Оттуда он может
смотреть на пляску Веселых Молодцов, словно из окна дома на уличные бес-
порядки. В подобную ночь, разумеется, он видит перед собой только чер-
нильный мрак, в котором кипят водовороты, волны сшибаются с грохотом
взрыва, и пена громоздится и исчезает в мгновение ока. Мне еще не дово-
дилось видеть, чтобы Веселые Молодцы так буйствовали. Их исступление,
высоту и прихотливость их прыжков надо было видеть - рассказать об этом
невозможно. Белыми столпами они взлетали из мрака высоко над утесом и
нашими головами и в то же мгновение пропадали, точно призраки. Порой они
взметывались по трое сразу, а порой ветер подхватывал кого-нибудь из них
и опрокидывал на нас брызги, тяжелые, как волна. Тем не менее зрелище
это не столько впечатляло своей мощью, сколько раздражало и заражало
своим легкомыслием. Оглушительный рев не давал думать, и в мозгу возни-
кала блаженная пустота, родственная безумию. По временам я замечал, что
мои ноги двигаются в такт танцу Веселых Молодцов, словно где-то играли
джигу.
Дядю я разглядел, когда мы находились от него еще в нескольких ярдах,
потому что в это мгновение черноту ночи рассеял один из тех отблесков, о
которых я уже упоминал. Дядя стоял позади холмика, откинув голову и при-
жимая ко рту бутылку. Когда он поставил бутылку на землю, он увидел нас
и помахал нам рукой.
- Он пьян? - закричал я Рори.
- Он всегда пьет, когда дует ветер, - ответил Рори таким же громовым
голосом; но я его еле расслышал.
- Так, значит... так было... и в феврале? - спросил я.
"Да" старого слуги исполнило меня радостью. Следовательно, убийство
было совершено не хладнокровно, не по расчету. Это был поступок сумас-
шедшего, который так же не подлежал осуждению, как и прощению. Конечно,
мой дядя был опасным безумцем, но не жестоким, низким негодяем, как я
страшился. Но какое место для попойки, какой немыслимый порок избрал для
себя бедняга! Я всегда считал пьянство страшным, почти кощунственным
удовольствием, более демоническим, нежели человеческим. Но напиваться
здесь, в ревущей тьме, на самом краю утеса, над адской пляской волн, где
голова кружится, как сам Гребень, нога балансирует на краю смерти, а
чутко настороженный слух ждет, чтобы раздался треск гибнущего корабля, -
казалось бы, если бы и нашелся человек, способный на это, то уж никак не
мой дядя, неколебимо верующий в ад и возмездие, терзаемый самыми мрачны-
ми суевериями. И все же это было так. А когда мы укрылись за пригорком и
могли перевести дух, я заметил, что глаза дяди сверкают в темноте
дьявольским блеском.
- Эгей, Чарли, красота-то какая! - воскликнул он. - Ты только посмот-
ри... - продолжал он, подтаскивая меня к краю бездны, откуда вздымался
этот оглушающий рев и взлетали тучи брызг. - Посмотри-ка, как они пля-
шут! Уж это ли не грех?
Последнее слово он произнес со вкусом, и я подумал, что оно подходит
к этому зрелищу.
- Они воют, так им не терпится заполучить шхуну, - продолжал он, и
его визгливый безумный голос было легко расслышать под прикрытием при-
горка. - И ее тянет все ближе, и ближе, и ближе, и ближе, и ближе... И
все они знают это, знают, что им пришел конец! Чарли, они на шхуне там
все напились, залили себе глаза вином. На "Христе-Анне" все под конец
были пьяны. В море трезвыми не тонут! Что ты об этом знаешь! - с внезап-
ной яростью крикнул он. - Я тебе говорю, и так оно и есть: никто не пос-
меет пойти на дно трезвым. Возьми-ка, - добавил он, протягивая бутылку,
- выпей глоток.
Я хотел было отказаться, но Рори предостерегающе дернул меня за ру-
кав, да и я сам уже передумал. Поэтому я взял бутылку и не только сделал
большой глоток, но и постарался пролить на землю как можно больше.
