Боярство в некоторых отношениях, как мы уже видели, также осталось при старых культах и верованиях, но, захватив в свои руки «богомолия», «еже монастыри и церкви нарицаются», оно переняло у греческих учителей и кое-что новое и в области веры, но лишь такое, что под­ходило к его старинному мировоззрению.
Лучшее выражение религиозного сознания боярско-княжеского класса мы находим в сочинениях уже не раз упоминавшегося Иосифа Волоцкого. В своей полемике с заволжскими старцами и с еретиками он изложил символ веры тогдашнего русского православия, изложил своеоб­разным методом собирания цитат откуда попало, лишь бы эти цитаты книжным образом выражали его мысль. Из его полемики мы узнаем, что боярство верило не только в иконы и мощи, но и в единого бога, как требова­ла официальная христианская догматика. Но этого единого господа бога Иосиф Волоцкий изобразил так, что восточные отцы, составлявшие Никейский символ, сочли бы Иосифа самым злым еретиком. По мнению Иосифа, только еретики говорят, будто бы богу свойственно стро­ить все премудростию, но несвойственно ему «прехыщрением строити». «Зри, окаянне и безумие, что глаголеши»,- восклицает Иосиф, обращаясь к своему оппоненту, и дальше он доказывает, что господь бог все делал «прехыщрением и коварством». Всесильный бог мог бы отдать евреям египетские богатства «явственно», но он так не сделал, а повелел Моисею «прехытрити» фараона; бог мог бы явственно помазать на царство Давида, но он предпочел «прехытрити» Саула; он так же поступил и с Исавом, и с Лаваном, и с Иеровоамом, и с жителями Ие­рихона, «и многа суть такова в божественных писаниях прехыщренна же и коварства, яжь сам господь бог сотво­ри». Даже предустановленный план искупления павшего в раю человечества Иосиф сводит к тому, что бог мог бы совсем не допускать к Адаму и Еве диавола, но он допу­стил его и тут же «прехытри». Таким образом великий, всемогущий и премудрый бог Никейского символа, сотво­ривший весь видимый и невидимый мир и спасший чело­вечество посредством предустановленного плана искуп­ления, превратился в точного двойника русского князя XIII-XV вв., которому постоянно приходилось изворачи­ваться и хитрить и в сношениях с ордою, и в политике по отношению к Москве, и в мелких дрязгах с соседями, и в неприятных столкновениях с черным людом.
В культе такого «прехытрого» божества в глазах тог­дашнего боярства и князей должны были получить особое значение не те священнодействия, которые были связаны с воспоминаниями об акте искупления, а другие обряды, которые соответствовали старинным привычным формам культа. По старой привычке продолжали думать, что бо­жество услышит молитву только тогда, когда она будет произнесена достаточно явственно, с соблюдением извест­ных церемоний и в приятной для божества форме. И отсюда та необыкновенная любовь и клириков, и бо­ярства к обряду, которую богословы, а вслед за ними либеральные русские историки пытались объяснить паде­нием уровня образованности пастырей, просвещенных, пока к нам ездили греческие монахи, и постепенно растерявших просвещение, когда после татарского нашествия приток греческих монахов прекратился. Первое, что пора­жало всякого приезжавшего к нам иностранца, - это любовь к колокольному звону; колокола и колокольный звон сразу привились у нас как самая приятная музыка для божества, имеющая к тому же магический характер, и далеко оставили за собою свой скромный греческий оригинал. Великую и сокровенную тайну наши ученые бо­гословы видели не в таинстве евхаристии, а в вопросе о формуле пения аллилуйи. Аллилуйя, говорили наши книжники, заключает в себе божественную тайну и имеет сокровенную силу, «невегласом» не подобает «мудрити вещи сия». Споры о том, нужно ли двоить или троить эту магическую формулу, продолжались полтора века, пока Стоглавый собор не установил догмат о двоении алли­луйи. Другой «великий догмат премудрый» касался во­проса о том, как следует ходить с образами во время кре­стного хода - по солнцу или против солнца. На степень догматов Стоглавый собор возвел и двуперстие, которому также приписывалась магическая сила, и обязательное ношение бороды, соответствующее-де образу и подобию божию, - бог и святые изображались на иконах борода­тыми. Такое же значение магических формул придава­лось книжниками и молитвам. Домострой уверяет, что достаточно известное число раз в течение трех лет читать известные молитвы - и в человека вселится божество: по­сле первого года вселится Христос - сын божий, после второго - дух святой, после третьего - бог-отец. Сущест­вовали правила, сколько молитв нужно было читать про себя во время богослужения, чтобы достичь спасения: «за псалтырю молви 7000 молитв: господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя грешного. За кафизму - 300 мо­литв (тех же). За славу-100 молитв, за завьтреню - 1500 молитв» и т. д. Эти наставления ученых монахов че­редовались с другими правилами, где уже неприкровенно обнаруживаются самые первобытные воззрения. Напри­мер, после причащения нельзя мыться в бане, а то смо­ешь с себя благодать; приложившись к кресту, к иконе или мощам, надо некоторое время удерживать в себе дух, «губ не раскрываючи», чтобы не вышел обратно получен­ный заряд благодати.
