.. или он левша?
- Не знаю.
- А можешь гипотетически прошептать: "Не здесь. Встретимся после
службы".
- Отец!
- Сама начала. Или, если хочешь, можешь гипотетически предостеречь
его, что еще один гипотетический щипок - и он будет иметь дело с твоим
гипотетическим отцом, у которого есть и гипотетический хлыст, и
гипотетический дробовик. Можешь сказать это так, чтобы слышал только он,
или завопить так, чтобы слышала вся паства и его гипотетическая жена.
Выбор за леди. Погоди-ка. Ты сказала, что чей-то муж, не так ли?
- Я ничего не говорила. Но гипотетический случай, пожалуй,
подразумевает это.
- Морин, если тебя щиплют сзади, значит, выражают определенное
намерение. При поощрении с твоей стороны отсюда лишь три коротких шага до
совокупления. Ты еще молода, но физически зрелая женщина, способная
забеременеть. Намерена ли ты в ближайшее время стать женщиной
по-настоящему?
3. ЗМИЙ-ИСКУСИТЕЛЬ
Вопрос отца относительно того, не собираюсь ли я расстаться со своей
девственностью, задел меня за живое, поскольку я вот уже несколько недель
ни о чем другом не думала. А возможно, и несколько месяцев.
- Конечно, нет! - ответила я. - Как вы могли так подумать, отец?
- До свидания.
- Сэр?
- Я думал, что мы уже излечились от подобных ужимок. Однако вижу, что
нет, так нечего и время терять. Придешь, когда ощутишь необходимость
поговорить серьезно. - Отец повернул стул к своему письменному столу и
поднял откинутую крышку.
- Отец...
- Как, ты еще здесь?
- Ну пожалуйста, сэр. Я все время об этом думаю.
- О чем?
- Ну об этом. О девственности. О потере невинности.
Он сердито глянул на меня.
- В медицине это называется "дефлорация", как тебе известно.
"Невинность" - слово из области английских синонимов, хотя оно и не
ругательное, как более короткие слова. И не надо говорить о какой-то
потере, наоборот, ты приобретаешь то, что принадлежит тебе по праву
рождения, достигаешь высшей стадии, которую могут тебе дать твой пол и
твое биологическое наследие.
Я обдумала его слова.
- Отец, у вас это звучит так заманчиво - хоть беги скорей искать
кого-нибудь, кто бы тебя дефлорировал. Прямо сейчас. С вашего
позволения... - и я привстала с места.
- А ну сядь. Десять минут можно и подождать. Морин, будь ты телков, я
счел бы тебя готовой к вязке. Но ты девушка и собираешься войти в мир
людей, мужчин и женщин, который устроен сложно, а порой и жестоко. Думаю,
тебе лучше подождать годок-другой. Ты могла бы даже под венец пойти
девственницей - хотя я и знаю, как врач, что в наше время это не так часто
встречается. Скажи-ка мне одиннадцатую заповедь.
- Не попадайся.
- А где у меня лежат французские мешочки?
- В нижнем правом ящике стола, а ключ - на верхней левой полочке,
сзади.
Произошло это не в тот день и не на той неделе. И даже не в том
месяце, но не так уж много месяцев спустя.
Это произошло в десять часов утра благодатного дня первой недели июня
1897-го года, ровно за четыре недели до моего пятнадцатилетия. Выбранным
мною для этого местом стала судейская ложа на беговом поле ярмарки, с
попоной, постеленной прямо на пол. Я знала эту ложу, потому что не раз
сидела в ней морозными утрами, устремив глаза на финишную черту и держа в
руке увесистый секундомер, пока отец тренировал свою лошадку. В первый раз
мне было шесть лет и пришлось держать секундомер обеими руками. В тот год
отец купил Бездельника, черного жеребца от того же производителя, что и
Мод С., - но к несчастью, не такого резвого, как его знаменитая кровная
сестра.