Это был чистый спирт, и я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.
Не заметив, насколько убыло содержимое бутылки, дядя вновь запрокинул
голову и допил все до конца. Затем с громким хохотом швырнул бутылку Ве-
селым Молодцам, которые, казалось, с воплями подпрыгнули повыше, чтобы
поймать ее.
- Эй, ребята, - крикнул он, - вот вам подарочек! А до утра получите и
кое-что получше!..
Внезапно в черном мраке под нами, всего в какихнибудь двухстах ярдах
от нас, в секунду затишья ясно прозвучал человеческий голос. Тут же ве-
тер с воем опрокинулся на мыс, и Гребень заревел, закипел, затанцевал с
новой яростью. Но мы успели расслышать этот голос и с мучительным ужасом
поняли, что гибель обреченного корабля уже недалека и, до нас донеслась
последняя команда его капитана. Сбившись в кучку на краю утеса, мы, нап-
рягая все чувства, ждали неизбежного конца. Однако прошло немало време-
ни, которое нам показалось вечностью, прежде чем шхуна на мгновение вы-
рисовалась на фоне гигантской горы сверкающей пены. Я до сих пор вижу,
как захлопал ее зарифленный грот, когда гик тяжело упал на палубу, я все
еще вижу черный силуэт ее корпуса, и мне все еще кажется, что я успел
различить фигуру человека, навалившегося на румпель. А ведь шхуна воз-
никла перед нами лишь на кратчайшее мгновение, и та самая волна, которая
показала ее нам, навеки погребла ее под водой. На миг раздался нестрой-
ный хор голосов, но этот предсмертный вопль тут же заглушили своим ревом
Веселые Молодцы. На этом трагедия кончилась. Крепкий корабль со всеми
своими снастями и фонарем, быть может, еще горящим в каюте, с жизнями
стольких людей, возможно, дорогими кому-нибудь еще и, уж во всяком слу-
чае, драгоценными, как райское блаженство, для них самих - все это в
мгновение ока было поглощено бушующими водами. Все они исчезли, как сон.
А ветер по-прежнему буйствовал и вопил, а бессмысленные волны Гребня
по-прежнему взметывались ввысь и рассыпались пеной.
Не знаю, сколько времени мы пролежали у края утеса все трое, молча и
неподвижно, но, во всяком случае, его прошло немало. Наконец, по очереди
и почти машинально, мы опять заползли за пригорок. Я лежал, прижимаясь к
земле, вне себя от ужаса, не владея рассудком, и слышал, как дядя что-то
бормочет про себя - возбуждение сменилось у него унынием. То он повторял
плаксивым тоном: "Так они старались, так старались... Бедняги, бедня-
ги..." - то принимался сожалеть о зря пропавшем "добре" - ведь шхуна по-
гибла среди Веселых Молодцов и ее не выкинуло на берег, - и все время он
твердил одно название - "Христос-Анна", повторяя его с дрожью ужаса. Бу-
ря тем временем быстро стихала. Через полчаса дул уже только легкий
бриз, и эта перемена сопровождалась, а может, была вызвана проливным хо-
лодным секущим дождем. Я, по-видимому, заснул, а когда очнулся, мокрый
насквозь, окоченевший, с тяжелой головой, уже занялся рассвет - серый,
сырой, унылый рассвет. Ветер налетал легкими порывами, шел отлив. Гре-
бень совсем спал, и только сильный прибой, еще накатывавшийся на берега
Ароса, свидетельствовал о ночной ярости бури.
