Это была рука Эдварда Хайда.
Я, наверное, почти минуту смотрел на нее в тупом изумлении, но затем
меня объял ужас, внезапный и оглушающий, как грохот литавр, - вскочив с
постели, я бросился к зеркалу. При виде того, что в нем отразилось, я
почувствовал, что моя кровь разжижается и леденеет. Да, я лег спать Ген-
ри Джекилом, а проснулся Эдвардом Хайдом. Как можно это объяснить? -
спросил я себя и тут же с новым приливом ужаса задал себе второй вопрос:
как это исправить? Утро было в разгаре, слуги давно встали, все мои по-
рошки хранились в кабинете, отделенном от того места, где я в оцепенении
стоял перед зеркалом, двумя лестничными маршами, коридором, широким дво-
ром и всей длиной анатомического театра. Конечно, я мог бы закрыть лицо,
но что пользы? Ведь я был не в состоянии скрыть перемену в моем телосло-
жении. Но тут с неизъяснимым облегчением я вспомнил, что слуги были уже
давно приучены к внезапным появлениям моего второго "я". Я быстро одел-
ся, хотя моя одежда, разумеется, была мне теперь велика, быстро прошел
через черный ход, где Брэдшоу вздрогнул и попятился, увидев перед собой
мистера Хайда в столь неурочный час и в столь странном одеянии, и через
десять минут доктор Джекил, уже обретший свой собственный образ, мрачно
сидел за столом, делая вид, что завтракает.
Да, мне было не до еды! Это необъяснимое происшествие, это опроверже-
ние всего моего предыдущего опыта, казалось, подобно огненным письменам
на валтасаровом пиру, пророчило мне грозную кару, и я впервые серьезно
задумался над страшными возможностями, которыми было чревато мое двойное
существование. Та часть моей натуры, которую я научился выделять, была в
последнее время очень деятельной и налилась силой - мне даже начинало
казаться, будто тело Эдварда Хайда стало выше и шире в плечах, будто
(когда я принимал эту форму) кровь более энергично струится в его жилах;
значит, если так будет продолжаться и дальше, думал я, возникнет опас-
ность, что равновесие моей духовной сущности нарушится безвозвратно, я
лишусь способности преображаться по собственному желанию и навсегда ос-
танусь Эдвардом Хайдом. Препарат не всегда действовал одинаково. Однаж-
ды, в самом начале моих опытов, питье не подействовало вовсе, и с тех
пор я не раз должен был принимать двойную дозу, а как-то, рискуя жизнью,
принял даже тройную. До сих пор эти редкие капризы сложнейшего препарата
были единственной тенью, омрачавшей мою радость. Однако теперь, раздумы-
вая над утренним происшествием, я пришел к выводу, что если вначале
труднее всего было сбрасывать с себя тело Джекила, то в последнее время
труднее всего стало вновь в него облекаться. Таким образом, все наталки-
вало на единственно возможный вывод: я постепенно утрачивал связь с моим
первым и лучшим "я" и мало-помалу начинал полностью сливаться со второй
и худшей частью моего существа.
Я понял, что должен выбрать между ними раз и навсегда. Мои две натуры
обладали общей памятью, но все остальные их свойства распределялись меж-
ду ними крайне неравномерно. Джекил (составная натура) то с боязливым
трепетом, то с алчным смакованием ощущал себя участником удовольствий и
приключений Хайда, но Хайд был безразличен к Джекилу и помнил о нем, как
горный разбойник помнит о пещере, в которой он прячется от преследовате-
лей. Джекил испытывал к Хайду более чем отцовский интерес. Хайд отвечал
ему более чем сыновним равнодушием. Выбрать Джекила значило бы отка-
заться от тех плотских склонностей, которым я прежде потакал тайно и ко-
торые в последнее время привык удовлетворять до пресыщения. Выбрать Хай-
да значило бы отказаться от тысячи интересов и упований, мгновенно и на-
веки превратиться в презираемого всеми отщепенца. Казалось бы, выбор
представляется неравным, но на весы приходилось бросить еще одно сообра-
жение: Джекил был бы обречен мучительно страдать в пламени воздержания,
в то время как Хайд не имел бы ни малейшего понятия о том, чего он ли-
шился. Пусть положение мое было единственным в своем роде, но в сущности
этот спор так же стар и обычен, как сам человек; примерно такие же соб-
лазны и опасности решают, как выпадут кости для любого грешника, томимо-
го искушением и страхом; и со мной произошло то же, что происходит с по-
давляющим большинством моих ближних: я выбрал свою лучшую половину, но у
меня не хватило силы воли остаться верным своему вы - бору.
