- И значит…
Дверь отворилась. Вошли двое - в черных шерстяных джуббах с волчьей оторочкой, черных шальварах. Опасные люди, с ходу определил Рошан. Чалмы иначе намотаны, не как местные носят. И говор не местный.
- Эй, хозяин! Чаю нам! - загомонили они. - И другого принеси, чтоб быстро и не возиться. Сыру там, зелени… Да поживее, иначе кровь твоя станет нам дозволена!
Нет такого в заведении у Аллаха (велик он и славен!), чтобы кровь одного мусульманина стала дозволена другому. Но чайханщик засуетился, забегал. Чужаки, кто их разберет? Возьмут да зарежут.
- Что думаешь, скоро они? - спросил первый, усаживаясь.
- Аллах ведает, - ответил его спутник. - Хасан - продувная бестия. Я палец своего доверия в пасть его хитроумия не положу. Но Тимурташу можно.
- Тимурташ - это голова. И Бурзуки голова, но служить я предпочитаю Балаку.
- Балак далеко, и слово его бессильно. А что до меня…
- Не так далеко, как ты думаешь, джинн. Лучше бы тебе меня слушать. Тимурташ - парень не промах.
Такие вот непонятные разговоры они вели. При этом на Керима и Фарроха они обращали внимания столько же, сколько на сажу, что покрывала камни очага.
Голоса перешли на неразборчивый шепот. Чашка Керима дрогнула, выплескивая простоквашу. Евнух закашлялся.
- Тс-с-с! - одними губами произнес Рошан. И медленно - о-очень медленно - потянулся к посоху. К счастью, опасные гости не обратили на это внимания.
Керим вытер белые усы под носом. В глазах его прыгал страх. Когда кровь одного мусульманина бывает дозволена другому? Неужто началось?!
- Тихо, - приказал Рошан. - Сейчас неторопливо поднимаемся… неторопливо, я сказал! Жди, пока встану.
Он подобрал ноги под себя и завозился, словно курица на насесте. Лицо его исказилось мукой. Битая-перебитая спина, ломаные ноги… Всякий обычный человек, увидев, как Рошан встает, проникался горячей благодарностью к богу за то, что с его спиной и ногами всё в порядке.
Наконец Рошан поднялся.
- Эй, спасибо, дорогой, за трапезу, - бросил он хозяину. - Сколько с нас?
Хозяин топтался в дверях с двумя чайниками в руках:
- Аллах да осияет ваш путь! Вы создали почин, так что денег с вас не возьму.
- Видишь, Керим? Ты всё еще должен мне завтрак.
- Иблис ворожит этому кафиру, - сквозь зубы мотал казначей. - Доброму мусульманину бесплатный нож в брюхо дозволен. А этому…
Рошан вперевалку заковылял к выходу. Воины в джуббах провожали его недобрым взглядом.
- Стой! - опомнился первый. - Подозрительны что-то эти двое.
- Аллах с тобой. Сиди, пей чай.
- Какой чай! Эй, ты!.. - Он вскочил, хватая Рошана за рукав. - Что зубы скалишь? Тебе говорю!
- Вы меня с кем-то путаете, уважаемый, драться в чайхане непристойно. Это удел простолюдинов. А в тесноте, когда посохом не ударить - и вовсе глупо. - Рошан указал Кериму глазами, мол беги. Да побыстрее! Мысль была хороша. Керим засеменил к двери, она распахнулась. На пороге стояла Марьям:
- Рошан! Рошан! Аллах велик! Я нашла вас!..
Как она отыскала эту чайхану, откуда знала, что он окажется здесь, - великая тайна. Чужаки разъярились. Женщинам в местах, где отдыхают чины, делать нечего. Но до них ли было Марьям! Не обращая внимания на людей в джуббах, она кинулась к гебру. Затараторила:
- Рошан, там посланник! посланник! От Тимурташа, только ложный! И Иса… он пришел… Рошан, они схватят Хасана!