ГЛАВА V
ЧЕЛОВЕК ИЗ МОРЯ
Рори отправился домой, чтобы согреться и поесть, но дядя во что бы то
ни стало хотел осмотреть берег, и я не мог отпустить его одного. Он был
теперь спокоен и кроток, но очень ослабел и духом и телом и занимался
поисками с любопытством и непоследовательностью ребенка. Он забирался на
рифы, он гонялся по песку за отступающими волнами, любая щепка или обры-
вок каната казались ему сокровищами, которые следовало спасти хотя бы с
опасностью для жизни. Замирая от ужаса, я смотрел, как, спотыкаясь, на
подгибающихся от усталости ногах, он бредет навстречу прибою или проби-
рается по коварным и скользким рифам. Я поддерживал его за плечи, хватал
за полы, помогал отнести его жалкие находки подальше от набегающей волны
- точно так вела бы себя нянька с семилетним ребенком.
Но, как ни ослабел он после ночных безумств, страсти, таившиеся в его
душе, были страстями взрослого человека. А ужас перед морем, хотя дядя,
казалось, и подавлял его, был по-прежнему силен - он отшатывался от волн
так, словно перед ним было огненное озеро, а когда, поскользнувшись, дя-
дя оказался по колено в воде, вопль, вырвавшийся из самых глубин его
сердца, был полон смертной муки. Несколько минут после этого он сидел
неподвижно, тяжело дыша, точно усталый пес, но алчное стремление вос-
пользоваться добычей, оставшейся после кораблекрушения, вновь взяло верх
над страхом, и он вновь принялся рыскать среди полос застывшей пены,
ползать по камням среди лопающихся пузырей и жадно подбирать обломки,
годившиеся разве что для растопки. Эти находки доставляли ему большое
удовольствие, но все же он не переставал сетовать на преследующие его
неудачи.
- Арос, - сказал он, - гиблое место: не бывает тут кораблекрушений.
Сколько лет я тут прожил, а это всего лишь второе, да и все, что получ-
ше, пошло на дно!
- Дядя, - сказал я, воспользовавшись тем, что в эту минуту мы шли по
ровной полосе песка, где ничто не отвлекало его внимания. - Вчера ночью
я видел вас, как не чаял видеть, - вы были пьяны.
- Нет-нет, - ответил он. - До этого дело не дошло. Но пить-то я пил.
И сказать тебе божескую правду, так я тут ничего поделать не могу. Трез-
вее меня человека не найти, но как начнет выть ветер, так я словно умом
трогаюсь.
- Но ведь вы верующий, - сказал я. - А это грех.
- Верно! - ответил он. - Только не будь тут греха, не знаю, стал бы я
пить. Это ведь все наперекор делается. В море непочатый край грехов: оно
и в покое не место для христианина, а как разыграется, да ветер взвоет -
они с ветром в родстве, это уж так, - да Веселые Молодцы заревут и зап-
ляшут, как полоумные, а бедняги на тонущих кораблях всю-то долгую ночь
терпят муку мученическую - тут и начинает меня разбирать. Уж не знаю,
дьявол в меня вселяется, что ли. Только бедных моряков мне и не жалко
нисколько - я с морем заодно, с ним и с Веселыми Молодцами.
Я решил найти уязвимое место в его броне и повернулся к морю. Там ве-
село неистовствовал прибой; волны с развевающимися гривами бесконечной
чередой накатывались на берег, вздымались, нависали, рассыпались и стал-
кивались на изрытом песке. Дальше - соленый воздух, испуганные чайки и
бесчисленная армия морских коней, которые с призывным ржанием сплачива-
лись вместе, чтобы обрушиться на Арос, а прямо перед нами та черта на
плоском пляже, преодолеть которую их орда не может, как бы они ни яри-
лись.
- Тут твой предел, - сказал я, - его да не преступишь!
А потом как мог торжественнее произнес стих из псалма, который прежде
уже не раз примеривал к хору валов:
- "Но паче шума вод многих сильных волн морских силен в вышних гос-
подь!"
- Да, - отозвался дядя, - господь под конец восторжествует, разве я
спорю? Но тут на земле глупые людишки преступают его заветы перед самым
его оком. Неразумно это - я и не говорю, что разумно, - но какая гордыня
глаз, какая алчба жизни, какая радость!