В июне 1897-го я пришла туда подготовленной, полной решимости
свершить задуманное, имея в сумочке презерватив ("французский мешочек") и
гигиеническую салфетку - самодельную, как и все они в то время. Я знала о
возможности кровотечения, и в случае чего нужно было убедить мать, что у
меня просто началось на три дня раньше.
Моим соучастником был одноклассник по имени Чак Перкинс, на год
старше меня и почти на целый фут выше. У нас с ним не было даже детской
любви, но мы притворялись, что влюблены (может, он и не притворялся, но
откуда мне было знать?), и усиленно старались совратить друг друга весь
учебный год. Чак был первый мужчина (мальчишка), целуясь с которым, я
впервые открыла рот и вывела отсюда следующую "заповедь": "Открывай рот
свой, лишь если готова открыть чресла свои", - потому что мне очень
понравилось так целоваться.
Ах, как понравилось! Целоваться с Чаком было одно удовольствие: он не
курил, хорошо чистил зубы, и они были такими же здоровыми, как у меня, и
его язык так сладостно касался моего. Позднее я (слишком часто!) встречала
мужчин, которые не заботились о свежести своего рта... и не открывала им
своего. И остального тоже не открывала.
Я и по сей день убеждена, что поцелуи с языком более интимны, чем
совокупление.
Готовясь к решающему свиданию, я следовала также своей четырнадцатой
заповеди: "Блюди в чистоте тайные места свои, дабы не испускать зловония в
храме Божьем", - а мой развратник-отец добавил: "...и дабы удержать любовь
мужа своего, когда подцепишь оного". Я сказала, что это само собой
разумеется.
Соблюдать чистоту, когда в доме нет водопровода, зато повсюду кишит
ребятня - дело нелегкое. Но с тех пор как отец предостерег меня несколько
лет назад, я изыскала свои способы. Например, мылась потихоньку в
отцовской амбулатории, заперев дверь на ключ. В мои обязанности входило
приносить туда кувшин горячей воды утром и после ленча и пополнять запас,
если необходимо. Так что я могла помыться без ведома матери. Меть
говорила, что чистота сродни благочестию - но мне нисколько не хотелось,
чтобы она увидела, что я скребу себя там, где стыдно трогать; мать не
одобряла слишком тщательного омовения "этих мест", поскольку это ведет к
"нескромному поведению". (И точно, ведет.)
На ярмарочном поле мы завели запряженную в кабриолет лошадку Чака в
один из просторных пустовавших сараев, привесив ей к морде сумку с овсом
для полного счастья, а сами забрались в судейскую ложу. Я показывала
дорогу - сначала по задней лестнице, потом по приставной лесенке на крышу
трибуны и через люк - в ложу. Я подоткнула юбки и взбиралась по лесенке
впереди Чака, упиваясь тем, какое скандальное зрелище собой представляю.
Чак и раньше видел мои ноги - но мужчинам ведь всегда нравится
подглядывать.
Забравшись внутрь, я велела Чаку закрыть люк и надвинуть на него
тяжелый ящик с грузами, используемыми на скачках.
- Теперь до нас никто не доберется, - ликующе сказала я, доставая из
тайника ключ и отпирая висячий замок на шкафчике в ложе.
- Но нас же видно, Мо. Впереди-то открыто.
- Кто на тебя будет смотреть? Не становись только перед судейской
скамьей, вот и все. Если тебе никого не видно, то и тебя никто не видит.
- Мо, а ты уверена, что хочешь?
- Зачем же мы тогда сюда пришли? Ну-ка, помоги мне разостлать попону.
Сложим ее вдвое. Судьи стелют ее на скамейку, чтобы кое-что не отсидеть, а
мы постелем, чтобы не занозить - мне кое-что, а тебе коленки.
Чак все время молчал, пока мы стелили свою "постель". Я выпрямилась и
посмотрела на него. Он мало походил на мужчину, жаждущего соединиться с
предметом своих давних желаний - скорее на испуганного мальчишку.