Лучше бы она пнула гнездо шершней. Чужаки одновременно вскочили с мест. Блеснули ножи.
Ни бить посохом, ни уворачиваться времени не осталось. Жалобно пискнула Марьям, когда гебр задвинул ее себе за спину.
- Эй! Эй! - заорал старший. - Больно прыток! А кинжал в брюхо?
- Бей! Бей! Бей! - вступил второй.
Керим бросился к двери. Та вновь распахнулась: на пороге стоял еще один чужак в приметной джуббе. Закатив глаза, евнух сполз на пол.
- Это что еще? - нахмурился вошедший. Окинув взглядом духан, он властно шагнул вперед. Рошан перехватил посох поудобнее, примерился…
…и перевел дыхание.
- Вот вы где, сыны ослицы! - новый гость грузно затопал к шпионам. - Оголодали, шайтаново семя? Пловика по-манбиджски захотелось? А ну встать!!
Воины и так стояли. Но от этого окрика они подпрыгнули, стремясь вытянуться еще больше.
- Наши уже во дворце, - пролаял гость. - Хасана с мига на миг повезут из… - Он смятенно оглянулся на Рошана: - Аллах велик! Что здесь делает этот бродяга?
- Это враг! - сорвался с места первый. - Позвольте, я выпущу ему кишки!
- Стой! Сам разберусь.
Гость повернулся к Рошану. Мордатый, здоровый - зубр зубром. Поди свали такого.
- Соглядатай? От Хасана?
- Вовсе нет, уважаемый, - затараторил гебр. - Служу здесь. Чай подаю, на столы накрываю, хурма-бастурма. Все меня знают, все помнят! Кого хочешь спроси: всяк ответит, другом назовет!
Марьям сжалась в комок. Глаза ее затравленно блестели из-под хиджаба. Рошан выхватил из рук онемевшего трактирщика чайник. Придерживая посох под мышкой, налил в пиалу ароматной коричневой жидкости.
- Угощайтесь, благородный господин! Угощайтесь, благословенный воин!
Гость вызверился на гебра волком.
- Не понял.
- Сейчас поймешь.
Золотисто-коричневая струя выплеснулась из пиалы. Хлестнула по лицу мордатого.
- А-а-а!!
Воины рванулись, но поздно. Фаррох разбил манник о голову самого быстрого, второго - посохом и зубы и бежать.
- Марьям, скорее! Керим, двигай задом!
За спиной дурными голосами выли ошпаренные заговорщики.
МЕЛИСАНДУ ЖДУТ «ГРЯЗНЕНЬКИЕ ДЕЛИШКИ»
Темнота и сырость - вот неизменные атрибуты любого каземата. Сколько позади тюремных дней? Мелисанда уже не помнила. Она лежала на охапке саломы, прислушиваясь к звукам за дверью. Где-то скрипели половицы, сменялся караул. Охал и бормотал коротышка тюремщик.
Мелисанда осторожно уселась. Спину саднило.
Приходилось кусать губы, чтобы не заплакать. Морафия вчера собственноручно выпорола дочь. Недостаток умения королева восполняла энтузиазмом.
- Стой! - прикрикнул тюремщик неведомо на кого. - Сиди спуокойно, шелудивий пес! Кому говорью?
Диккон говорил с причудливым акцентом. Сколько принцесса ни ломала голову, она так и не смогла понять, откуда стражник родом. Гласные в его речи перетекали одна в другую, звучали широко и вкусно. Ему бы актерствовать, а не ворье охранять.
- А что, Дик, - отвечал незнакомый голос, - осталось на донышке? Клянусь пояском Марии Египетской, я алчу и жажду. А ты глух к моим стенаниям, словно жена Лотова.
- Побойся бога, Аршамбоу! Ты в темнице, гнусный храмуовник. Зачем я дуолжен тебя поить?