Я промолчал, так как мы вышли на мысок, отделявший нас от Песчаной
бухты, и я решил воззвать к лучшим чувствам моего несчастного родича,
когда мы окажемся на месте его преступления. Умолк и дядя, но шаг его
стал тверже. Мои слова подхлестнули его рассудок, и он уже больше не ис-
кал никчемные обломки, а погрузился в какие-то мрачные, но горделивые
мысли. Минуты через три-четыре мы достигли вершины холма и начали спус-
каться в Песчаную бухту. Море обошлось с разбитым кораблем безжалостно:
нос повернуло в противоположную сторону и стащило еще ниже, а корму нем-
ного подняло - во всяком случае, они теперь совсем разделились. Когда мы
поравнялись с могилой, я остановился, обнажил голову, подставив ее
сильному дождю, посмотрел дяде прямо в лицо и обратился к нему со следу-
ющей речью.
- По божьему соизволению, - начал я, - человеку было дано спастись от
смертельных опасностей; он был беден, он был наг, он был истомлен, он
был здесь чужим - он имел все права на сострадание; может, он был солью
земли, святым, добрым и деятельным, а может, - нераскаянным грешником,
для которого смерть была лишь преддверием адских мук. Перед лицом небес
я спрашиваю тебя, Гордон Дарнеуэй: где человек, за которого Христос умер
на кресте?
При последних словах дядя вздрогнул, но ничего не ответил, и в его
глазах отразилась лишь смутная тревога.
- Вы брат моего отца, - продолжал я. - Вы научили меня смотреть на
ваш дом, как на мой отчий дом; мы оба с вами грешники, бредущие перед
лицом господа по стезе греха и искушений. Бог ведет нас к добру через
наше зло; мы грешим... не смею сказать - по его завету, но с его соизво-
ления; и для всякого человека, если только он не стал зверем, его грехи
служат началом мудрости. Бог предостерег вас через это преступление, он
предостерегает вас и сейчас - этой могилой у ваших ног, но если вы не
покаетесь, если ваше сердце не смягчится и не обратится к нему, то чего
остается нам ждать, как не какой-нибудь грозной кары?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
смотреть на пляску Веселых Молодцов, словно из окна дома на уличные бес-
порядки. В подобную ночь, разумеется, он видит перед собой только чер-
нильный мрак, в котором кипят водовороты, волны сшибаются с грохотом
взрыва, и пена громоздится и исчезает в мгновение ока. Мне еще не дово-
дилось видеть, чтобы Веселые Молодцы так буйствовали. Их исступление,
высоту и прихотливость их прыжков надо было видеть - рассказать об этом
невозможно. Белыми столпами они взлетали из мрака высоко над утесом и
нашими головами и в то же мгновение пропадали, точно призраки. Порой они
взметывались по трое сразу, а порой ветер подхватывал кого-нибудь из них
и опрокидывал на нас брызги, тяжелые, как волна. Тем не менее зрелище
это не столько впечатляло своей мощью, сколько раздражало и заражало
своим легкомыслием. Оглушительный рев не давал думать, и в мозгу возни-
кала блаженная пустота, родственная безумию. По временам я замечал, что
мои ноги двигаются в такт танцу Веселых Молодцов, словно где-то играли
джигу.
Дядю я разглядел, когда мы находились от него еще в нескольких ярдах,
потому что в это мгновение черноту ночи рассеял один из тех отблесков, о
которых я уже упоминал. Дядя стоял позади холмика, откинув голову и при-
жимая ко рту бутылку. Когда он поставил бутылку на землю, он увидел нас
и помахал нам рукой.
- Он пьян? - закричал я Рори.
- Он всегда пьет, когда дует ветер, - ответил Рори таким же громовым
голосом; но я его еле расслышал.
- Так, значит... так было... и в феврале? - спросил я.