- Чарльз, а ты-то уверен, что хочешь?
- Среди бела дня, Мо... - промямлил он, - и место такое людное. Не
могли бы мы разве найти тихое местечко на Осейдже?
- Да уж - где клещи и москиты, и мальчишки охотятся на мускусных
крыс. Чтобы нас накрыли в самый интересный момент? Спасибо, сэр. Чарльз,
дорогой, - мы ведь договорились. Не хочу тебя, конечно, заставлять. Может
быть, отменим поездку в Батлер? (Я отпросилась у родителей съездить с
Чаком будто бы в Батлер за покупками - в этом городишке, немногим большем
Фив, магазины были гораздо лучше. Торговый дом Беннета-Уилера был раз в
шесть больше нашего универмага. У них даже парижские модели продавались,
если верить их объявлению.)
- Ну, если тебе не хочется туда ехать, Мо...
- Тогда не завезешь ли ты меня к Ричарду Гейзеру? Мне надо с ним
поговорить. (Я улыбаюсь и мило щебечу, Чак, хотя мне хотелось бы отходить
тебя бейсбольной битой.)
- Это о чем же, Мо?
- Да так. Ты же знаешь, зачем мы сюда пришли. Если тебе моя вишенка
не нужна, может быть, Ричард не откажется - он мне намекал, что не прочь.
Я ничего ему не обещала... сказала, правда, что подумаю. - Я бросила
взгляд на Чака и потупилась. - Подумала и решила, что хочу тебя... с тех
самых пор, как ты водил меня на колокольню - помнишь, на школьном
пасхальном вечере? Но если ты передумал, Чарльз... то я все-таки не хочу,
чтобы солнце зашло надо мной, как над девственницей. Так как, завезешь
меня к Ричарду?
Жестоко? Как сказать. Ведь через несколько минут я исполнила то, что
обещала Чаку. Но мужчины такие робкие - не то что мы; иного не
расшевелишь, не заставив напрямую соперничать с другим самцом. Это даже
кошки знают. ("Робкие" не значит "трусы". Мужчина - в моем понимании -
может спокойно смотреть в лицо смерти. Но возможность попасть в смешное
положение, быть застигнутым во время полового акта, его замораживает.)
- Ничего я не передумал! - вскинулся Чарльз.
Я одарила его самой солнечной своей улыбкой и раскрыла ему объятья.
- Тогда иди ко мне и поцелуй меня так, как тебе хочется!
Он поцеловал, и мы оба снова загорелись (а то его увертки и опасения
охладили было и меня). Тогда я не слыхала еще слова "оргазм" - не думаю,
что оно было известно в 1897-м году, - но по некоторым своим экспериментам
знала, что иногда внутри получается что-то вроде фейерверка. К концу
нашего поцелуя я ощутила, что близка к этому моменту, и отвела губы ровно
настолько, чтобы прошептать:
- Я сниму с себя все, дорогой Чарльз, если хочешь.
- Ух ты! Конечно!
- Ладно. Хочешь раздеть меня?
Он стал раздевать, как умел, а я тем временем отстегивала,
отшпиливала и развязывала, облегчая ему задачу. Вскоре я была уже голая,
как лягушка, и готова вспыхнуть, как факел. Я приняла позу, которую долго
репетировала, и у Чарльза перехватило дыхание, а у меня восхитительно
защекотало внутри.
Прижавшись к Чаку, я стала расстегивать его застежки. Он застеснялся
и я не слишком напирала, однако заставила его снять брюки и кальсоны,
положила их на ящик, загораживавший люк, поверх своих одежек, и опустилась
на попону.
- Чарльз...
- Иду!
- А у тебя есть эта штука?
- Какая?
- Ну, "веселая вдова".
- Да где же ее взять, Мо? Мне ведь всего шестнадцать, а папаша Грин
продает их только женатым или кому уже есть двадцать один. - Бедняжка
совсем расстроился.
