, весь XVIII и первые 60 лет XIX в. русской истории проходят под знаком крепостного права. На базе крепостного хо­зяйства проходит первый этап своего развития товар­ное земледельческое производство помещика, выраста­ет торговый капитал и пускает первые свои ростки промышленный капитал. Таким образом, заключая эту эпоху в скобки крепостного хозяйства, мы мыслим внут­ри этих скобок целый ряд постепенно изменяющихся величин. Эти величины, конечно, не только хозяйствен­ного порядка, но также и социального, и политического, и церковного. Явления церковной жизни, однако, тесно переплелись с политическими явлениями, ибо церковь начиная с 20-х годов XVIII в. из фактической служанки государства формально превращается в instrumentum regni, в орудие государственного управления. Перемены, происходящие в церкви, всегда являются следствием перемен в политической жизни. Церковь совершенно утрачивает способность к каким-либо самостоятельным выступлениям и действует лишь как одно из учрежде­ний самодержавия. Как мы увидим ниже, это положе­ние не придется вскрывать или доказывать - оно стало ясным для всего русского общества уже со времени церковной реформы Петра, и с того же времени прави­тельство, не обинуясь, причисляет церковь к числу сво­их государственных учреждений, а с начала XIX в. в официальном словоупотреблении даже самый термин «церковь» заменяется термином «ведомство православ­ного исповедания».
Мы видели,, что процесс поглощения церкви государ­ством, начавшийся еще в XVI в., при царе Алексее, на время как будто остановился. В лице Никона церковь произвела последнюю отчаянную попытку утвердить не­зависимость от государства, опираясь на теорию парал­лелизма властей духовной и светской, «солнца и меся­ца», причем как солнце выше месяца, так и священство, как «много раз явлено», выше царства. Попытка, одна­ко, опиралась на недостаточно мощную материальную базу и, как мы видели, потерпела фиаско. Государство сделало церкви лишь одну уступку - уничтожило Мо­настырский приказ, в котором царь Алексей хотел со­средоточить контроль над церковным вотчинным хозяй­ством и суд над церковными людьми. Для Петра, со­вершенно чуждого старому благочестию, церковь име­ла значение только как орудие власти и как источник государственных доходов. Его меркантилистическая по­литика требовала колоссального напряжения платеж­ных сил населения и огромных людских резервов и вы­зывала против себя жестокую оппозицию, в первых ря­дах которой стояла церковь. Это последнее обстоятель­ство сыграло роль ускоряющего момента и придало мерам Петра особенно крутой характер; по существу же церковные реформы Петра, несмотря на их непри­вычную для тогдашнего общества фразеологию, лишь завершили процесс огосударствления церкви, начавший­ся еще в середине XVI в., и дали ему совершенно точ­ное и ясное юридическое оформление.
В конце 1700 г. умер патриарх Адриан, один из на­иболее влиятельных вождей оппозиции. Петр был в это время на шведской войне под Нарвой. Получив извес­тие о смерти патриарха, он немедленно принял те меры, которые давно уже обсуждались в среде его советников и которые теперь в письме к царю особенно настойчиво советовал провести его «прибыльщик» Андрей Курбатов. Церковь по размерам своих имуществ и по числу своих людей обладала все еще очень крупными фондами; со­гласно данным первой ревизии, произведенной почти од­новременно с учреждением синода, т. е. 20 лет спустя по­сле смерти Адриана, в церковных владениях насчиты­валось 752 091 ревизских душ, сидевших на церковных и монастырских вотчинах и в посадских церковных дво­рах, в том числе 26 899 душ в патриарших монастырях и вотчинах. Это золотое дно, которым патриарх, по вы­ражению Курбатова, управлял «во всем очень слабо и неисправно», давало все же огромные доходы, которые «погибали в прихотях владетелей». Теперь представился удобный случай прибрать их к рукам и обратить на государственные нужды, а церковный аппарат из ору­дия оппозиции превратить в орудие императорского правительства. Следуя советам Курбатова и других сво­их московских корреспондентов, Петр назначил «вре­менно» местоблюстителем патриаршего престола Сте­фана Яворского, молодого рязанского епископа, родом из Киева, всем обязанного Петру и совершенно чуждо­го и по образованию и по взглядам коренному русско­му епископату. Яворский, подобно другому, наиболее влиятельному советнику Петра по церковным делам, Феофану Прокоповичу, учился сначала в Киевской ака­демии, потом, временно приняв унию, учился последова­тельно в иезуитских коллегиях во Львове, Люблине, Вильне и Познани. Он был хорошим церковным орато­ром и писателем, но очень слабым администратором, и через него можно было провести какие угодно меры. Ему были поручены только специфически духовные дела, но и в этой области все его резолюции должны были идти на утверждение царю, а с 1711 г., когда был уч­режден сенат,- на утверждение этому последнему. Фак­тически все церковное управление сосредоточилось во вновь восстановленном в 1701 г. Монастырском приказе с расширенными функциями. К нему перешли все ад­министративные и хозяйственные дела из расформиро­ванного патриаршего двора, и помимо судебных функ­ций над церковными людьми восстановленный приказ получил право управления всеми церковными вотчина­ми через назначаемых им светских управителей.
