. Пристально посмотрел на патриарха:
- А что, если поехать вам? Ведь сам способ спасения короля… он в какой-то мере касается и вас.
- Исключено! Моя паства нуждается во мне. Если уж кому и ехать, то вам.
- Никак нет, отче. Налагайте любые епитимьи - я не поеду. Очень уж шатко всё. - Гранье понизил голос: - Я-то, может, и спасу короля, а что потом? Морафия чудесит, Гильом свою выгоду ищет. Погубят они королевство.
Собеседники переглянулись.
- Так, значит?
- Значит…
И притихли. Обоим привиделось одно и то же. Высокая худенькая девчонка. Круглолицая, с непокорным темным локоном, спадающим на лоб.
- Мелисанда?!
- Но, сударь! Прилично ли юной деве?..
- Юной деве по тюрьмам мыкаться неприлично. Что есть, то есть. Мы, которые от Урбана крестоносцы… Хе-хе!
- Так поспешим же!
И, схватившись за руки, словно шаловливые дети, сановники побежали отдавать распоряжения.
МЕЛИСАНДА ВПЕРВЫЕ СЛЫШИТ О ФЛОРЕНТИЙСКОМ КОТЕ
Судьба-насмешница… Словно принцесса румийская, шлюшка коронованная. Подмигивает, кивает, юбкой вертит. То робка и податлива, а то насмешлива и холодна.
Когда сарацин из Аламута зарезал палача, старая жизнь принцессы полетела в тартарары. Мелисанда прежняя, может, и позволила бы живодерам надругаться над собой. Вырезать ноздри, распластать щеки тошнотворными красными лохмотьями, выжечь груди.
Прежняя - да. Но не новая. Когда ассасин бросился на нее с ножом, она соскочила на землю и огрела убийцу той самой скамеечкой, на которой стояла.
От сдвоенного женского визга пламя факелов испуганно присело. Путаясь в длинных юбках, Морафия бросилась к выходу. Убийца вмиг оценил ситуацию. Сообразив, что с узницей, приговоренной к пыткам, лучше не связываться, он затрусил следим за королевой. Так они и бежали друг за другом: королева, ассасин и принцесса. Но скоро гонка закончилась. Наверху тюремщик Диккон как раз отпирал дверь. Увидев королеву, он прыгнул в сторону, и вовремя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Мелисанда стиснула зубы.
Арман. Морафия. Де Бюр. Нет, Армана первым. Такие люди, как он, не должны жить. Но сперва надо выжить самой.
И не выдать Гуго.
- …а когда дошло до чревозаполнительных трубок, глаза у бедняжечки стали вылазить наружу. Тут я беру ложку…
Послышался сдавленный хрип: это затошнило одного из солдат. Второй с ненавистью скосился на палача.
- Вот упырина… - Он открыл дверь и ободряюще шепнул: - Пожалте, Ваше Высочество. Не держите зла. И да хранит вас Господь.
Хирургия Средневековья в основном сводилась к работе пилой и долотом. Дезинфекция, антисептика - от этих слов попахивало чернокнижием. Хирурги счищали ржавчину с инструмента точильным камнем, о прочем же не заботились.
Арман вымачивал свои лезвия и тисочки в бычьей моче, смешанной с киприйским вином. По стерильности его инструменты могли дать сто очков форы содержимому любого лекарского мешка.
Когда принцесса увидела коллекцию Незабудки, силы едва не покинули ее. Прихотливо изогнутые клиночки в форме листьев. Дробилки для пальцев, запястий и носовых хрящей. Сверла зубные, носовые, ушные.
Угли в жаровнях переливались рубиновым сиянием. Дыба черного дерева лоснилась от масла. Угол занимал огромный сундук с палаческим снаряжением, а рядом на табурете сидела нахохлившаяся Морафия.
- Здравствуй, дочь моя. Как спалось тебе?
