- Не ропща, покорился бы я своей участи и оставил бы мой дом,
этот прекрасный, многооконный дом на высоком берегу. Не пал бы я духом,
отправляясь на Молокаи, в эту Калаупапу, затерянную между утесов и скал,
чтобы влачить свои дни и ночи среди пораженных страшным недугом и там,
вдали от земли отцов, уснуть вечным сном. Но за какие злые дела, за ка-
кие грехи должен был я вчера вечером встретить Кокуа, выходящую из моря,
освеженную купанием? Кокуа, похитительница души моей! Кокуа, свет моих
глаз! Никогда не увидеть мне теперь тебя, никогда не назвать своей, ни-
когда не ласкать влюбленной рукой, и только об этом, только о тебе, о
Кокуа, скорблю я безутешно!"
Вы понимаете теперь, что за человек был этот Кэаве? Ведь он мог бы
жить в своем "Сияющем Доме" еще годы и годы, и никто бы не подозревал о
его недуге; но на что ему это, если он должен лишиться Кокуа. А ведь он
мог бы и Кокуа взять в жены, скрыв свою болезнь, и многие поступили бы
именно так, ибо у них души свиней; но Кэаве любил девушку беззаветно,
как подобает мужчине, и не мог подвергнуть ее опасности и причинить ей
зло.
Уже перевалило за полночь, и вдруг Кэаве вспомнил про бутылку. Тогда
он прошел на заднюю террасу дома и вызвал в памяти тот день, когда на
его зов черт выглянул из бутылки. И при этом воспоминании ледяной холод
пробежал у Кэаве по жилам.
"Страшная вещь - эта бутылка, - думал Кэаве, - и страшен черт, и
страшно вечно гореть в адском пламени. Но как иначе могу я излечиться от
своего недуга и взять в жены Кокуа? Что ж, - думал он, - ради этого дома
я не побоялся связаться с дьяволом, так неужто у меня не хватит духа
снова прибегнуть теперь к его помощи, чтобы получить Кокуа?"
И тут он вспомнил, что на следующий день "Ковчег" как раз будет проп-
лывать мимо обратным рейсом в Гонолулу.
"Вот куда должен я немедля отправиться, - подумал Кэаве, - и повидать
Лопаку. Ведь вся моя надежда теперь - разыскать эту бутылку, от которой
я так был рад избавиться когда-то".
Ни на миг не сомкнул Кэаве глаз в эту ночь, и наутро кусок не шел ему
в горло; он тут же написал письмо Киано и к прибытию парохода спустился
верхом по тропинке, огибавшей скалу, где покоился прах предков. Лил
дождь, конь шел шагом, а Кэаве смотрел на черные пасти пещер и завидовал
мертвецам, которые спали там, не ведая ни тревог, ни печали, и вспоми-
нал, как всего день назад весело гнал он тут коня, и трудно ему было в
это поверить. Так добрался он до Хоокены, а там уже, как повелось, отов-
сюду собрался народ в ожидании парохода. Все расположились под навесом
перед лавкой, перебрасывались шуточками, обменивались новостями, но Кэа-
ве, с его тяжким грузом на сердце, было не до болтовни, и он, сидя вмес-
те со всеми, смотрел на дождь, поливавший крыши, и на прибой, бурливший
между скал, и тяжелые вздохи вздымали его грудь.
- Кэаве из "Сияющего Дома" сегодня не в духе, - переговаривались люди
между собой. И они были правы, да и как могло быть иначе?
А затем пришел пароход, и лодка доставила Кэаве на борт. На корме бы-
ло полно хаоле - белых, приехавших по своему обычаю поглядеть на вулкан;
вся середина парохода была заполнена канаками, а нос загружен дикими бы-
ками из Хило и лошадьми из Каю. Но Кэаве, убитый горем, сидел в стороне
от всех и ждал, когда на берегу появится дом Киано. Там, у самого моря,
среди черных скал, стоял он под сенью кокосовых пальм, а перед дверью
его красная юбка, величиной с бабочку и, как бабочка, хлопотливая, пор-
хала туда и сюда, туда и сюда.
- О властительница сердца моего! - вскричал Кэаве. - Я сгублю свою
бессмертную душу, чтобы обрести тебя!
Вскоре стемнело, в каютах зажглись огни, и хаоле по своему обычаю
уселись играть в карты и пить виски, но Кэаве всю ночь шагал по палубе и
весь следующий день, пока пароход огибал Мауи и Молокаи, он все так же
метался по палубе из конца в конец, словно дикий зверь в клетке.
Под вечер они миновали Алмазный Мыс и причалили в гавани Гонолулу.