Это был первый шаг к секуляризации «тунегиблемых», по выражению Петра, церковных имуществ. Со­вершенно светское учреждение, состоявшее из светских чиновников с бывшим астраханским воеводой Мусиным-Пушкиным во главе и подчиненное не местоблюстите­лю патриаршего престола, а штате-конторе и юстиц-коллегии (со времени их учреждения), Монастырский приказ распоряжался церковными имуществами на пра­вах полномочного хозяина. Он через своих светских агентов вел хозяйство в церковных имениях и распоря­жался назначением доходов, получаемых с них, на те или иные надобности сообразно с приказами правитель­ства. По общему правилу все доходы поступали в кас­су приказа; обратно же на содержание церковных уч­реждений выдавались суммы лишь по штатам, а все из­лишки поступали в государеву казну и шли на удовлетворение общегосударственных потребностей, главным образом на военные нужды. Так, из средств Монастыр­ского приказа ежегодно отпускалось 15000 руб. на со­держание одного полка и на Артиллерийский приказ 17 000 руб. Монастырский приказ получил также право мобилизации церковных имений и отчуждал их прода­жей и дарением светским лицам. Прежняя свобода цер­ковных имений от всякого тягла была заменена чрезвы­чайно тяжелым тяглом: помимо обычных общегосудар­ственных повинностей на церковные земли дождем сы­пались запросные сборы и чрезвычайные повинности. «Канальный сбор» на сооружение каналов, «козловский сбор» на освобождение от рекрутской повинности, на­ряды в адмиралтейство плотников и кузнецов, наряды по мостовой повинности, содержание отставных воен­ных чинов, поставка лошадей для драгун, подмога при отливке пушек и прочее и прочее - все это одинаковым бременем легло теперь не только на светские, но и на церковные имения. Но мало этого, были отменены все пошлины, которые ранее собирались архиереями и мо­настырями с подчиненных им клириков. Взамен всех прежних доходов предполагалось назначить для архие­реев, монастырей и приходского духовенства строгие оклады и штаты. Архиереям было назначено довольно приличное жалованье; штаты приходского духовенства полностью не были проведены, но монастыри были по­сажены на голодный паек. Сначала было назначено в год по 10 руб. и по 10 четвертей хлеба на монаха; в 1705 г. эта норма была уменьшена наполовину. Петров­скому правительству не приходилось стесняться: с тех пор как было запрещено отдавать в монастыри вотчины на помин души, социальный состав монашества резко изменился. Вместо бояр и дворян в монастырях начала XVIII в., по словам современников, живет в качестве чернецов «всякий сброд», искавший дарового хлеба. По словам ростовского епископа Георгия, «чернецы спи­лись и заворовались», занимались ростовщичеством, вен­чанием за большие деньги недозволенных браков, зани­мались попросту воровством и скупкой награбленного у разбойников с большой дороги; слова «монах» и «забродяга» стали синонимами. От монахов не отставали и монахини, которые, по свидетельству белгородского ар­хиерея Епифания (в 1727 г.), в монастырях «живали мало», но «волочились по мирским слободам и посто­янно пьянствовали». Монастырский приказ не только посадил монахов на голодный паек, но также приоста­новил рост их числа; в каждом монастыре было уста­новлено штатное число монахов, а на убылые места бы­ло велено в 1715 г. принимать отставных и увечных сол­дат, сосланных раскольников и душевнобольных пре­ступников. Управление приказа было для казны очень выгодно: ежегодно стал очищаться значительный чис­тый остаток, вносившийся в казну. Так, например, в 1720 г. было внесено чистого остатка 31075 руб., а в 1724 г.-83 218 руб.