"Да" старого слуги исполнило меня радостью. Следовательно, убийство
было совершено не хладнокровно, не по расчету. Это был поступок сумас-
шедшего, который так же не подлежал осуждению, как и прощению. Конечно,
мой дядя был опасным безумцем, но не жестоким, низким негодяем, как я
страшился. Но какое место для попойки, какой немыслимый порок избрал для
себя бедняга! Я всегда считал пьянство страшным, почти кощунственным
удовольствием, более демоническим, нежели человеческим. Но напиваться
здесь, в ревущей тьме, на самом краю утеса, над адской пляской волн, где
голова кружится, как сам Гребень, нога балансирует на краю смерти, а
чутко настороженный слух ждет, чтобы раздался треск гибнущего корабля, -
казалось бы, если бы и нашелся человек, способный на это, то уж никак не
мой дядя, неколебимо верующий в ад и возмездие, терзаемый самыми мрачны-
ми суевериями. И все же это было так. А когда мы укрылись за пригорком и
могли перевести дух, я заметил, что глаза дяди сверкают в темноте
дьявольским блеском.
- Эгей, Чарли, красота-то какая! - воскликнул он. - Ты только посмот-
ри... - продолжал он, подтаскивая меня к краю бездны, откуда вздымался
этот оглушающий рев и взлетали тучи брызг. - Посмотри-ка, как они пля-
шут! Уж это ли не грех?
Последнее слово он произнес со вкусом, и я подумал, что оно подходит
к этому зрелищу.
- Они воют, так им не терпится заполучить шхуну, - продолжал он, и
его визгливый безумный голос было легко расслышать под прикрытием при-
горка. - И ее тянет все ближе, и ближе, и ближе, и ближе, и ближе... И
все они знают это, знают, что им пришел конец! Чарли, они на шхуне там
все напились, залили себе глаза вином. На "Христе-Анне" все под конец
были пьяны. В море трезвыми не тонут! Что ты об этом знаешь! - с внезап-
ной яростью крикнул он. - Я тебе говорю, и так оно и есть: никто не пос-
меет пойти на дно трезвым. Возьми-ка, - добавил он, протягивая бутылку,
- выпей глоток.
Я хотел было отказаться, но Рори предостерегающе дернул меня за ру-
кав, да и я сам уже передумал. Поэтому я взял бутылку и не только сделал
большой глоток, но и постарался пролить на землю как можно больше.
Это был чистый спирт, и я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.
Не заметив, насколько убыло содержимое бутылки, дядя вновь запрокинул
голову и допил все до конца. Затем с громким хохотом швырнул бутылку Ве-
селым Молодцам, которые, казалось, с воплями подпрыгнули повыше, чтобы
поймать ее.
- Эй, ребята, - крикнул он, - вот вам подарочек! А до утра получите и
кое-что получше!..
Внезапно в черном мраке под нами, всего в какихнибудь двухстах ярдах
от нас, в секунду затишья ясно прозвучал человеческий голос. Тут же ве-
тер с воем опрокинулся на мыс, и Гребень заревел, закипел, затанцевал с
новой яростью. Но мы успели расслышать этот голос и с мучительным ужасом
поняли, что гибель обреченного корабля уже недалека и, до нас донеслась
последняя команда его капитана. Сбившись в кучку на краю утеса, мы, нап-
рягая все чувства, ждали неизбежного конца. Однако прошло немало време-
ни, которое нам показалось вечностью, прежде чем шхуна на мгновение вы-
рисовалась на фоне гигантской горы сверкающей пены. Я до сих пор вижу,
как захлопал ее зарифленный грот, когда гик тяжело упал на палубу, я все
еще вижу черный силуэт ее корпуса, и мне все еще кажется, что я успел
различить фигуру человека, навалившегося на румпель. А ведь шхуна воз-
никла перед нами лишь на кратчайшее мгновение, и та самая волна, которая
показала ее нам, навеки погребла ее под водой. На миг раздался нестрой-
ный хор голосов, но этот предсмертный вопль тут же заглушили своим ревом
Веселые Молодцы. На этом трагедия кончилась. Крепкий корабль со всеми
своими снастями и фонарем, быть может, еще горящим в каюте, с жизнями
стольких людей, возможно, дорогими кому-нибудь еще и, уж во всяком слу-
чае, драгоценными, как райское блаженство, для них самих - все это в
мгновение ока было поглощено бушующими водами. Все они исчезли, как сон.