Да, я предпочел пожилого доктора, втайне не удовлетворенного жизнью,
но окруженного друзьями и лелеющего благородные надежды; я предпочел его
и решительно простился со свободой, относительной юностью, легкой поход-
кой, необузданностью порывов и запретными наслаждениями - со всем тем,
чем был мне дорог облик Эдварда Хайда. Возможно, я сделал этот выбор с
бессознательными оговорками, так как я не отказался от дома в Сохо и не
уничтожил одежду Эдварда Хайда, которая по-прежнему хранилась у меня в
кабинете. Однако два месяца я свято соблюдал свое решение, два месяца я
вел чрезвычайно строгую жизнь, о какой и мечтать не мог прежде, и был
вознагражден за это блаженным спокойствием совести. Но время притупило
остроту моей тревоги, спокойная совесть становилась чем-то привычным,
меня начинали терзать томительные желания, словно Хайд пытался вырваться
на волю, и, наконец, в час душевной слабости я вновь составил и выпил
магический напиток.
Пьяница, задумавший отучить себя от своего порока, лишь в редком слу-
чае искренне содрогнется при мысли об опасностях, которым он подвергает-
ся, впадая в физическое отупение. Так же и я, постоянно размышляя над
своим положением, все же склонен был с некоторым легкомыслием относиться
к абсолютному нравственному отупению и к неутолимой жажде зла, которые
составляли главные черты характера Эдварда Хайда. Но именно они и нав-
лекли на меня кару. Мой Дьявол слишком долго изнывал в темнице, и наружу
он вырвался с ревом. Я еще не допил своего состава, как уже ощутил неу-
держимое и яростное желание творить зло. Вероятно, именно поэтому учти-
вая речь моей несчастной жертвы и подняла в моей душе бурю раздражения;
бог свидетель, ни один душевно здоровый человек не был бы способен со-
вершить подобное преступление по столь незначительному поводу - я нанес
первый удар под влиянием того же чувства, которое заставляет больного
ребенка ломать игрушку. Однако я добровольно освободился от всех сдержи-
вающих инстинктов, которые даже худшим из нас помогают сохранять среди
искушений хоть какую-то степень разумности; для меня же самый малый соб-
лазн уже означал падение.
Мгновенно во мне проснулся и забушевал адский дух. В экстазе зло-
радства я калечил и уродовал беспомощное тело, упиваясь восторгом при
каждом ударе, и только когда мной начала овладевать усталость, я вдруг в
самом разгаре моего безумия ощутил в сердце леденящий ужас. Туман рассе-
ялся, я понял, что мне грозит смерть, и бежал от места своего разгула,
ликуя и трепеща одновременно, - удовлетворенная жажда зла наполняла меня
радостью, а любовь к жизни была напряжена, как струна скрипки. Я бросил-
ся в Сохо и для верности уничтожил бумаги, хранившиеся в моем тамошнем
доме; затем я снова вышел на освещенные фонарями улицы все в том же
двойственном настроении - я смаковал мое преступление, беззаботно обду-
мывал, какие еще совершу в будущем, и в то же время продолжал торопливо
идти, продолжал прислушиваться, не раздались ли уже позади меня шаги
отмстителя. Хайд весело напевал, составляя напиток, и выпил его за здо-
ровье убитого. Но не успели еще стихнуть муки преображения, как Генри
Джекил, проливая слезы смиренной благодарности и раскаяния, упал на ко-
лени и простер в мольбе руки к небесам. Завеса самообольщения была рас-
сечена сверху донизу. Передо мной прошла вся моя жизнь, я вновь пережил
дни детства, когда я гулял, держась за отцовскую руку, годы самозабвен-
ного труда на благо больных и страждущих - и опять, и опять, с тем же
чувством нереальности, я возвращался к ужасу этого проклятого вечера.