Кэаве вместе с толпой пассажиров сошел на берег и сразу же принялся ра-
зыскивать Лопаку. Но Лопака, как выяснилось, приобрел шхуну - такую, что
краше не сыщется на островах, - и пустился куда-то в дальнее плавание -
не то в Пола-Пола, не то в Кахики - словом, ищи ветра в поле! Но тут Кэ-
аве вспомнил про одного приятеля Лопаки - стряпчего, проживавшего в этом
городе (я не стану называть его имени), и осведомился о нем. Ему сказа-
ли, что стряпчий этот внезапно очень разбогател и купил себе красивый
новый дом на берегу Вайкики. Это сообщение заставило Кэаве призаду-
маться; он кликнул извозчика и поехал к дому стряпчего.
Дом был новехонький, и деревья в саду еще крохотные, не толще тросто-
чек, и у стряпчего, когда Кэаве пришел к нему, был очень довольный вид.
- Чем могу быть полезен? - спросил Кэаве стряпчий.
- Вы друг Лопаки, - отвечал Кэаве, - а Лопака купил у меня одну вещи-
цу, так сдается мне, что вы могли бы мне помочь напасть на ее след.
Лицо стряпчего омрачилось.
- Не стану притворяться, будто я не понял вас, мистер Кэаве, - сказал
он, - хотя дело это темное и неблаговидное. Но, поверьте, я ничего не
знаю наверняка, могу только догадываться кое о чем и думаю, что если вы
поспрошаете кое-где, то, может быть, и узнаете кое-что.
И он назвал Кэаве имя одного человека, которое я опять же предпочитаю
не предавать гласности. И так повторялось изо дня в день, и Кэаве ходил
от одного человека к другому и всюду видел новые одежды, и новые экипа-
жи, и новые красивые дома, и очень довольных людей; однако лица их тот-
час становились темнее тучи, стоило Кэаве обмолвиться про дело, которое
привело его к ним.
"Ясно как день - я напал на след, - думал Кэаве. - Все эти наряды и
экипажи - дары Сатаны, а довольные лица этих людей говорят о том, что
они, получив свое, благополучно отделались от проклятой бутылки. Вот ес-
ли я увижу бледные щеки и услышу тяжкий вздох, тогда только буду я
знать, что приблизился к цели".
И случилось так, что Кэаве в конце концов направили к одному белому,
проживавшему на Беританиястрит. Кэаве пришел туда, когда наступил час
вечерней трапезы, и, подойдя ближе, увидел, как всегда, новый дом, и мо-
лодой сад, и сверкающие электрическими огнями окна, но, когда появился
хозяин дома, надежда и страх сжали сердце Кэаве, ибо перед ним стоял
юноша, бледный, как мертвец, с черными впадинами глаз и редеющими воло-
сами, а выражение лица у него было, как у осужденного на казнь.
"Нет сомнений - бутылка здесь", - подумал Кэаве, и перед этим челове-
ком он не стал скрывать цели своего посещения.
- Я пришел купить бутылку, - сказал он.
Услыхав эти слова, белый юноша с Беритания-стрит пошатнулся и присло-
нился к стене.
- Бутылку? - пролепетал он. - Купить бутылку?! - Тут у него сдавило
горло, и, схватив Кэаве за руку, он потащил его в комнату, взял два ста-
кана и наполнил их вином.
- Ваше здоровье! - сказал Кэаве, который в свое время немало якшался
с белыми. А затем добавил: - Да, я пришел купить бутылку. Какая ей цена
теперь?
Тут юноша выронил стакан и уставился на Кэаве, как на привидение.
- Цена? - воскликнул он. - Цена? Вы что, не знаете ее цены?
- Значит, не знаю, раз спрашиваю, - возразил Кэаве. - Но почему это
вас так смутило? Разве что-нибудь неладно с ценой?
- Бутылка за это время сильно упала в цене, мистер Кэаве, - запина-
ясь, проговорил молодой человек.
- Ну что ж, значит, тем меньше придется платить, - сказал Кэаве. -
Сколько вы за нее отдали?
Молодой человек был бледен как полотно.
- Два цента, - промолвил он.
- Что? - вскричал Кэаве. - Два цента? Постойте, так вы, значит, може-
те ее продать только за один цент? И тот, кто ее купит... - Слова замер-
ли у Кэаве на языке. - Значит, тот, кто купит эту бутылку, уже никому не
сможет ее продать! Черт и бутылка останутся у него до самой его смерти,
а когда он испустит дух, потащут его прямо в пекло!
Тут белый юноша с Беритания-стрит упал перед Кэаве на колени.
- Богом вас заклинаю, купите ее! - взмолился он. - В придачу к ней я
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за эту цену. Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту бутылку, -
меня бы посадили в тюрьму.
- Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное дело и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее наготове. Вот
тебе монета в пять центов!
Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда он вернулся к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
- Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
этот прекрасный, многооконный дом на высоком берегу. Не пал бы я духом,
отправляясь на Молокаи, в эту Калаупапу, затерянную между утесов и скал,
чтобы влачить свои дни и ночи среди пораженных страшным недугом и там,
вдали от земли отцов, уснуть вечным сном. Но за какие злые дела, за ка-
кие грехи должен был я вчера вечером встретить Кокуа, выходящую из моря,
освеженную купанием? Кокуа, похитительница души моей! Кокуа, свет моих
глаз! Никогда не увидеть мне теперь тебя, никогда не назвать своей, ни-
когда не ласкать влюбленной рукой, и только об этом, только о тебе, о
Кокуа, скорблю я безутешно!"
Вы понимаете теперь, что за человек был этот Кэаве? Ведь он мог бы
жить в своем "Сияющем Доме" еще годы и годы, и никто бы не подозревал о
его недуге; но на что ему это, если он должен лишиться Кокуа. А ведь он
мог бы и Кокуа взять в жены, скрыв свою болезнь, и многие поступили бы
именно так, ибо у них души свиней; но Кэаве любил девушку беззаветно,
как подобает мужчине, и не мог подвергнуть ее опасности и причинить ей
зло.
Уже перевалило за полночь, и вдруг Кэаве вспомнил про бутылку. Тогда
он прошел на заднюю террасу дома и вызвал в памяти тот день, когда на
его зов черт выглянул из бутылки. И при этом воспоминании ледяной холод
пробежал у Кэаве по жилам.
"Страшная вещь - эта бутылка, - думал Кэаве, - и страшен черт, и
страшно вечно гореть в адском пламени. Но как иначе могу я излечиться от
своего недуга и взять в жены Кокуа? Что ж, - думал он, - ради этого дома
я не побоялся связаться с дьяволом, так неужто у меня не хватит духа
снова прибегнуть теперь к его помощи, чтобы получить Кокуа?"
И тут он вспомнил, что на следующий день "Ковчег" как раз будет проп-
лывать мимо обратным рейсом в Гонолулу.
"Вот куда должен я немедля отправиться, - подумал Кэаве, - и повидать
Лопаку. Ведь вся моя надежда теперь - разыскать эту бутылку, от которой
я так был рад избавиться когда-то".
Ни на миг не сомкнул Кэаве глаз в эту ночь, и наутро кусок не шел ему
в горло; он тут же написал письмо Киано и к прибытию парохода спустился
верхом по тропинке, огибавшей скалу, где покоился прах предков. Лил
дождь, конь шел шагом, а Кэаве смотрел на черные пасти пещер и завидовал
мертвецам, которые спали там, не ведая ни тревог, ни печали, и вспоми-
нал, как всего день назад весело гнал он тут коня, и трудно ему было в
это поверить. Так добрался он до Хоокены, а там уже, как повелось, отов-
сюду собрался народ в ожидании парохода. Все расположились под навесом
перед лавкой, перебрасывались шуточками, обменивались новостями, но Кэа-
ве, с его тяжким грузом на сердце, было не до болтовни, и он, сидя вмес-
те со всеми, смотрел на дождь, поливавший крыши, и на прибой, бурливший
между скал, и тяжелые вздохи вздымали его грудь.
- Кэаве из "Сияющего Дома" сегодня не в духе, - переговаривались люди
между собой. И они были правы, да и как могло быть иначе?
А затем пришел пароход, и лодка доставила Кэаве на борт. На корме бы-
ло полно хаоле - белых, приехавших по своему обычаю поглядеть на вулкан;
вся середина парохода была заполнена канаками, а нос загружен дикими бы-
ками из Хило и лошадьми из Каю. Но Кэаве, убитый горем, сидел в стороне
от всех и ждал, когда на берегу появится дом Киано. Там, у самого моря,
среди черных скал, стоял он под сенью кокосовых пальм, а перед дверью
его красная юбка, величиной с бабочку и, как бабочка, хлопотливая, пор-
хала туда и сюда, туда и сюда.
- О властительница сердца моего! - вскричал Кэаве. - Я сгублю свою
бессмертную душу, чтобы обрести тебя!
Вскоре стемнело, в каютах зажглись огни, и хаоле по своему обычаю
уселись играть в карты и пить виски, но Кэаве всю ночь шагал по палубе и
весь следующий день, пока пароход огибал Мауи и Молокаи, он все так же
метался по палубе из конца в конец, словно дикий зверь в клетке.
Под вечер они миновали Алмазный Мыс и причалили в гавани Гонолулу.