- А мы с тобой не женаты, - спокойно сказала я, - и не хотим
жениться, как пришлось Джо и Амелии, - мою мать удар бы хватил. Но ты не
горюй - подай мне мою сумочку.
Он подал, и я достала припасенный презерватив.
- Иногда полезно быть докторской дочкой. Я стащила его, когда
прибирала у отца в кабинете. Посмотрим, подойдет ли. (Я хотела проверить
еще кое-что. Усиленно хлопоча последнее время о чистоте собственного тела,
я стала очень придирчиво относиться и к опрятности других. Некоторым моим
одноклассникам и одноклассницам очень пригодился бы совет моего отца и
побольше горячей мыльной воды.)
Теперь я - настоящая декадентка. Лучшее в Бундоке, после
замечательных обычаев - это великолепная сантехника.
Чак был чистый, и от него хорошо пахло - наверное, недавно он помылся
так же усердно, как и я. Тянуло слегка мужским запашком, но свежим - даже
в те годы я понимала разницу.
Мне стало легко и весело. Как мило со стороны Чака предоставить мне
такую ухоженную игрушку!
Предмет моего внимания находился всего в паре дюймов от моего лица, и
я вдруг нагнула голову и поцеловала его.
- Эй! - чуть не завопил Чак.
- Я тебя шокировала, дорогой? Он такой милый и славный, что мне
захотелось его поцеловать. Я не хотела тебя смущать (хоть и не прочь была
выяснить, что тебя смущает, а что нет).
- Ты меня не шокировала. Мне... мне понравилось.
- Ей-богу?
- Да!
Я видела, что он готов.
- Теперь возьми меня, Чарльз.
При всей моей неловкости и неопытности мне все же пришлось направлять
его - я делала это осторожно, поскольку уже задела однажды его гордость.
Чарльз был еще неискушеннее, чем я. Свои познания о сексе он черпал,
должно быть, в парикмахерской, в бильярдной и за сараем - из откровений
невежественных холостяков, меня же учил старый мудрый врач, любивший меня
и желавший мне счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
- Не знаю.
- А можешь гипотетически прошептать: "Не здесь. Встретимся после
службы".
- Отец!
- Сама начала. Или, если хочешь, можешь гипотетически предостеречь
его, что еще один гипотетический щипок - и он будет иметь дело с твоим
гипотетическим отцом, у которого есть и гипотетический хлыст, и
гипотетический дробовик. Можешь сказать это так, чтобы слышал только он,
или завопить так, чтобы слышала вся паства и его гипотетическая жена.
Выбор за леди. Погоди-ка. Ты сказала, что чей-то муж, не так ли?
- Я ничего не говорила. Но гипотетический случай, пожалуй,
подразумевает это.
- Морин, если тебя щиплют сзади, значит, выражают определенное
намерение. При поощрении с твоей стороны отсюда лишь три коротких шага до
совокупления. Ты еще молода, но физически зрелая женщина, способная
забеременеть. Намерена ли ты в ближайшее время стать женщиной
по-настоящему?
3. ЗМИЙ-ИСКУСИТЕЛЬ
Вопрос отца относительно того, не собираюсь ли я расстаться со своей
девственностью, задел меня за живое, поскольку я вот уже несколько недель
ни о чем другом не думала. А возможно, и несколько месяцев.
- Конечно, нет! - ответила я. - Как вы могли так подумать, отец?
- До свидания.
- Сэр?
- Я думал, что мы уже излечились от подобных ужимок. Однако вижу, что
нет, так нечего и время терять. Придешь, когда ощутишь необходимость
поговорить серьезно. - Отец повернул стул к своему письменному столу и
поднял откинутую крышку.
- Отец...
- Как, ты еще здесь?
- Ну пожалуйста, сэр. Я все время об этом думаю.
- О чем?
- Ну об этом. О девственности. О потере невинности.
Он сердито глянул на меня.
- В медицине это называется "дефлорация", как тебе известно.