Мне хотелось кричать, я пытался слезами и молитвами отогнать жуткие об-
разы и звуки, которыми пытала меня моя память, но уродливый лик моего
греха продолжал заглядывать в мою душу. Однако, по мере того как муки
раскаяния стихали, их начинала сменять радость. Все было решено оконча-
тельно. С этих пор о Хайде не могло быть и речи, я волей-неволей должен
был довольствоваться лучшей частью моего существа. О, как я этому радо-
вался! С каким истовым смирением я вновь принял ограничения естественной
жизни! С каким искренним отречением я запер роковую дверь, которой так
часто пользовался прежде, и сломал каблуком ключ!
На следующий день я узнал, что убийство видели, что виновность Хайда
твердо установлена и что убитый был человеком известным и пользовался
всеобщим уважением. Это было не просто преступление, это было трагичес-
кое безумие. Мне кажется, я обрадовался - обрадовался тому, что страх
перед эшафотом станет теперь надежной опорой и защитой моим благим наме-
рениям. Джекил будет отныне моей крепостью: стоит Хайду хоть на мгнове-
ние выглянуть наружу - и руки всех людей протянутся, чтобы схватить его
и предать смерти.
Я решил, что мое будущее превратится в искупление прошлого, и могу
сказать без хвастовства, что мое решение принесло кое-какие добрые пло-
ды. Вам известно, как усердно в последние месяцы прошлого года старался
я облегчать страдания и нужду; вам известно, что мною немало было сдела-
но для других, а мои собственные дни текли спокойно, почти счастливо. И,
право, мне не надоедала эта полезная и чистая жизнь - напротив, с каждым
днем она приносила мне все большую радость, но душевная двойственность
по-прежнему оставалась моим проклятием, и когда первая острота раскаяния
притупилась, низшая сторона моей натуры, которую я столь долго лелеял и
лишь так недавно подавил и сковал, начала злобно бунтовать и требовать
выхода. Конечно, мне и в голову не приходило воскрешать Хайда - одна
мысль об этом ввергала меня в панический ужас! Нетнет, я вновь поддался
искушению обмануть собственную совесть, оставаясь самим собой, и не ус-
тоял перед соблазном, как обыкновенный тайный грешник.
Всему наступает конец; переполняется даже самая вместительная мера; и
эта краткая уступка моему злому началу оказалась последней соломинкой,
безвозвратно уничтожившей равновесие моей души. А я даже не встревожил-
ся! Падение это казалось мне естественным - простым возвращением к тем
дням, когда я еще не сделал своего открытия. Был прекрасный январский
день, сырой от растаявшего снега, но ясный и безоблачный. Риджент-парк
звенел от зимнего чириканья и благоухал ароматами весны. Я сидел на за-
литой солнцем скамье, зверь во мне облизывал косточки воспоминаний, ду-
ховное начало дремало, обещая раскаяние впоследствии, но немного его
откладывая. В конце концов, размышлял я, чем я хуже всех моих ближних? И
тут я улыбнулся, сравнивая себя с другими людьми, сравнивая свою дея-
тельную доброжелательность с ленивой жестокостью их равнодушия. И вот,
когда мне в голову пришла эта тщеславная мысль, по моему телу вдруг про-
бежала судорога, я ощутил мучительную дурноту и ледяной озноб. Затем они
прошли, и я почувствовал слабость, а когда оправился, то заметил, что
характер моих мыслей меняется и на смену прежнему настроению приходят
дерзкая смелость, презрение к опасности, пренебрежение к узам человечес-
кого долга. Я посмотрел на себя и увидел, что одежда повисла мешком на
моем съежившемся теле, что рука, лежащая на колене, стала жилистой и во-
лосатой. Я вновь превратился в Эдварда Хайда. За мгновение до этого я
был в полной безопасности, окружен уважением, богат, любим - и дома меня
ждал накрытый к обеду стол; а теперь я стал изгоем, затравленным, без-
домным, я был изобличенным убийцей, добычей виселицы.