Для этих книжных расчетов и умозрений вообще необ­ходимо было участие профессиональных молитвенников, умевших пользоваться «писаниями» для построения и оправдания только что описанных воззрений. Но фе­одальные условия жизни XIII-XV вв. способствовали особенному увеличению числа молитвенников. Перед кня­зем или боярином того времени однообразная повседнев­ная жизнь не ставила трудных проблем в борьбе за его существование. Прежний риск, когда южнорусский боя­рин или князь добывали себе добычу «полоном» в экспе­дициях, в которых иногда подвергалась опасности даже его жизнь, сменился теперь мирным житием, безопасной эксплуатацией «житейских крестьян», регулярно платив­ших судные пошлины, дани и оброки. Теперь для боярства жизнь была покойна и обеспечена; она представляла пол­ный контраст с тем беспокойным временем, когда иной раз приходилось кормить Перуна человеческой жертвой, чтобы обеспечить успех разбойничьей экспедиции. Но тем более русский феодал задумывался над вопросом: что будет там? Забота о том, чтобы уготовить своей душе на том свете такое же беспечальное существование, как и здесь на земле, доминирует над всеми другими религи­озными заботами русского феодала, как и его западно­европейского собрата. Как попасть в тот рай, который в таких живых красках описал новгородский епископ Ва­силий? Это тот самый земной рай, который когда-то был насажден в Эдеме для Адама и Евы, он существует до сих пор под надежной охраной небесного стража; был там Агапий святой, который хлеба оттуда принес, был Ефросим святой, который оттуда три яблока принес, а святой Макарий жил от рая только в 20 поприщах. Живут там пресвятая богородица, Енох, Илия и все свя­тые и угодившие богу в ожидании второго пришествия Христа, после которого будет новая земля и начнется рай духовный. Этот рай предназначен и для знатного русского человека: «то место святого рая находил Моислав Новгородец и сын его Яков... а тех, брате, мужей и нынча дети и внучата добри здоровы». В этом раю князья и бояре надеялись быть одни; туда они не хотели дать до­ступ не только «черным» людям, но даже и своим ти­унам. Так, князь Константин Полоцкий очень обиделся за тверского епископа Симеона, когда последний стал поучать, что злой тиун - при злом князе, а праведный тиун - при праведном князе и что где после смерти будет князь, там и тиун. Но суть дела заключалась в том, как попасть именно в рай, а не в ад; ибо тот же епископ Ва­силий доказывал существование и ада на западном краю земли таким же неопровержимым свидетельством живых новгородцев.