"Невинность" - слово из области английских синонимов, хотя оно и не
ругательное, как более короткие слова. И не надо говорить о какой-то
потере, наоборот, ты приобретаешь то, что принадлежит тебе по праву
рождения, достигаешь высшей стадии, которую могут тебе дать твой пол и
твое биологическое наследие.
Я обдумала его слова.
- Отец, у вас это звучит так заманчиво - хоть беги скорей искать
кого-нибудь, кто бы тебя дефлорировал. Прямо сейчас. С вашего
позволения... - и я привстала с места.
- А ну сядь. Десять минут можно и подождать. Морин, будь ты телков, я
счел бы тебя готовой к вязке. Но ты девушка и собираешься войти в мир
людей, мужчин и женщин, который устроен сложно, а порой и жестоко. Думаю,
тебе лучше подождать годок-другой. Ты могла бы даже под венец пойти
девственницей - хотя я и знаю, как врач, что в наше время это не так часто
встречается. Скажи-ка мне одиннадцатую заповедь.
- Не попадайся.
- А где у меня лежат французские мешочки?
- В нижнем правом ящике стола, а ключ - на верхней левой полочке,
сзади.
Произошло это не в тот день и не на той неделе. И даже не в том
месяце, но не так уж много месяцев спустя.
Это произошло в десять часов утра благодатного дня первой недели июня
1897-го года, ровно за четыре недели до моего пятнадцатилетия. Выбранным
мною для этого местом стала судейская ложа на беговом поле ярмарки, с
попоной, постеленной прямо на пол. Я знала эту ложу, потому что не раз
сидела в ней морозными утрами, устремив глаза на финишную черту и держа в
руке увесистый секундомер, пока отец тренировал свою лошадку. В первый раз
мне было шесть лет и пришлось держать секундомер обеими руками. В тот год
отец купил Бездельника, черного жеребца от того же производителя, что и
Мод С., - но к несчастью, не такого резвого, как его знаменитая кровная
сестра.
В июне 1897-го я пришла туда подготовленной, полной решимости
свершить задуманное, имея в сумочке презерватив ("французский мешочек") и
гигиеническую салфетку - самодельную, как и все они в то время. Я знала о
возможности кровотечения, и в случае чего нужно было убедить мать, что у
меня просто началось на три дня раньше.
Моим соучастником был одноклассник по имени Чак Перкинс, на год
старше меня и почти на целый фут выше. У нас с ним не было даже детской
любви, но мы притворялись, что влюблены (может, он и не притворялся, но
откуда мне было знать?), и усиленно старались совратить друг друга весь
учебный год. Чак был первый мужчина (мальчишка), целуясь с которым, я
впервые открыла рот и вывела отсюда следующую "заповедь": "Открывай рот
свой, лишь если готова открыть чресла свои", - потому что мне очень
понравилось так целоваться.
Ах, как понравилось! Целоваться с Чаком было одно удовольствие: он не
курил, хорошо чистил зубы, и они были такими же здоровыми, как у меня, и
его язык так сладостно касался моего. Позднее я (слишком часто!) встречала
мужчин, которые не заботились о свежести своего рта... и не открывала им
своего. И остального тоже не открывала.
Я и по сей день убеждена, что поцелуи с языком более интимны, чем
совокупление.
Готовясь к решающему свиданию, я следовала также своей четырнадцатой
заповеди: "Блюди в чистоте тайные места свои, дабы не испускать зловония в
храме Божьем", - а мой развратник-отец добавил: "...и дабы удержать любовь
мужа своего, когда подцепишь оного". Я сказала, что это само собой
разумеется.
Соблюдать чистоту, когда в доме нет водопровода, зато повсюду кишит
ребятня - дело нелегкое. Но с тех пор как отец предостерег меня несколько
лет назад, я изыскала свои способы. Например, мылась потихоньку в
отцовской амбулатории, заперев дверь на ключ. В мои обязанности входило
приносить туда кувшин горячей воды утром и после ленча и пополнять запас,
если необходимо. Так что я могла помыться без ведома матери. Меть
говорила, что чистота сродни благочестию - но мне нисколько не хотелось,
чтобы она увидела, что я скребу себя там, где стыдно трогать; мать не
одобряла слишком тщательного омовения "этих мест", поскольку это ведет к
"нескромному поведению". (И точно, ведет.)
