но когда во второй половине XVI в. в Москве появился Печатный двор и было решено снабжать все церкви печатными богослужебными книгами, справщики, т. е. редакторы печатных изданий, открыли необычайное разнообразие в рукописных книгах как со стороны отдельных слов и выражений, так и со стороны чинов богослужебных об­рядов. Ошибки и описки было нетрудно исправить; но дело было сложнее - нужно было выбрать какой-то один, наиболее правильный, чин и зафиксировать его в печатных книгах, уничтожив тем самым все остальные обрядовые варианты. Главное затруднение оказалось в выборе образца для исправления. Для царя и Никона это были тогдашние греческие чины; для огромного большинства клириков - древние русские чины, закреп­ленные в «харатейных» (рукописных) книгах.
Итак, реформа должна была касаться обрядов. Уди­вляются, как подобная реформа, исправление подробно­стей богослужебного чина, могла возбудить такие оже­сточенные споры, отказываются понять, почему Никон и его противники придавали такое значение «единой букве «аз». Но за этим «азом» скрывались две реальные противоположности: старого самостоятельного приход­ского клира с его многообразными культами и чинами и новой дворянской церкви, уничтожавшей везде всякую тень самостоятельности и стремившейся к единообразию. С другой стороны, мы уже знаем, что еще за сто лет до Никона было в полной силе то религиозное миросозер­цание, которое полагало всю силу и практическую поль­зу религии именно в техническом умении служить боже­ству. Божество еще не стало в глазах людей XVI в. носи­телем правды, а оставалось «прехытрым» созданием, которое надо уметь расположить в свою пользу, которо­му надо «угодить», чтобы снискать благополучие. Через сто лет после Стоглава, возведшего совершенно серьез­но и официально на степень догматов основные способы «угождения» божеству, миросозерцание не успело сколь­ко-нибудь значительно измениться. Сам Никон стоял всецело на той же самой точке зрения. Стремясь ввести в русской церкви единообразие по греческому образцу, он засыпал константинопольского патриарха Паисия во­просами чисто обрядового характера и схоластическими казусами, нисколько не отличаясь в этом случае от сво­его предшественника Иосифа, спрашивавшего восточных патриархов о четырех «великих церковных потребах» подобного же рода. Получив 27 таких вопросов, Паисий пришел в недоумение и деликатно попробовал в своем ответе просветить Никона: «Не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в ве­щах, которые не принадлежат к числу существенных или членов веры, лишь бы соглашался в важных и главных с кафолическою церковью» - и, кстати, приложил экземп­ляр «Православного исповедания веры» для сведения Никона. Но эти нравоучения, равно как и все рассужде­ния Паисия об условности даже таких вещей, как перстосложение при крестном знамении и благословении, пропали для Никона даром. Вероятно, попросту он их не понял. Противники Никона были в данном случае впол­не солидарны с ним, и разница заключалась только в том, что Никон отдал первенство обрядности греческой, которую он считал более древней и потому более надеж­ной, а первые держались русской старины, по их мнению освященной и оправданной угодниками и чудотворцами. Самый ход «исправления» еще больше содействовал разрыву между новым единообразием и старой верой. Мы не будем излагать его подробно, но основные момен­ты наметить необходимо. Официально необходимость исправления мотивировалась на соборе 1654 г. тем, что в старопечатных книгах было много ошибок, вставок, а тем, что русский богослужебный чин очень существенно разнился от греческого. В основу исправления хотели положить древние харатейные, т. е. рукописные, славян­ские и греческие книги; таково, по крайней мере, было первоначальное намерение Никона. Но когда приступили к практическому осуществлению этой задачи, обнаружи­лись огромные затруднения. Рукописей древних было мало, а имевшиеся расходились одна с другой; справщи­ки не умели в них разобраться, и этот путь был оставлен и заменен другим. Царь и Никон решили признать нор­мой тогдашние печатные греческие книги, напечатанные в Венеции, а также славянские требники для литовско-русских униатов, напечатанные там же, и по ним править русские книги. Следуя этой директиве, справщики сна­чала делали перевод с греческих венецианских изданий и, не особенно полагаясь на свое знание греческого язы­ка, постоянно сверяли его со славянским униатским текстом. Этот перевод был основной редакцией новых рус­ских богослужебных книг; окончательная редакция уста­навливалась путем внесения отдельных поправок на ос­новании некоторых древних рукописей, славянских и греческих. Эта окончательная редакция утверждалась Никоном и шла в Печатный двор для размножения.