А ветер по-прежнему буйствовал и вопил, а бессмысленные волны Гребня
по-прежнему взметывались ввысь и рассыпались пеной.
Не знаю, сколько времени мы пролежали у края утеса все трое, молча и
неподвижно, но, во всяком случае, его прошло немало. Наконец, по очереди
и почти машинально, мы опять заползли за пригорок. Я лежал, прижимаясь к
земле, вне себя от ужаса, не владея рассудком, и слышал, как дядя что-то
бормочет про себя - возбуждение сменилось у него унынием. То он повторял
плаксивым тоном: "Так они старались, так старались... Бедняги, бедня-
ги..." - то принимался сожалеть о зря пропавшем "добре" - ведь шхуна по-
гибла среди Веселых Молодцов и ее не выкинуло на берег, - и все время он
твердил одно название - "Христос-Анна", повторяя его с дрожью ужаса. Бу-
ря тем временем быстро стихала. Через полчаса дул уже только легкий
бриз, и эта перемена сопровождалась, а может, была вызвана проливным хо-
лодным секущим дождем. Я, по-видимому, заснул, а когда очнулся, мокрый
насквозь, окоченевший, с тяжелой головой, уже занялся рассвет - серый,
сырой, унылый рассвет. Ветер налетал легкими порывами, шел отлив. Гре-
бень совсем спал, и только сильный прибой, еще накатывавшийся на берега
Ароса, свидетельствовал о ночной ярости бури.
ГЛАВА V
ЧЕЛОВЕК ИЗ МОРЯ
Рори отправился домой, чтобы согреться и поесть, но дядя во что бы то
ни стало хотел осмотреть берег, и я не мог отпустить его одного. Он был
теперь спокоен и кроток, но очень ослабел и духом и телом и занимался
поисками с любопытством и непоследовательностью ребенка. Он забирался на
рифы, он гонялся по песку за отступающими волнами, любая щепка или обры-
вок каната казались ему сокровищами, которые следовало спасти хотя бы с
опасностью для жизни. Замирая от ужаса, я смотрел, как, спотыкаясь, на
подгибающихся от усталости ногах, он бредет навстречу прибою или проби-
рается по коварным и скользким рифам. Я поддерживал его за плечи, хватал
за полы, помогал отнести его жалкие находки подальше от набегающей волны
- точно так вела бы себя нянька с семилетним ребенком.
Но, как ни ослабел он после ночных безумств, страсти, таившиеся в его
душе, были страстями взрослого человека. А ужас перед морем, хотя дядя,
казалось, и подавлял его, был по-прежнему силен - он отшатывался от волн
так, словно перед ним было огненное озеро, а когда, поскользнувшись, дя-
дя оказался по колено в воде, вопль, вырвавшийся из самых глубин его
сердца, был полон смертной муки. Несколько минут после этого он сидел
неподвижно, тяжело дыша, точно усталый пес, но алчное стремление вос-
пользоваться добычей, оставшейся после кораблекрушения, вновь взяло верх
над страхом, и он вновь принялся рыскать среди полос застывшей пены,
ползать по камням среди лопающихся пузырей и жадно подбирать обломки,
годившиеся разве что для растопки. Эти находки доставляли ему большое
удовольствие, но все же он не переставал сетовать на преследующие его
неудачи.
- Арос, - сказал он, - гиблое место: не бывает тут кораблекрушений.
Сколько лет я тут прожил, а это всего лишь второе, да и все, что получ-
ше, пошло на дно!
- Дядя, - сказал я, воспользовавшись тем, что в эту минуту мы шли по
ровной полосе песка, где ничто не отвлекало его внимания. - Вчера ночью
я видел вас, как не чаял видеть, - вы были пьяны.
- Нет-нет, - ответил он. - До этого дело не дошло. Но пить-то я пил.
