вдоль нее, от одной городской стены до другой, протянулись набережные, тут
и там врезавшиеся в водную гладь короткими пальцами пирсов. Около них
покачивались пузатые одномачтовые кораблики, плоты и лодки, на которых
вверх и вниз по реке перевозили товар; кое-где виднелись небольшие узкие
челны рыбаков. За набережными, в южной и северной частях города, светлели
открытые пространства торговых площадей, обрамленных низкими и длинными
зданиями, в которых помещались лавки, склады, постоялые дворы,
многочисленные кабачки и таверны. От площадей веером расходились улицы:
пошире и поприглядней - обстроенные домами знати и богатых купцов; поуже и
поскромней - отведенные для жилищ ремесленников, мелких торговцев,
отслуживших свой срок солдат и прочего городского люда. В Дамасте, где
дождь являлся великим событием, здания строили в форме куба или усеченной
пирамиды с неизменными плоскими кровлями, на которых разбивались сады;
весь город пересекали каналы, сходившиеся к двум большим водохранилищам и
десяткам более мелких, сиявших словно зеркала, обрамленные изумрудными
оправами чинар, магнолий и пальм.
Изумительное зрелище! Площади, улицы, водоемы, кипение зелени, дома
из цветного камня или из ярко раскрашенных кирпичей... Но над всем этим
царили зиккураты, огромные ступенчатые башни, устремленные ввысь, к
небесам, символ древнего могущества Дамаста; эти рукотворные горы будто
олицетворяли живую связь поколений. В который раз любуясь их четкими
строгими контурами, Саракка, в благоговении замерший за спиной дуона,
подумал: вот мосты, переброшенные от прошлого к будущему через реку
времени! Вот зримый труд предков, воздвигнувших себе памятник в веках! На
миг его охватило острое ощущение счастья - счастья жить в этом городе,
касаться его камней, лицезреть его величие, славу и силу... Затем он
вспомнил о путнике, о бездомном неприкаянном скитальце, пробиравшемся
сейчас на север, и счастье сменилось жалостью. Впрочем, быть может, у
этого варвара, влачившего на плечах тяжкий груз небесной кары, тоже
имелось свое предназначение? Свой путь к величию, славе и силе? Свой
город, который он когда-нибудь назовет родиной?
Темнело; над Дамастом сгущались сумерки. Очертания боевых ступенчатых
башен, встроенных в городские стены, начали постепенно расплываться,
терять четкость; на ярусах храмовых и дворцовых пирамид замелькали первые
огни, выстраиваясь светлыми линиями вдоль террас и лестниц. Далекие звуки
горнов поплыли со всех сторон, перекрывая неясный гул, доносившийся с
многолюдных улиц - на стенах менялась стража. Небо теряло свой синий
оттенок; как всегда, ночь наступала стремительно, и луна, серебряный глаз
Матраэля, готовилась сменить золотое око солнца.
- Смотрите! - Рантасса, в крайнем возбуждении вытянувший руку вверх,
обернулся к спутникам. - Смотри, светлейший владыка! Ничего! Ничего нет!
Эта Хвостатая Звезда исчезла!
- Глаза у меня еще на месте, - проворчал дуон. Подняв голову, он
всмотрелся в созвездия Воина и Петуха, с каждым мгновением все четче
проступавшие на темнеющих небесах, и довольно хмыкнул. - Похоже, мудрец,
ты был прав! - Его рука опустилась на плечо Саракки, и тот ощутил пожатие
сильных пальцев.
Рантасса вертел головой, изучая небосвод.
- Ушла, словно ее и не было, - сообщил он. - Нигде нет! Ни на юге, ни
на севере, ни на востоке или западе!
- Бог воспламенил звезду, и бог погасил ее, когда настало время, -
голос кхитайца, негромкий и спокойный, раздался справа от Саракки. - Мне
кажется, повелитель, - продолжал Тай Па, - что наш звездочет достоин
награды. Он сделал все, как надо: нашел чужеземца, исцелил его и отпустил.
Все согласно воле Матраэля!
- Хмм, награды... - пальцы Тасанны на плече мага сжались сильней. -
Что ж, займись этим, Тай Па! Ты ведь не только мой советник, но и
казначей.
- А также человек, одаренный светлым разумом, - рискнул добавить
Саракка. - Не знаю, справился бы я без твоей помощи, досточтимый, - он
отвесил поклон в сторону сиквары. - Ведь это ты направил меня в Арим...