Эти меры поколебали в корне экономическую неза­висимость русской церкви; мало этого, они имели скры­тую тенденцию к постепенной передаче церковных вот­чин в руки дворянства и к превращению монастырей в учреждения государственного призрения. А в основе сво­ей они пресекали всякую возможность оппозиции цер­ковной политике Петра со стороны епископата. Поэто­му установление в 1721 г. нового порядка церковного управления, аналогичного другим отраслям государст­венного управления, прошло безболезненно и гладко, без единого возражения со стороны пришибленных Мона­стырским приказом церковных князей.
Духовный Регламент, опубликованный 25 января 1721 г. вместе с манифестом Петра, учреждал, выража­ясь слогом манифеста, «соборное правительство» в церк­ви; на самом деле, как без всяких обиняков говорилось в Духовном Регламенте, Духовное Коллегиум, должен­ствовавшее отныне управлять русскою церковью, мыс­лилось и было организовано в виде одной из прочих коллегий, т. е. учреждений, соответствовавших совре­менным министерствам; тем самым новое «соборное правительство» становилось лишь одной из спиц в ко­лесе абсолютистского государства. Новый законода­тельный акт был подготовлен без всякого участия церк­ви, ибо, хотя составлял проект Регламента псковский епископ Феофан Прокопович, но он выполнял лишь за­дание Петра - учредить для управления русской цер­ковью коллегию по образцу протестантских духовных консисторий. С этими очень удобными для государст­венной власти учреждениями Петр близко познакомил­ся на практике после присоединения Лифляндии и Эстляндии. Протестантские духовные консистории, кое-где называвшиеся также синодами, возникли еще в XVI в., в эпоху реформации, когда главенство во вновь появив­шихся протестантских церквах перешло в руки князей.
Эти консистории имели смешанный состав, из пасторов и чиновников, назначавшихся князем. Председатель, иногда из светских чиновников, также назначался кня­зем. Консистория была тем органом, через посредство которого князь управлял церковными делами своей об­ласти. С 1711 г., после подчинения Лифляндии, Петр стал главой лифляндской протестантской церкви и в ка­честве такового назначал и увольнял членов рижской обер-консистории и утверждал ее постановления. Ду­ховный Регламент не скрывал, что Духовное Коллегиум не имеет ничего общего с прежними духовными собора­ми - те относятся к разряду временных, чрезвычайных коллегий, а вновь учреждаемая коллегия относится к разряду постоянных коллегий, наподобие иерусалимско­го синедриона, афинского ареопага и современных русских и иностранных постоянных государственных коллегий; но протестантский оригинал нового учрежде­ния по имени назван не был.
Завуалировав таким образом свой подлинный обра­зец, Феофан без обиняков и энергично подчеркивает чисто государственный характер учреждения. «Духов­ное Коллегиум под державным монархом есть и от мо­нарха установлено», почему и члены его, наблюдая, «яко вину конечную, славу божию и спасение душ чело­веческих и всей церкви созидание», прежде всего и главным образом должны были «споспешествовать все, что к его царского величества верной службе и пользе во всяких случаях касатися может», и соблюдать са­мым тщательным образом материальные интересы го­сударства. Поэтому была установлена для членов кол­легии и специальная присяга, обязывавшая их «искать сущей истины, действовать согласно Духовному Регла­менту» и заключавшаяся такою формулой: «Исповедую же с клятвою крайнего судию духовной сей коллегии быти самого всероссийского монарха, государя нашего всемилостивейшего».
Столь же недвусмысленно были изложены и «вины», т. е. мотивы учреждения духовной коллегии взамен пат­риаршества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77