На ярмарочном поле мы завели запряженную в кабриолет лошадку Чака в
один из просторных пустовавших сараев, привесив ей к морде сумку с овсом
для полного счастья, а сами забрались в судейскую ложу. Я показывала
дорогу - сначала по задней лестнице, потом по приставной лесенке на крышу
трибуны и через люк - в ложу. Я подоткнула юбки и взбиралась по лесенке
впереди Чака, упиваясь тем, какое скандальное зрелище собой представляю.
Чак и раньше видел мои ноги - но мужчинам ведь всегда нравится
подглядывать.
Забравшись внутрь, я велела Чаку закрыть люк и надвинуть на него
тяжелый ящик с грузами, используемыми на скачках.
- Теперь до нас никто не доберется, - ликующе сказала я, доставая из
тайника ключ и отпирая висячий замок на шкафчике в ложе.
- Но нас же видно, Мо. Впереди-то открыто.
- Кто на тебя будет смотреть? Не становись только перед судейской
скамьей, вот и все. Если тебе никого не видно, то и тебя никто не видит.
- Мо, а ты уверена, что хочешь?
- Зачем же мы тогда сюда пришли? Ну-ка, помоги мне разостлать попону.
Сложим ее вдвое. Судьи стелют ее на скамейку, чтобы кое-что не отсидеть, а
мы постелем, чтобы не занозить - мне кое-что, а тебе коленки.
Чак все время молчал, пока мы стелили свою "постель". Я выпрямилась и
посмотрела на него. Он мало походил на мужчину, жаждущего соединиться с
предметом своих давних желаний - скорее на испуганного мальчишку.
- Чарльз, а ты-то уверен, что хочешь?
- Среди бела дня, Мо... - промямлил он, - и место такое людное. Не
могли бы мы разве найти тихое местечко на Осейдже?
- Да уж - где клещи и москиты, и мальчишки охотятся на мускусных
крыс. Чтобы нас накрыли в самый интересный момент? Спасибо, сэр. Чарльз,
дорогой, - мы ведь договорились. Не хочу тебя, конечно, заставлять. Может
быть, отменим поездку в Батлер? (Я отпросилась у родителей съездить с
Чаком будто бы в Батлер за покупками - в этом городишке, немногим большем
Фив, магазины были гораздо лучше. Торговый дом Беннета-Уилера был раз в
шесть больше нашего универмага. У них даже парижские модели продавались,
если верить их объявлению.)
- Ну, если тебе не хочется туда ехать, Мо...
- Тогда не завезешь ли ты меня к Ричарду Гейзеру? Мне надо с ним
поговорить. (Я улыбаюсь и мило щебечу, Чак, хотя мне хотелось бы отходить
тебя бейсбольной битой.)
- Это о чем же, Мо?
- Да так. Ты же знаешь, зачем мы сюда пришли. Если тебе моя вишенка
не нужна, может быть, Ричард не откажется - он мне намекал, что не прочь.
Я ничего ему не обещала... сказала, правда, что подумаю. - Я бросила
взгляд на Чака и потупилась. - Подумала и решила, что хочу тебя... с тех
самых пор, как ты водил меня на колокольню - помнишь, на школьном
пасхальном вечере? Но если ты передумал, Чарльз... то я все-таки не хочу,
чтобы солнце зашло надо мной, как над девственницей. Так как, завезешь
меня к Ричарду?
Жестоко? Как сказать. Ведь через несколько минут я исполнила то, что
обещала Чаку. Но мужчины такие робкие - не то что мы; иного не
расшевелишь, не заставив напрямую соперничать с другим самцом. Это даже
кошки знают. ("Робкие" не значит "трусы". Мужчина - в моем понимании -
может спокойно смотреть в лицо смерти. Но возможность попасть в смешное
положение, быть застигнутым во время полового акта, его замораживает.)