- Тогда поделим награду, - черты кхитайца уже расплывались в
сумерках, но чувствовалось, что он улыбается. - Тебе - золото, а мне... я
буду доволен, если ты удовлетворишь мое любопытство.
- Спрашивай, мой господин, - произнес Саракка.
- Ты еще ни слова не сказал о лечении. Было ли оно трудным или
легким? Творил ли ты заклинания? Обращался ли к помощи звезд и светил, к
могущественным демонам или к самому Матраэлю? Накладывал ли чары
Пробуждения, и сколь действенно? Или...
- Прости, почтенный, но мне не пришлось колдовать, - прервал Тай Па
молодой маг. - Я дал варвару вдохнуть порошка арсайи, просветляющего
разум, и этого оказалось достаточно.
- Вот как? Он пришел в себя насовсем?
- Нет, конечно. Утром, когда я вел варвара к мостам, чтобы
перебраться на северный берег, память снова едва не покинула его. Думаю,
ему придется нюхать порошок дважды в день, на утренней и вечерней заре,
иначе... - Саракка развел руками.
- И надолго хватит этого снадобья... как ты его назвал?.. да,
арсайи!.. - поинтересовался Тай Па.
- Трудно сказать... на две или три луны... может, и больше...
Светлейший Тасанна предупредил очередной вопрос кхитайца.
- Так куда же он направился? - задумчиво сказал дуон. - Почему на
север, а не на юг? И есть ли у него цель? Или он просто бежит от гнева
божьего, подобно зайцу, в страхе петляющему в степи под взором коршуна?
Саракка в сомнении потер лоб ладонью. Варвар ни словом, ни жестом не
намекнул, куда собирается идти; взял немного денег, предложенных молодым
звездочетом, и, подвесив к поясу флягу с арсайей, а за спину - свои мечи,
попросил проводить его до северных ворот. Похоже, он направился прямиком в
дикую степь, за которой лежала непроходимая и гибельная пустыня; и все же
Саракку не оставляло чувство, что странник знает, что делает. Во всяком
случае, на зайца, убегающего от коршуна, он был не похож.
Вздохнув, маг устремил взор на север, к невидимой сейчас дороге,
тянувшейся в степь от зиккурата Небесной Цапли, и произнес:
- Не ведаю, куда он пошел, владыка... Наверно, в такое место, где ему
предстоит искупить свой грех, как то предначертано Матраэлем... Но вряд ли
его ждет легкий путь.
Саракка снова вздохнул и, постаравшись изгнать из сердца жалость,
склонился перед своим повелителем.


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ИСКУПЛЕНИЕ

21. ПРОРОЧЕСТВО
Внизу, за яркой полоской зеленого оазиса, простиралась пустыня; ее
желтовато-серые барханы уходили вдаль, к южному горизонту, монотонные и
унылые, как сама вечность. Сверху, над головой Конана, нависал скалистый
карниз, а за ним тянулся к знойному небу безжизненный склон вулкана -
гигантский мертвый конус, накаленный солнцем. Он заслонял лежавший к
северу горный хребет, и киммерийцу чудилось, что во всем подлунном мире не
существовало ничего, кроме этой огромной каменной стены да застывшего у ее
подножья песчаного моря.
Он стоял посреди второй площадки - той, где находилась пещера Учителя
- и, опустив глаза, ждал приговора. Старец, сидевший скрестив ноги на
своем привычном месте под дубом, казался мрачным; брови его сошлись на
переносице, губы были плотно сжаты, веки опущены; он молчал, словно
пытался разглядеть нечто неподвластное и невидимое обычному взору. Где
сейчас блуждали его мысли? В астральных пространствах рядом с престолом
Митры? Возможно, он вслушивался в речи пресветлого бога, внимал его
повелениям?
Во всяком случае, Конан рассчитывал на это. Кто еще, кроме
наставника, мог помочь ему? Кто мог направить, подсказать, надоумить? Кто
мог осудить, вынести приговор и даровать надежду на искупление? Он бежал
сюда из Дамаста сквозь степи и пустыню, бежал, подобно раненому волку,
стремящемуся к целебному источнику; бежал, чтобы вновь обрести свою
человеческую сущность. Каждый восход и каждый закат солнца являлся
напоминанием - напоминанием о том, что его память, его разум, его душа
спрятаны в маленькой бронзовой фляге с порошком арсайи, прощальном даре
дамастинского колдуна. Да будут милостивы к нему и светозарный Митра, и
грозный Кром! Этот человек даровал облегчение грешнику...