Мой рассудок затуманился, но все же остался мне верен. Я и прежде не
раз замечал, что в моем втором облике мои способности словно обостря-
лись, а дух обретал новую гибкость. Вот почему там, где Джекил, вероят-
но, погиб бы, Хайд нашел выход из положения. Тинктура и порошки были
спрятаны у меня в кабинете в ящике одного из шкафов. Как до них доб-
раться? Эту задачу я и старался решить, сдавив виски ладонями. Дверь ла-
боратории я запер навсегда. Если я попробую войти через дом, мои
собственные слуги отправят меня на виселицу. Я понял, что должен прибег-
нуть к помощи посредника, и остановил свой выбор на Лэньоне. Но как уви-
деться с ним? Как убедить его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я, наверное, почти минуту смотрел на нее в тупом изумлении, но затем
меня объял ужас, внезапный и оглушающий, как грохот литавр, - вскочив с
постели, я бросился к зеркалу. При виде того, что в нем отразилось, я
почувствовал, что моя кровь разжижается и леденеет. Да, я лег спать Ген-
ри Джекилом, а проснулся Эдвардом Хайдом. Как можно это объяснить? -
спросил я себя и тут же с новым приливом ужаса задал себе второй вопрос:
как это исправить? Утро было в разгаре, слуги давно встали, все мои по-
рошки хранились в кабинете, отделенном от того места, где я в оцепенении
стоял перед зеркалом, двумя лестничными маршами, коридором, широким дво-
ром и всей длиной анатомического театра. Конечно, я мог бы закрыть лицо,
но что пользы? Ведь я был не в состоянии скрыть перемену в моем телосло-
жении. Но тут с неизъяснимым облегчением я вспомнил, что слуги были уже
давно приучены к внезапным появлениям моего второго "я". Я быстро одел-
ся, хотя моя одежда, разумеется, была мне теперь велика, быстро прошел
через черный ход, где Брэдшоу вздрогнул и попятился, увидев перед собой
мистера Хайда в столь неурочный час и в столь странном одеянии, и через
десять минут доктор Джекил, уже обретший свой собственный образ, мрачно
сидел за столом, делая вид, что завтракает.
Да, мне было не до еды! Это необъяснимое происшествие, это опроверже-
ние всего моего предыдущего опыта, казалось, подобно огненным письменам
на валтасаровом пиру, пророчило мне грозную кару, и я впервые серьезно
задумался над страшными возможностями, которыми было чревато мое двойное
существование. Та часть моей натуры, которую я научился выделять, была в
последнее время очень деятельной и налилась силой - мне даже начинало
казаться, будто тело Эдварда Хайда стало выше и шире в плечах, будто
(когда я принимал эту форму) кровь более энергично струится в его жилах;
значит, если так будет продолжаться и дальше, думал я, возникнет опас-
ность, что равновесие моей духовной сущности нарушится безвозвратно, я
лишусь способности преображаться по собственному желанию и навсегда ос-
танусь Эдвардом Хайдом. Препарат не всегда действовал одинаково. Однаж-
ды, в самом начале моих опытов, питье не подействовало вовсе, и с тех
пор я не раз должен был принимать двойную дозу, а как-то, рискуя жизнью,
принял даже тройную. До сих пор эти редкие капризы сложнейшего препарата
были единственной тенью, омрачавшей мою радость. Однако теперь, раздумы-
вая над утренним происшествием, я пришел к выводу, что если вначале
труднее всего было сбрасывать с себя тело Джекила, то в последнее время
труднее всего стало вновь в него облекаться. Таким образом, все наталки-
вало на единственно возможный вывод: я постепенно утрачивал связь с моим
первым и лучшим "я" и мало-помалу начинал полностью сливаться со второй
и худшей частью моего существа.
Я понял, что должен выбрать между ними раз и навсегда. Мои две натуры
обладали общей памятью, но все остальные их свойства распределялись меж-
ду ними крайне неравномерно. Джекил (составная натура) то с боязливым
трепетом, то с алчным смакованием ощущал себя участником удовольствий и
приключений Хайда, но Хайд был безразличен к Джекилу и помнил о нем, как
горный разбойник помнит о пещере, в которой он прячется от преследовате-
лей. Джекил испытывал к Хайду более чем отцовский интерес. Хайд отвечал
ему более чем сыновним равнодушием. Выбрать Джекила значило бы отка-
заться от тех плотских склонностей, которым я прежде потакал тайно и ко-
торые в последнее время привык удовлетворять до пресыщения. Выбрать Хай-
да значило бы отказаться от тысячи интересов и упований, мгновенно и на-
веки превратиться в презираемого всеми отщепенца. Казалось бы, выбор
представляется неравным, но на весы приходилось бросить еще одно сообра-
жение: Джекил был бы обречен мучительно страдать в пламени воздержания,
в то время как Хайд не имел бы ни малейшего понятия о том, чего он ли-
шился. Пусть положение мое было единственным в своем роде, но в сущности
этот спор так же стар и обычен, как сам человек; примерно такие же соб-
лазны и опасности решают, как выпадут кости для любого грешника, томимо-
го искушением и страхом; и со мной произошло то же, что происходит с по-
давляющим большинством моих ближних: я выбрал свою лучшую половину, но у
меня не хватило силы воли остаться верным своему вы - бору.