От мелких повседневных грехов можно было отку­питься соответствующей эпитимией, состоявшей или в чтении молитв, или в лишних постах, или в милостыне. Но от ада такой дешевой ценой откупиться было нельзя. Чтобы «устроить свою душу», жертвы по мелочам, в виде мелкой милостыни или восковых свечей, были недоста­точны. Тут на помощь пришла уже известная нам визан­тийская доктрина, что души лучше всего и вернее всего спасаются молитвами «непогребенных мертвецов», т. е. монахов. Как мы видели в предыдущей главе, эта док­трина очень быстро привилась и пустила корни еще в Ки­евской Руси, но свои самые обильные и самые яркие плоды она дала на почве удельного феодализма и получила свое наиболее законченное выражение в идеологии тогдашне­го монашества. Все бесчисленные села и деревни, которые князья и бояре жаловали монастырям, отдавались в жертву на «поминок души»; и официальные выразители идеологии тогдашнего монашества подчеркивают, что все эти земли и другие имущества принадлежат не монахам, а самому божеству. В своей защите неприкосновенности церковных имуществ Иосиф Волоцкий доказывает их не­прикосновенность тем, что «церковная и монастырская вся богови суть освящены». Другой не менее громкий ав­торитет, митрополит Макарий, говорит, что церковные и монастырские имущества «вложены богови и пречистой богородице и великим чудотворцам вданы». Наконец, тот же самый взгляд самым определенным образом выражен и санкционирован в одном из постановлений Стоглавого собора, запрещающем отчуждение вотчин и сел, «данных богу в наследие вечных благ». Но жертва есть только залог исполнения просьбы, это - дар божеству, распола­гающий бога в пользу просителя. Принеся жертву, надо изложить и просьбу, и изложить ее с соблюдением всех требуемых форм. Тут-то и нужны были молитвенники, которые являлись посредниками между жертвователем и божеством и за свое посредничество пользовались дохо­дами с божьих имуществ.
Молитвенникам оставалось только поощрять и разви­вать эту выгодную теорию «устроения души». Для этой цели первоначальный чисто элементарный взгляд был развит в целую теорию душеспасительного синодика, т. е. книги, в которую записывались имена вкладчиков на по­мин души. Полнее всего эта теория развита в предисло­вии к синодику Волоколамского монастыря, вследствие чего некоторые исследователи считают автором этого предисловия Иосифа Волоцкого. Предисловие, советуя каждому христианину устраивать свою душу посредством отказа на поминок сел или других вкладов, изображает яркими красками судьбу тех, кто своевременно не поза­ботился об этом, и судьбу тех, кто сделал это. Пусть ник­то не откладывает этого дела и не завещает сделать это своим родственникам: на них нельзя полагаться, они расточат все имение «в объядении и пианстве», и богу ничего не достанется, а души несчастных, оставшихся без церковного поминовения, «во аде мучимы суть, а дети их - в убожестве и по работам». Иная судьба ждет за гробом тех, кто «добре устраивает свою душу», т. е. жертвует села и вотчины, за которые жертвователей за­писывают в синодик для вечного поминовения; когда священник читает по синодику их имена, то ангел госпо­день вписывает те имена «в вечных обителях в книгах животных». Отсюда предисловие заключает, что сино­дик - это спасительная книга, более полезная, чем все божественные писания, ибо божественное писание только для живых, а синодик и для умерших, и мертвым и жи­вым он приносит одинаковый телесный покой: душам умерших - избавление от вечных мук, а молитвенни­кам - пищу и питие, одежду и обувь, весь келейный оби­ход, села и вертограды, реки и озера, пажити и монастыр­ский скот.
Размер услуг, которые обязаны были оказывать мо­литвенники своим посредничеством, находился в прямой зависимости от величины дара. Как показывает любо­пытное послание Иосифа Волоцкого княгине Марии Голениной, тут соблюдалась такая же точно такса, как в эпитимиях или за требы. Княгиня была недовольна, что за ее вклад Иосиф не записал трех ее покойников на вечное годовое поминовение, и даже назвала претензии монастыря «грабежом», на что Иосиф отвечает простран­ным посланием: никакого грабежа здесь нет, но это обычная плата в таких случаях - и в доказательство пе­речисляет монастырские расходы по поминовению. Это не грабеж, а «ряд», и везде так «по всем монастырем и по соборным церквам в годовое поминание пишут в век учи­нившие ряду». Мы узнаем далее, что за годовое помино­вение жертвователи «рядятся» давать ежегодно извест­ное количество денег и хлеба (князь Хованский давал, например, по 100 четвертей в год) или делают единовре­менный вклад, селом или деревней.
Удельные идеологи «устроения души» не забывали, конечно, и заветов киевского пропагандиста этой доктри­ны Феодосия Печерского, который, как мы видели, дока­зывал, что наиболее верный способ спасти душу заклю­чается в поступлении в число молитвенников. Правда, агитация за такой способ устроения души не давала крупных количественных результатов, но зато постригав­шийся князь или боярин почти всегда передавал мона­стырю все свои вотчины, оставляя ни при чем своих наследников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77