Правда, временное. Уже в первый день пути Конан выяснил, что ему
нужно вдыхать чудодейственный бальзам дважды, на утренней и вечерней заре.
Промедление было подобно смерти: мысли начинали путаться, и в голове
воцарялась звенящая пустота. Свежий и острый запах арсайи сулил спасение,
и Конан, то проклиная, то благословляя вендийское зелье, торопливо
вытаскивал пробку и втягивал расширенными ноздрями порошок. Сейчас
бронзовый сосудик, в котором хранился бальзам, был самым большим его
сокровищем, и боязнь потерять фляжку постоянно мучила киммерийца.
Добравшись до маленькой пограничной крепостцы, что стерегла северный рубеж
Дамаста, он купил широкий кожаный пояс с потайным внутренним карманом,
куда и упрятал свою драгоценность; это надежное хранилище несколько
успокоило его.
Конан чуть приподнял голову, посмотрев на застывшего под деревом
старика. Тот, казалось, вышел из забытья; пронзительный взгляд янтарных
зрачков скользнул по могучей фигуре киммерийца, густые брови дрогнули,
надломившись - словно коршун взмахнул крыльями.
- Быстро же ты вернулся, Секира... - клекочущий голос Учителя
разорвал тишину. - Омм-аэль! Еще и четырех лун не прошло, я думаю?
Киммериец кивнул.
- Не прошло, Учитель.
Над залитой солнечными лучами площадкой вновь повисло молчание. Конан
ждал, понурив голову; старец же уставился на него угрюмым взором. Его
глаза неторопливо ощупывали фигуру бывшего ученика, не оставляя без
внимания ни единой мелочи. Он рассматривал стоптанные сандалии нежданного
гостя, его покрытые язвами и царапинами ноги, кожаный пояс, что
перехватывал короткую холщовую тунику, торчавшие над плечами рукояти
мечей, спутанные черные волосы, свисавшие на лоб. Конан почти физически
ощущал, как взгляд Учителя гуляет по его телу; он вдруг превратился в
поток неодолимой проникающей Силы, погрузившейся в мозг киммерийца,
мгновенно обшарившей все закоулки сознания. Казалось, стремительный, едва
заметный ветерок, скользнув по лабиринту воспоминаний, разом вобрал их в
себя, высосал, поглотил... По спине Конана побежали мурашки.
- Убийство, - вынес вердикт старец. - На твоей совести неправое
убийство! Но тогда... - его густые брови полезли вверх, - тогда я не
понимаю, как ты здесь очутился. Кара пресветлого Митры неотвратима и
скора!
- Неотвратима и скора... - эхом откликнулся Конан.
Кроме кары беспамятства и рабства на опаленных солнцем просторах
Арима, он принял уже и другое наказание. Им стал мучительный путь через
пустыню - бесконечные дни и ночи, когда он тащился на север, страдая от
голода и жажды, забываясь время от времени коротким сном. Он вновь
преодолел эту страшную дорогу, но как это странствие было непохоже на
первое и второе! Прежде, когда он шел к Учителю, его поддерживали надежды
и мечты; когда же он возвращался в мир, его спутником была Сила Митры,
наполнявшая энергией тело. Ее живительный поток заменял и пищу, и воду, и
сон; Конану чудилось, что он летит над песками, неподвластный жаре, смене
света и тьмы, знойным ветрам и обманчивым фантомам пустыни. Он был так
могуч! Ничто не могло причинить ему зла - ни ядовитые гады, ни жуткие
обитатели развалин, ни волчьи стаи, ни люди, подобные волкам, рыскавшие в
степи в поисках добычи. Он шел, он мчался вперед, и мечи Рагара звенели за
спиной, выпевая торжествующий гимн победы!
Сейчас их голоса смолкли, и ожившие было клинки вновь превратились в
мертвую и молчаливую сталь...
- Ты убил, - старец поднялся и, не спуская глаз с Конана, протянул
вперед руки с раскрытыми ладонями. - Ты использовал Великое Искусство,
чтобы отнять жизнь у невиновного?
- Нет, Учитель, - голова Конана качнулась в отрицании. - Нет! На меня
напали, и я защищался... да, защищался... но затем... затем... Я не
сдержал гнев, понимаешь?
Поток Силы, исходивший от рук наставника, обжег виски; Конан
покачнулся, с трудом сохранив равновесие.
- Как это случилось? - прозвучал голос старца.
Он рассказал, как; рассказал, все время ощущая жаркие прикосновения
невидимых нитей, проникавших сквозь кожу, шаривших под черепом подобно
руке с тысячами тонких чутких пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88