И сказать тебе божескую правду, так я тут ничего поделать не могу. Трез-
вее меня человека не найти, но как начнет выть ветер, так я словно умом
трогаюсь.
- Но ведь вы верующий, - сказал я. - А это грех.
- Верно! - ответил он. - Только не будь тут греха, не знаю, стал бы я
пить. Это ведь все наперекор делается. В море непочатый край грехов: оно
и в покое не место для христианина, а как разыграется, да ветер взвоет -
они с ветром в родстве, это уж так, - да Веселые Молодцы заревут и зап-
ляшут, как полоумные, а бедняги на тонущих кораблях всю-то долгую ночь
терпят муку мученическую - тут и начинает меня разбирать. Уж не знаю,
дьявол в меня вселяется, что ли. Только бедных моряков мне и не жалко
нисколько - я с морем заодно, с ним и с Веселыми Молодцами.
Я решил найти уязвимое место в его броне и повернулся к морю. Там ве-
село неистовствовал прибой; волны с развевающимися гривами бесконечной
чередой накатывались на берег, вздымались, нависали, рассыпались и стал-
кивались на изрытом песке. Дальше - соленый воздух, испуганные чайки и
бесчисленная армия морских коней, которые с призывным ржанием сплачива-
лись вместе, чтобы обрушиться на Арос, а прямо перед нами та черта на
плоском пляже, преодолеть которую их орда не может, как бы они ни яри-
лись.
- Тут твой предел, - сказал я, - его да не преступишь!
А потом как мог торжественнее произнес стих из псалма, который прежде
уже не раз примеривал к хору валов:
- "Но паче шума вод многих сильных волн морских силен в вышних гос-
подь!"
- Да, - отозвался дядя, - господь под конец восторжествует, разве я
спорю? Но тут на земле глупые людишки преступают его заветы перед самым
его оком. Неразумно это - я и не говорю, что разумно, - но какая гордыня
глаз, какая алчба жизни, какая радость!
Я промолчал, так как мы вышли на мысок, отделявший нас от Песчаной
бухты, и я решил воззвать к лучшим чувствам моего несчастного родича,
когда мы окажемся на месте его преступления. Умолк и дядя, но шаг его
стал тверже. Мои слова подхлестнули его рассудок, и он уже больше не ис-
кал никчемные обломки, а погрузился в какие-то мрачные, но горделивые
мысли. Минуты через три-четыре мы достигли вершины холма и начали спус-
каться в Песчаную бухту. Море обошлось с разбитым кораблем безжалостно:
нос повернуло в противоположную сторону и стащило еще ниже, а корму нем-
ного подняло - во всяком случае, они теперь совсем разделились. Когда мы
поравнялись с могилой, я остановился, обнажил голову, подставив ее
сильному дождю, посмотрел дяде прямо в лицо и обратился к нему со следу-
ющей речью.
- По божьему соизволению, - начал я, - человеку было дано спастись от
смертельных опасностей; он был беден, он был наг, он был истомлен, он
был здесь чужим - он имел все права на сострадание; может, он был солью
земли, святым, добрым и деятельным, а может, - нераскаянным грешником,
для которого смерть была лишь преддверием адских мук. Перед лицом небес
я спрашиваю тебя, Гордон Дарнеуэй: где человек, за которого Христос умер
на кресте?
При последних словах дядя вздрогнул, но ничего не ответил, и в его
глазах отразилась лишь смутная тревога.
- Вы брат моего отца, - продолжал я. - Вы научили меня смотреть на
ваш дом, как на мой отчий дом; мы оба с вами грешники, бредущие перед
лицом господа по стезе греха и искушений. Бог ведет нас к добру через
наше зло; мы грешим... не смею сказать - по его завету, но с его соизво-
ления; и для всякого человека, если только он не стал зверем, его грехи
служат началом мудрости. Бог предостерег вас через это преступление, он
предостерегает вас и сейчас - этой могилой у ваших ног, но если вы не
покаетесь, если ваше сердце не смягчится и не обратится к нему, то чего
остается нам ждать, как не какой-нибудь грозной кары?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49