- Хе-хе! - Что-то звякнуло. - Почему… Потому что ты мне вчера все ключики продул от дальних камер. А ну как Гранье ворья насажает? В шкафу ты их станешь прятать, что ли?..
- Гуосподь покарает тебя, храмуовник! Ну… разве по маленькуой.
- Дело. Раскидывай! Ставлю ключи против бутылки.
Мелисанда прижалась ухом к двери. Неведомый узник не шутил: он действительно собирался сыграть с тюремщиком в кости. Зашаркали подошвы Диккона. Загремели решетки.
- Пуоклянись, что не убежишь, храмуовник.
- Я что тебе, жена Лотова? Ты ж меня, почитай, каждый месяц запираешь.
- Клянись! Знаю я вас, муорд рицарских.
- Ладно. Я, Аршамбо де Сент-Аман, рыцарь Храма, клянусь пояском Марии Египетской, что не буду женой Лотовой и последней сволочью. Клянусь, что не сбегу из тюрьмы, оставив друга моего Диккона в одиночестве распивать бургонское, присланное магистром де Пейном… эй! эй! Куда набуровил столько?.. А мне?.. Договаривались же по три бокала!
Тюремщик что-то проворчал в ответ. Вновь забулькало вино. Мелисанда с тоской вздохнула. После вчерашней порки и допроса немилосердно хотелось есть и пить. Устраиваются же некоторые! Этот вот… как его… Аршамбо де Сент-Аман. Словно дома!
Мелисанда даже стишок сложила:
Аршамбо де Сент-Аман, Плачет по тебе тюрьма.
Но стихи стихами, а тюрьма по храмовнику вовсе не плакала. Наоборот, веселилась. Игральные кости стучали, и счастье игрецкое переходило с одном стороны на другую.
- Ставлю меч против твоего кубка, пояса и ключей!
- Храмуовник… - в голосе Диккона звучала Укоризна. - Твуой меч в этом сундуке. Он не твуой и не муой. Он принадлежит закуону.
- Ладно. Не будь женой Лотовой… Ставлю лошадь Жоффруа. Он всё равно не узнает. А ты доешь вот этот окорок.
Скоро храмовник проиграл и лошадь, и сбрую. Потом отыграл и добавил к этому пояс тюремщика. Диккон вступил в полосу невезения.
- Жена Лотова!.. - доносилось до Мелисанды.
- Муорда рицарская!..
- Но-но! Без жульства! У Храма длинные руки! - Наконец, после ожесточенного перестука костей ликующий голос Аршамбо возвестил:
- Хо-хо! Я выиграл! С тебя прогулка по коридору.
- Муорда храмуовничья… Ладно, Аршамбоу, пуока я не осушу этот кхубок, можешь гулять. Но берегись! Я… Эй-эй! Куда ты забруосил его?! Это мой кхубок!
- Тебе же говорили - у Храма длинные руки. А ты не верил. Я видел внизу хорошую стремянку. Сбегай, Диккон. Тогда, может, достанешь.
- Мерзуавец!
Затопали сапоги тюремщика. Эхо разнеслось под каменными сводами. Через некоторое время зазвенели цепи. Звук приблизился к двери камеры, в которой сидела Мелисанда.
- Эй! - негромко позвал храмовник. - Брат мой Жоффруа! Ты всё еще дуешься из-за той лошади? Не будь женой Лотовой, отзовись. Аршамбо пришел тебе на выручку.
- Его нет здесь, добрый сир де Сент-Аман, - отозвалась Мелисанда. И добавила: - Если вы, конечно, о том чернявом юноше с улыбкой законченного прохвоста. Его выпустили. Теперь я вместо него сижу.
- О чудо! Слышу дивный голосок. Клянусь пояском Марии Египетской… Кто вы?
- Я Мелисанда! Принцесса Иерусалимская.
- Принцесса? И кой черт занес вас в эти казематы? Принцессам полагается сидеть на мягких подушках, попивая горячее винишко с пряностями. Вышивать и почитывать молитвенник.