Да, я предпочел пожилого доктора, втайне не удовлетворенного жизнью,
но окруженного друзьями и лелеющего благородные надежды; я предпочел его
и решительно простился со свободой, относительной юностью, легкой поход-
кой, необузданностью порывов и запретными наслаждениями - со всем тем,
чем был мне дорог облик Эдварда Хайда. Возможно, я сделал этот выбор с
бессознательными оговорками, так как я не отказался от дома в Сохо и не
уничтожил одежду Эдварда Хайда, которая по-прежнему хранилась у меня в
кабинете. Однако два месяца я свято соблюдал свое решение, два месяца я
вел чрезвычайно строгую жизнь, о какой и мечтать не мог прежде, и был
вознагражден за это блаженным спокойствием совести. Но время притупило
остроту моей тревоги, спокойная совесть становилась чем-то привычным,
меня начинали терзать томительные желания, словно Хайд пытался вырваться
на волю, и, наконец, в час душевной слабости я вновь составил и выпил
магический напиток.
Пьяница, задумавший отучить себя от своего порока, лишь в редком слу-
чае искренне содрогнется при мысли об опасностях, которым он подвергает-
ся, впадая в физическое отупение. Так же и я, постоянно размышляя над
своим положением, все же склонен был с некоторым легкомыслием относиться
к абсолютному нравственному отупению и к неутолимой жажде зла, которые
составляли главные черты характера Эдварда Хайда. Но именно они и нав-
лекли на меня кару. Мой Дьявол слишком долго изнывал в темнице, и наружу
он вырвался с ревом. Я еще не допил своего состава, как уже ощутил неу-
держимое и яростное желание творить зло. Вероятно, именно поэтому учти-
вая речь моей несчастной жертвы и подняла в моей душе бурю раздражения;
бог свидетель, ни один душевно здоровый человек не был бы способен со-
вершить подобное преступление по столь незначительному поводу - я нанес
первый удар под влиянием того же чувства, которое заставляет больного
ребенка ломать игрушку. Однако я добровольно освободился от всех сдержи-
вающих инстинктов, которые даже худшим из нас помогают сохранять среди
искушений хоть какую-то степень разумности; для меня же самый малый соб-
лазн уже означал падение.
Мгновенно во мне проснулся и забушевал адский дух. В экстазе зло-
радства я калечил и уродовал беспомощное тело, упиваясь восторгом при
каждом ударе, и только когда мной начала овладевать усталость, я вдруг в
самом разгаре моего безумия ощутил в сердце леденящий ужас. Туман рассе-
ялся, я понял, что мне грозит смерть, и бежал от места своего разгула,
ликуя и трепеща одновременно, - удовлетворенная жажда зла наполняла меня
радостью, а любовь к жизни была напряжена, как струна скрипки. Я бросил-
ся в Сохо и для верности уничтожил бумаги, хранившиеся в моем тамошнем
доме; затем я снова вышел на освещенные фонарями улицы все в том же
двойственном настроении - я смаковал мое преступление, беззаботно обду-
мывал, какие еще совершу в будущем, и в то же время продолжал торопливо
идти, продолжал прислушиваться, не раздались ли уже позади меня шаги
отмстителя. Хайд весело напевал, составляя напиток, и выпил его за здо-
ровье убитого. Но не успели еще стихнуть муки преображения, как Генри
Джекил, проливая слезы смиренной благодарности и раскаяния, упал на ко-
лени и простер в мольбе руки к небесам. Завеса самообольщения была рас-
сечена сверху донизу. Передо мной прошла вся моя жизнь, я вновь пережил
дни детства, когда я гулял, держась за отцовскую руку, годы самозабвен-
ного труда на благо больных и страждущих - и опять, и опять, с тем же
чувством нереальности, я возвращался к ужасу этого проклятого вечера.
Мне хотелось кричать, я пытался слезами и молитвами отогнать жуткие об-
разы и звуки, которыми пытала меня моя память, но уродливый лик моего
греха продолжал заглядывать в мою душу. Однако, по мере того как муки
раскаяния стихали, их начинала сменять радость. Все было решено оконча-
тельно. С этих пор о Хайде не могло быть и речи, я волей-неволей должен
был довольствоваться лучшей частью моего существа. О, как я этому радо-
вался! С каким истовым смирением я вновь принял ограничения естественной
жизни! С каким искренним отречением я запер роковую дверь, которой так
часто пользовался прежде, и сломал каблуком ключ!