- Благодарю, Ваше Величество.
- Не передумала еще? Учти, хахаля твоего и так сыщем. Никуда не денется. А вот ты… Ты станешь очень печальной девой.
- Ножки можно укоротить, сударыня, - услужливо подсказал палач. - Особенно левую. Для пикантности.
- Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман - мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! - Королева подошла к девушке. - Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.
Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.
- Острые соски, нежная шейка, - пальцы коснулись подбородка девушки, - прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого - подумай! - чем привлечешь своего милого?
Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.
- Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.
Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.
- Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.
Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?
- Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.
Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:
- Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, - он пощупал ткань, - дорогое. Большие безантики за него плочены.
- Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.
- Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.
Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:
- Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.
Плюнуть в мучительницу у Мелисанды тоже не вышло. В горле пересохло от страха.
«Ой, мамочки! - билось в висках. - Да что же это? Да ведь это меня… со мной…»
- На скамеечку… на скамеечку, пожалте, сударыня… Не оступитесь, здесь кровосточек… Ручечки за спиночку… Сейчас петелечку накину принцессочке… ох незадачечка!
Палач с недовольством на лице рассматривал веревку:
- Вот горюшко… Не королевская веревочка… нет, не королевская! - Он обернулся к Морафии: - Не извольте беспокоиться, Ваше Величество. Да только всё должно быть по правилочкам. И веревочку мы сменим. Да…
С тупой обреченностью Мелисанда смотрела, как палач снимает с дыбы «простецкую» веревку. От сухого чада жаровен першило в горле. Арман, непрерывно извиняясь, влез на скамейку рядом с принцессой. Потный, мешковатый - он выглядел мальчишкой. Вот он привстал на носочки и принялся распутывать узел:
- А в сундучке у меня новая веревочка. Простите, Ваше Высочество… Извините… еще разик побеспокою… вот так…
Из носа палача выглядывали белые волоски. Работая, он от усердия высовывал язык. И пахло от него чем-то сладким, радостным - фруктовой сдобой или фисташковой халвой.
- Вот… вот, сейчас… В сундучке…
Арман спорхнул со скамейки и засеменил к своему сундуку.
Интересно, как выглядит «королевская» веревка? Она в блестках? В золоте, изумрудах? Живыми цветами расшита?
- Один моментик… один-одинешенек!..
Ключ вошел в замочную скважину. Замок скрипнул, и крышка бесшумно откинулась. В сундуке лежал человек в полосатом халате. Плешивый. Низкорослый. Кривоногий.
Палач сдавленно пискнул и отпрянул. Плешивец выскочил из сундука, и в руке его сверкнул кинжал. Тени разбежались по стенам.
- Стража! - заорала Морафия. - Стра-а-ажа! Ассасин в замке!
Нож бродяги полоснул по балахону Незабудки. Должность иерусалимского палача стала вакантна.
А Мелисанда получила короткую передышку.
ТЯГОСТНЫЕ РАЗДУМЬЯ ЕВСТАХИЯ ГРАНЬЕ
Один из стражников распахнул двери. Еще четыре внесли плащ, на котором валялся залитый кровью ассасин.
- Тьфу, пакость какая! - Тот, что открывал двери, перекрестился. - Ишь, нехристь.
Сенешаль наклонился к раненому. Приподнял веко, глянул. Подергал распоротую мечом полу.
- Не жилец парень… И понятно. Ножом да удавкой орудовать одно, а мечом - совсем другое. - Евстахий брезгливо вытер руку о халат убийцы.
- Хорошо. Перекройте все входы-выходы во дворец. Чтоб ни одна крыса не проскочила. Ясно?
Стражники истово закивали.
- Ну славно. Идите, братушки, исполняйте свой долг.
Уже в дверях один из солдат обернулся:
- Сир, к вам патриарх де Пикиньи. Хочет говорить с вами.
- Клянусь гробом Господним, это кстати! Я сам хочу говорить с ним. Пусть войдет.