- Ничего я не передумал! - вскинулся Чарльз.
Я одарила его самой солнечной своей улыбкой и раскрыла ему объятья.
- Тогда иди ко мне и поцелуй меня так, как тебе хочется!
Он поцеловал, и мы оба снова загорелись (а то его увертки и опасения
охладили было и меня). Тогда я не слыхала еще слова "оргазм" - не думаю,
что оно было известно в 1897-м году, - но по некоторым своим экспериментам
знала, что иногда внутри получается что-то вроде фейерверка. К концу
нашего поцелуя я ощутила, что близка к этому моменту, и отвела губы ровно
настолько, чтобы прошептать:
- Я сниму с себя все, дорогой Чарльз, если хочешь.
- Ух ты! Конечно!
- Ладно. Хочешь раздеть меня?
Он стал раздевать, как умел, а я тем временем отстегивала,
отшпиливала и развязывала, облегчая ему задачу. Вскоре я была уже голая,
как лягушка, и готова вспыхнуть, как факел. Я приняла позу, которую долго
репетировала, и у Чарльза перехватило дыхание, а у меня восхитительно
защекотало внутри.
Прижавшись к Чаку, я стала расстегивать его застежки. Он застеснялся
и я не слишком напирала, однако заставила его снять брюки и кальсоны,
положила их на ящик, загораживавший люк, поверх своих одежек, и опустилась
на попону.
- Чарльз...
- Иду!
- А у тебя есть эта штука?
- Какая?
- Ну, "веселая вдова".
- Да где же ее взять, Мо? Мне ведь всего шестнадцать, а папаша Грин
продает их только женатым или кому уже есть двадцать один. - Бедняжка
совсем расстроился.
- А мы с тобой не женаты, - спокойно сказала я, - и не хотим
жениться, как пришлось Джо и Амелии, - мою мать удар бы хватил. Но ты не
горюй - подай мне мою сумочку.
Он подал, и я достала припасенный презерватив.
- Иногда полезно быть докторской дочкой. Я стащила его, когда
прибирала у отца в кабинете. Посмотрим, подойдет ли. (Я хотела проверить
еще кое-что. Усиленно хлопоча последнее время о чистоте собственного тела,
я стала очень придирчиво относиться и к опрятности других. Некоторым моим
одноклассникам и одноклассницам очень пригодился бы совет моего отца и
побольше горячей мыльной воды.)
Теперь я - настоящая декадентка. Лучшее в Бундоке, после
замечательных обычаев - это великолепная сантехника.
Чак был чистый, и от него хорошо пахло - наверное, недавно он помылся
так же усердно, как и я. Тянуло слегка мужским запашком, но свежим - даже
в те годы я понимала разницу.
Мне стало легко и весело. Как мило со стороны Чака предоставить мне
такую ухоженную игрушку!
Предмет моего внимания находился всего в паре дюймов от моего лица, и
я вдруг нагнула голову и поцеловала его.
- Эй! - чуть не завопил Чак.
- Я тебя шокировала, дорогой? Он такой милый и славный, что мне
захотелось его поцеловать. Я не хотела тебя смущать (хоть и не прочь была
выяснить, что тебя смущает, а что нет).
- Ты меня не шокировала. Мне... мне понравилось.
- Ей-богу?
- Да!
Я видела, что он готов.
- Теперь возьми меня, Чарльз.
При всей моей неловкости и неопытности мне все же пришлось направлять
его - я делала это осторожно, поскольку уже задела однажды его гордость.
Чарльз был еще неискушеннее, чем я. Свои познания о сексе он черпал,
должно быть, в парикмахерской, в бильярдной и за сараем - из откровений
невежественных холостяков, меня же учил старый мудрый врач, любивший меня
и желавший мне счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69