На следующий день я узнал, что убийство видели, что виновность Хайда
твердо установлена и что убитый был человеком известным и пользовался
всеобщим уважением. Это было не просто преступление, это было трагичес-
кое безумие. Мне кажется, я обрадовался - обрадовался тому, что страх
перед эшафотом станет теперь надежной опорой и защитой моим благим наме-
рениям. Джекил будет отныне моей крепостью: стоит Хайду хоть на мгнове-
ние выглянуть наружу - и руки всех людей протянутся, чтобы схватить его
и предать смерти.
Я решил, что мое будущее превратится в искупление прошлого, и могу
сказать без хвастовства, что мое решение принесло кое-какие добрые пло-
ды. Вам известно, как усердно в последние месяцы прошлого года старался
я облегчать страдания и нужду; вам известно, что мною немало было сдела-
но для других, а мои собственные дни текли спокойно, почти счастливо. И,
право, мне не надоедала эта полезная и чистая жизнь - напротив, с каждым
днем она приносила мне все большую радость, но душевная двойственность
по-прежнему оставалась моим проклятием, и когда первая острота раскаяния
притупилась, низшая сторона моей натуры, которую я столь долго лелеял и
лишь так недавно подавил и сковал, начала злобно бунтовать и требовать
выхода. Конечно, мне и в голову не приходило воскрешать Хайда - одна
мысль об этом ввергала меня в панический ужас! Нетнет, я вновь поддался
искушению обмануть собственную совесть, оставаясь самим собой, и не ус-
тоял перед соблазном, как обыкновенный тайный грешник.
Всему наступает конец; переполняется даже самая вместительная мера; и
эта краткая уступка моему злому началу оказалась последней соломинкой,
безвозвратно уничтожившей равновесие моей души. А я даже не встревожил-
ся! Падение это казалось мне естественным - простым возвращением к тем
дням, когда я еще не сделал своего открытия. Был прекрасный январский
день, сырой от растаявшего снега, но ясный и безоблачный. Риджент-парк
звенел от зимнего чириканья и благоухал ароматами весны. Я сидел на за-
литой солнцем скамье, зверь во мне облизывал косточки воспоминаний, ду-
ховное начало дремало, обещая раскаяние впоследствии, но немного его
откладывая. В конце концов, размышлял я, чем я хуже всех моих ближних? И
тут я улыбнулся, сравнивая себя с другими людьми, сравнивая свою дея-
тельную доброжелательность с ленивой жестокостью их равнодушия. И вот,
когда мне в голову пришла эта тщеславная мысль, по моему телу вдруг про-
бежала судорога, я ощутил мучительную дурноту и ледяной озноб. Затем они
прошли, и я почувствовал слабость, а когда оправился, то заметил, что
характер моих мыслей меняется и на смену прежнему настроению приходят
дерзкая смелость, презрение к опасности, пренебрежение к узам человечес-
кого долга. Я посмотрел на себя и увидел, что одежда повисла мешком на
моем съежившемся теле, что рука, лежащая на колене, стала жилистой и во-
лосатой. Я вновь превратился в Эдварда Хайда. За мгновение до этого я
был в полной безопасности, окружен уважением, богат, любим - и дома меня
ждал накрытый к обеду стол; а теперь я стал изгоем, затравленным, без-
домным, я был изобличенным убийцей, добычей виселицы.
Мой рассудок затуманился, но все же остался мне верен. Я и прежде не
раз замечал, что в моем втором облике мои способности словно обостря-
лись, а дух обретал новую гибкость. Вот почему там, где Джекил, вероят-
но, погиб бы, Хайд нашел выход из положения. Тинктура и порошки были
спрятаны у меня в кабинете в ящике одного из шкафов. Как до них доб-
раться? Эту задачу я и старался решить, сдавив виски ладонями. Дверь ла-
боратории я запер навсегда. Если я попробую войти через дом, мои
собственные слуги отправят меня на виселицу. Я понял, что должен прибег-
нуть к помощи посредника, и остановил свой выбор на Лэньоне. Но как уви-
деться с ним? Как убедить его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49