Стражники убрались. Вместо них появился плотный ширококостный человек в рясе. То ли ряса его была скроена так неряшливо, то ли телосложением гость не удался, но казалось, что у него нет шеи и голова растет прямо из плеч. От этого взгляд Гормона де Пикиньи, иерусалимского патриарха, был исполнен подозрительности.
- Сир Евстахий! Так-то вы несете службу, - без предисловий начал патриарх. - Убийцы разгуливают по дворцу!
- Что делать, отче… Порода сучья, ассасинская. И лезут, и лезут - медом у них тут намазано, что ли?
Священник подошел к окну, выглянул на улицу. Осмотрел шкафы, заглянул под кровать. Лишь убедившись, что их никто не подслушивает, спросил:
- Как он проник-то?
- Во дворец? Известно как. - Пришла очередь Гранье оглядываться. - У королевы Морафии в прихожей два сундука стояли. Одинаковые. Убийца схорониться хотел, да не судьба. Обмишулился, бедняга. Крышку перепутал.
Патриарх покачал головой:
- Вы хорошо осведомлены, сир Гранье. Простите, я дурно о вас думал. И вы знаете, что это были за сундуки?
- Один - иерусалимского палача. Второй - Гильома де Бюра.
- Вот новость! Почему палач, я понимаю. Но де Бюр?
Евстахий усмехнулся. Когда ему это было выгодно, Гормон де Пикиньи умел думать о людях хорошо.
- Очень просто, - объявил он. - Гильом и королева - любовники.
- Ц-ц-ц! И значит, ассасин пришел убить коннетебля?
- Не совсем так. - Сенешаль показал Гормону свернутый в трубку пергамент. - Вот это нашли убийцы. Он, оказывается, гонцом подрабатывал. Принес письмишко коннетаблю, а тот его взашей. Даже во дворец не пустил.
- Разрешите глянуть?
- Баш на баш. Сперва вы мне ответите на вопрос.
- Спрашивайте, сир.
- Почему это вас не удивил сундук палача в покоях Морафии?
- Меня не удивил? Как? Когда?!
- Вы только что признали, сир Пикиньи, будто это вас не удивляет.
- Я признал? Что ж. Отпираться не буду. Тем более, я с самого начала хотел поговорить об этом. Знайте же, сир Гранье. Вчера вечером к одному из священников пришла армянка Сатэ. Вы, верно, видели ее. Она смотрит за юными принцессами. Старушка нарассказала много интересного.
- Да?
Гранье подался вперед, но Пикиньи погрозил ему пальцем:
- Всё сказанное на исповеди остается тайной! Подробностей даже я не знаю. Но священник умолял спасти старшую из дочерей короля…
- Мелисанду?
- Истинно так! Я приказал своим людям разузнать поподробнее. Оказалось, что Морафия держит Мелисанду в тюрьме. Уже недели две.
- Чертова баба! А кто арестовывал девчонку?
- Люди де Бюра.
- Бедная девушка… - Гранье кусал губы. - Она приходила ко мне за помощью. Как же я не догадался… Старый болван!
- Теперь-то вы дадите мне это письмо?
- Теперь-то? Пожалуй. Читайте, отче.
На короткое время в комнате воцарилась тишина. Лишь клекотал воздух в развороченной груди ассасина да стучали сапоги Гранье. Сенешаль расхаживал вокруг стола, временами бросая осторожные взгляды на раненого.
Об ассасинах ходили всякие легенды. И Гранье верил им - серединка на половинку.
Переодеваться в купцов и монахов?
Пожалуйста!
Клятвопреступничать?
Легко.
Ножом бить без промаха?
Очень может быть.
Но не рассказывайте мне о превращениях в собак. О гашише и черной магии. Отрубленные головы и райские сады оставим на совести болтунов-путешественников. Но самое главное: человек, у которого разворочена добрым клинком грудь, уже не встанет. Даже из последних сил.