При слове «вышивать» Мелисанду прорвало.
- Я невиновна! - всхлипнула она. - Помогите мне, сир де Сент-Аман!..
И принцесса принялась взахлеб рассказывать, что с ней случилось.
- Вот, значит, как бывает… - пробормотал Аршамбо, когда она закончила свою повесть. - Знаете что, сударыня? Дождитесь вечера. Не погибайте и не падайте духом. Аршамбо что-нибудь придумает, клянусь титьками святой Агаты!
В коридоре забухали сапоги тюремщика.
- Вот досада… Старый хрен возвращается. Что ж, Ваше Высочество, ждите. Сегодня вечером!
- Я верю вам!
Храмовник не ответил. Зазвенели цепи, и жизнерадостный голос объявил:
- Диккон, старина! Что это ты приволок?
- Мерзкий, мерзкий храмуовник! Вот кхубок у меня. Гуляй же!
- Не хочу. Играем еще - на лошадь Жоффруа. Если не верну ее к завтрему, он мне голову оторвет.
- Аршамбоу, я ни разу не видел эту луошадь. И тебе нечего ставить!
- Как? А прогулка? Она оказалась неинтересной. Я верну тебе ее - если выиграешь.
Ближе к вечеру, когда Мелисанда вконец измаялась от страха и неизвестности, за ней пришли. Принцессе хотелось перекинуться с бойким храмовником еще хоть словечком, но не повезло: час назад Аршамбо выиграл досрочное освобождение. Диккон и Мелисанда остались в тюрьме одни.
Если не считать крыс, мокриц и пауков, конечно. А теперь еще и палача.
- Тише, тише, деточка, - донесся из-за двери голос. - Добренький Арман всего лишь выполняет свои обязанностишки. А сейчас принцессочка пойдет к мамочке и расскажет свои тайночки.
Иерусалимского палача звали Арманом Незабудкой. Мерзавец мастерски отбивал людям почки. Вырвавшиеся из его лап помнили Незабудку до конца жизни. У особо забывчивых память прояснялась при каждом походе в нужник.
- Куда вы меня ведете? - с дрожью в голосе спросила Мелисанда, выходя из камеры.
- В пыточный казематик, деточка. Мамочка хочет задать своей дочурке вопросик. И не один. Добренький Арман поможет Ее Величеству, пособит, да. У Армана есть славненькая дыбочка.
Солдаты нарочно замедляли шаг, чтобы не идти рядом с изувером. В отличие от выморочной твари Незабудки, они были обычными людьми. И не выглядели так, словно сей же миг собираются вцепиться вам в горло.
Принцессу затрясло.
«Папа! Помоги мне! - взмолилась она. - Гуго, где ты?!»
И почему-то:
«Сир Аршамбо!»
Странное дело: вспомнив бесшабашного храмовника, она успокоилась. Имя это оказало поистине целительное действие. А вслед за ним всплыло другое.
Гуго де Пейн. Великий магистр Храма.
- …ах, эти буравчики для ушек, - пел палач. - Еще тисочки для пальчиков бывают чудненькие. Такие с язычком и бархатными рукояточками. Чтобы крутить удобнее. И прелестненькие жаровенки. Знаете, милочка, когда раскаленный брусочек кладут человечку на животик, язычок развязывается, как бутон розочки. А какие дивненькие иголочки для ноготочков! М-м-м! Прелесть!
Одинокий луч солнца, чудом прорвавшийся в пыль и одиночество тюрьмы, упал на щеку принцессы. Девушка выпрямилась.
«Я - будущая королева, - подумала она. - Морафия, де Бюр, Арман - ух, вы у меня попляшете!»
Чтобы отвлечься от болтовни Незабудки, принцесса принялась считать ступени. А также запоминала переходы и повороты. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от сладкой патоки, марающей уши.
- …а я говорю: «Это всего лишь пятилетняя девочка».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45