Кэаве вместе с толпой пассажиров сошел на берег и сразу же принялся ра-
зыскивать Лопаку. Но Лопака, как выяснилось, приобрел шхуну - такую, что
краше не сыщется на островах, - и пустился куда-то в дальнее плавание -
не то в Пола-Пола, не то в Кахики - словом, ищи ветра в поле! Но тут Кэ-
аве вспомнил про одного приятеля Лопаки - стряпчего, проживавшего в этом
городе (я не стану называть его имени), и осведомился о нем. Ему сказа-
ли, что стряпчий этот внезапно очень разбогател и купил себе красивый
новый дом на берегу Вайкики. Это сообщение заставило Кэаве призаду-
маться; он кликнул извозчика и поехал к дому стряпчего.
Дом был новехонький, и деревья в саду еще крохотные, не толще тросто-
чек, и у стряпчего, когда Кэаве пришел к нему, был очень довольный вид.
- Чем могу быть полезен? - спросил Кэаве стряпчий.
- Вы друг Лопаки, - отвечал Кэаве, - а Лопака купил у меня одну вещи-
цу, так сдается мне, что вы могли бы мне помочь напасть на ее след.
Лицо стряпчего омрачилось.
- Не стану притворяться, будто я не понял вас, мистер Кэаве, - сказал
он, - хотя дело это темное и неблаговидное. Но, поверьте, я ничего не
знаю наверняка, могу только догадываться кое о чем и думаю, что если вы
поспрошаете кое-где, то, может быть, и узнаете кое-что.
И он назвал Кэаве имя одного человека, которое я опять же предпочитаю
не предавать гласности. И так повторялось изо дня в день, и Кэаве ходил
от одного человека к другому и всюду видел новые одежды, и новые экипа-
жи, и новые красивые дома, и очень довольных людей; однако лица их тот-
час становились темнее тучи, стоило Кэаве обмолвиться про дело, которое
привело его к ним.
"Ясно как день - я напал на след, - думал Кэаве. - Все эти наряды и
экипажи - дары Сатаны, а довольные лица этих людей говорят о том, что
они, получив свое, благополучно отделались от проклятой бутылки. Вот ес-
ли я увижу бледные щеки и услышу тяжкий вздох, тогда только буду я
знать, что приблизился к цели".
И случилось так, что Кэаве в конце концов направили к одному белому,
проживавшему на Беританиястрит. Кэаве пришел туда, когда наступил час
вечерней трапезы, и, подойдя ближе, увидел, как всегда, новый дом, и мо-
лодой сад, и сверкающие электрическими огнями окна, но, когда появился
хозяин дома, надежда и страх сжали сердце Кэаве, ибо перед ним стоял
юноша, бледный, как мертвец, с черными впадинами глаз и редеющими воло-
сами, а выражение лица у него было, как у осужденного на казнь.
"Нет сомнений - бутылка здесь", - подумал Кэаве, и перед этим челове-
ком он не стал скрывать цели своего посещения.
- Я пришел купить бутылку, - сказал он.
Услыхав эти слова, белый юноша с Беритания-стрит пошатнулся и присло-
нился к стене.
- Бутылку? - пролепетал он. - Купить бутылку?! - Тут у него сдавило
горло, и, схватив Кэаве за руку, он потащил его в комнату, взял два ста-
кана и наполнил их вином.
- Ваше здоровье! - сказал Кэаве, который в свое время немало якшался
с белыми. А затем добавил: - Да, я пришел купить бутылку. Какая ей цена
теперь?
Тут юноша выронил стакан и уставился на Кэаве, как на привидение.
- Цена? - воскликнул он. - Цена? Вы что, не знаете ее цены?
- Значит, не знаю, раз спрашиваю, - возразил Кэаве. - Но почему это
вас так смутило? Разве что-нибудь неладно с ценой?
- Бутылка за это время сильно упала в цене, мистер Кэаве, - запина-
ясь, проговорил молодой человек.
- Ну что ж, значит, тем меньше придется платить, - сказал Кэаве. -
Сколько вы за нее отдали?
Молодой человек был бледен как полотно.
- Два цента, - промолвил он.
- Что? - вскричал Кэаве. - Два цента? Постойте, так вы, значит, може-
те ее продать только за один цент? И тот, кто ее купит... - Слова замер-
ли у Кэаве на языке. - Значит, тот, кто купит эту бутылку, уже никому не
сможет ее продать! Черт и бутылка останутся у него до самой его смерти,
а когда он испустит дух, потащут его прямо в пекло!
Тут белый юноша с Беритания-стрит упал перед Кэаве на колени.
- Богом вас заклинаю, купите ее! - взмолился он. - В придачу к ней я
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за эту цену. Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту бутылку, -
меня бы посадили в тюрьму.
- Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное дело и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее наготове. Вот
тебе монета в пять центов!
Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда он вернулся к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
- Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49