Результат такого исправления был совершенно не­ожиданный. Дело в том, что за те семь веков, какие про­шли со времени религиозной реформы Владимира, весь греческий богослужебный чин изменился весьма суще­ственным образом. Двоеперстие (вошедшее в обычай взамен прежнего единоперстия), которому первые грече­ские священники научили русских и балканских славян и которое до середины XVII в. держалось также в киев­ской и сербской церкви, в Византии заменилось под вли­янием борьбы с несторианами троеперстием (конец XII в.); также изменилось перстосложение при благо­словении; все богослужебные чины стали много короче, некоторые важные песнопения заменились другими. В результате, когда Никон заменил старые книги и обря­ды новыми, получилось как бы введение «новой веры». Догматы Стоглавого собора, двоеперстие и хождение по­солонь, были разрушены. В то время как Стоглав про­возгласил: «Иже кто не знаменается двема персты, яко же и Христос, да есть проклят», патриарх Макарий по просьбе Никона в неделю православия в Успенском со­боре всенародно показал, как надо креститься тремя пер­стами, и провозгласил: «А иже кто по Феодоритову пи­санию и ложному преданию творит (двоеперстие), той проклят есть», и вслед за Макарием то же проклятие на двоеперстников провозгласили два других восточных патриарха. Весь богослужебный чин был переделан за­ново и сокращен настолько, что отпадал уже и вопрос о многогласии. Прежние формулы и действия приходилось заменить совершенно новыми, новая церковь принесла с собою и новую веру. «Нынешние мудрецы, - язвит Ла­зарь,- мало что, но много - не оставиша бо во всех кни­гах ни одного слова, еже бы не переменити или не преломити. И гордо хвалящеся глаголют, яко ныне обретохом веру, ныне исправихом вся». По словам «Сказки соло­вецких монахов», «молитву Иисусову, и исповедание православные веры, и ангельскую трисвятую песнь, и на­чальный стих «царю небесный», от крещение человеком и венчание, и маслосвящение, и погребение иноческое и мирское, и летопись от Христова рождества, и церковное пение, заутрению и полуношницу, и часы, и молебны, вечерню, и повечерию, и нефимон, и весь чин и устав, и кажение, и звон церковный - переменил все без остат­ку, литургию божественную переменили ж».
И эти и многие другие жалобы, как мы сейчас уви­дим, не были преувеличением. Священники Лазарь и Никита (Пустосвят), из городских ревнителей, имели терпение проделать огромную работу детального сличе­ния новых книг со старыми и изложили результаты сво­их изысканий в челобитных царю. Оказалось, что изме­нены и сокращены чины крещения и миропомазания, в котором исключены «таинственные приглашения», сле­довавшие за словами «печать дара духа святого» и разъ­яснявшие, какой дар дается, т. е. уничтожены самые ма­гические формулы; далее изменен чин покаяния, елео­священия и брака. Из общественных служб изменены также чины девятого часа и вечерни, соединенных теперь вместе и значительно сокращенных против прежних, так­же чин утрени. Больше всего изменений оказалось в ли­тургии. Прежде всего переделан совершенно чин прос­комидии: вместо семи просвир - пять, за упокой выни­мать не одну часть за всех, а частицу за каждого поми­наемого; эта перемена дает Никите повод даже к язви­тельной насмешке: «И разве на толико имян (синодики тогда были огромные) довлеет просфора с монастырскую ковригу! И день тот мал будет на едино просфоромисание». Затем вместо изображения на просвирах обычно употреб­лявшегося восьмиконечного креста было введено изобра­жение четырехконечного креста, общеупотребительного у тогдашних греков и католиков. Далее Никита и Ла­зарь указывают еще целый ряд изменений и сокращений в литургии от самого начала до конца: одно убавлено, другое изменено, третье вставлено, так что «весь чин нарушен». Изменены второй и восьмой члены символа веры: в первом уничтожены «аз» (рождена, а сотворе­на); в последнем пропущено слово «истинного». Наконец, в тех молитвах и псалмах, которые остались нетро­нутыми, введены новые обороты речи и новые термины вместо старых, и без всякой надобности! Перечисление примеров этих разночтений в челобитной Никиты зани­мает шесть страниц текста «Материалов» Субботина. В заключение Никита делает еще открытие, которое окончательно подрывало доброкачественность исправле­ния: в разных книгах «чиновные действа и ектений напе­чатаны непостоянно, в той книге напечатано тако, а в иной инако, и предние стихи ставлены напоследи, а по­следние напреди или в середине». Очевидно, редакторы новых книг не спелись друг с другом или не следили за печатанием и тем сильно повредили введению никонов­ского единообразия.