И всё же… Откуда-то эти легенды берутся?
- Бог мой! - священник вытер рукавом пот, - нехорошо так говорить, но я поражаюсь нашему королю. Он ведет себя, как ребенок.
- Хе-хе! Раньше проще было, отец Гормон. Если меч, то это меч, если вассал - то вассал. Мы, которые старые крестоносцы, еще от Урбана…
- Доверить Гильому де Бюру свое спасение! Этому циничному прохвосту!
- А я, между тем, поражаюсь сметке ассасина. Он не собирался никого убивать. Он пришел передать письмо короля де Бюру. Но, черт возьми! - Сенешаль принялся загибать пальцы: - Выследить коннетабля. Узнать, куда он ходит. Проникнуть почти в самые покои королевы…
- У Старца Горы есть помощники в Иерусалиме.
- Да уж. Не без того. - Он наклонился к ассасину, заглядывая в мертвеющее лицо: - Хорошо, что тебя убили мы, парень. Гасан на расправу круче. У него бы ты мучился дольше.
- Полагаю, сира Гильома извещать нет смысла?
- Куда там! Он уж, почитай, давно в Триполи. Да и не станет проходимец короля спасать.
- Но что тогда? В письме ясно говорится: не позднее середины мая. Иначе Его Величество погибнет от ножей ассасинов.
Гранье вновь принялся мерить шагами комнату. Речь его сделалась сбивчивой:
- Смотря откуда… если, положим… то и… - Наконец он остановился. Пристально посмотрел на патриарха:
- А что, если поехать вам? Ведь сам способ спасения короля… он в какой-то мере касается и вас.
- Исключено! Моя паства нуждается во мне. Если уж кому и ехать, то вам.
- Никак нет, отче. Налагайте любые епитимьи - я не поеду. Очень уж шатко всё. - Гранье понизил голос: - Я-то, может, и спасу короля, а что потом? Морафия чудесит, Гильом свою выгоду ищет. Погубят они королевство.
Собеседники переглянулись.
- Так, значит?
- Значит…
И притихли. Обоим привиделось одно и то же. Высокая худенькая девчонка. Круглолицая, с непокорным темным локоном, спадающим на лоб.
- Мелисанда?!
- Но, сударь! Прилично ли юной деве?..
- Юной деве по тюрьмам мыкаться неприлично. Что есть, то есть. Мы, которые от Урбана крестоносцы… Хе-хе!
- Так поспешим же!
И, схватившись за руки, словно шаловливые дети, сановники побежали отдавать распоряжения.
МЕЛИСАНДА ВПЕРВЫЕ СЛЫШИТ О ФЛОРЕНТИЙСКОМ КОТЕ
Судьба-насмешница… Словно принцесса румийская, шлюшка коронованная. Подмигивает, кивает, юбкой вертит. То робка и податлива, а то насмешлива и холодна.
Когда сарацин из Аламута зарезал палача, старая жизнь принцессы полетела в тартарары. Мелисанда прежняя, может, и позволила бы живодерам надругаться над собой. Вырезать ноздри, распластать щеки тошнотворными красными лохмотьями, выжечь груди.
Прежняя - да. Но не новая. Когда ассасин бросился на нее с ножом, она соскочила на землю и огрела убийцу той самой скамеечкой, на которой стояла.
От сдвоенного женского визга пламя факелов испуганно присело. Путаясь в длинных юбках, Морафия бросилась к выходу. Убийца вмиг оценил ситуацию. Сообразив, что с узницей, приговоренной к пыткам, лучше не связываться, он затрусил следим за королевой. Так они и бежали друг за другом: королева, ассасин и принцесса. Но скоро гонка закончилась. Наверху тюремщик Диккон как раз отпирал дверь. Увидев королеву, он прыгнул в сторону, и вовремя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45