Можно представить себе, какая буря поднялась среди приходского духовенства, когда были разосланы по церк­вам новые книги. Сельское духовенство, малограмотное, учившееся службам со слуху, должно было или отказать­ся от новых книг, или уступить место новым священни­кам, ибо переучиваться ему было немыслимо. В таком же положении было и большинство городского духо­венства и даже монастыри. Монахи Соловецкого монастыря выразили это в своем приговоре напрямик, без всяких оговорок: «Навыкли мы божественные литур­гии служить по старым служебникам, по которым мы сперва учились и привыкли, а ныне и по тем служебни­кам мы, старые священницы, очередей своих недельных держати не сможем, и по новым служебникам для своей старости учиться не сможем же... а которые мы священ­ницы и дьяконы маломочны и грамоте ненавычны, и к учению косны, по которым служебникам старым многия лета училися, а служили с великою нуждою... а по новым книгам служебникам нам чернецом косным и непереим­чивым сколько ни учитца, а не навыкнуть, лутче будет з братьею в монастырских трудах быти». Сельскому и городскому священнику такого выхода не представля­лось. Новая вера требовала, очевидно, и новых служите­лей! Старым оставалось бороться до последней возмож­ности, а потом либо подчиниться, что было фактически не­возможно, либо окончательно порвать с дворянской церко­вью и уступить свое место послушным ставленникам ни­кониан. И партизанская борьба, которая велась до сих пор от случая к случаю, сразу разгорелась по всей ли­нии, захватив собою весь профессиональный приходский клир.
На первом плане борьбы приходский клир поставил апологию старой веры. Было бы огромной ошибкой смот­реть на пространные челобитные первых борцов за ста­рую веру как на неоспоримое доказательство невежест­ва и духовного убожества их авторов, как это делают до сих пор многие историки раскола. Челобитные проникну­ты искренностью и глубиною убеждения и обнаруживают нередко огромную эрудицию их авторов, эрудицию, правда, в стиле Иосифа Волоцкого и его школы, но все же импонировавшую тогдашнему обществу. Авторы че­лобитных защищают «прежнюю христианскую веру», провозглашая никоновские нововведения «новой незна­комой верой». Для них эта прежняя вера заключалась именно в знании и соблюдении верных способов угожде­ния божеству; в старых харатейных книгах, которыми, как величайшей святыней, гордились, например, соло­вецкие монахи, были изложены эти верные способы. Со­блюдая их, Зосима и Савватий снискали богоугодное житие и явили миру «преславные чудеса»; харатейные соловецкие книги - «предания» этих чудотворцев, тот церковный чин и устав, который и монахам откроет путь ко спасению. Московская церковная традиция восходит к московским чудотворцам, «в посте, в молитве и в ко­ленопреклонении и слезами богови угодивших»; и «за­коны их, ими же они богови угодивши», дали им дар чудотворения и изгнания бесов. Главные «законы»: перстосложение двумя перстами, как «знаменуют себя» Иисус и святые на иконах, трисоставный крест, восьмиконеч­ный, составленный якобы по образцу креста, на котором был распят Иисус и который будто бы был сделан еще Соломоном из трех древесных пород - кипариса, певга и кедра, крест, таинственно символизирующий трехднев­ную смерть Иисуса и непостижимую троицу, и прочие «догматы», установленные Стоглавым собором, важны по своей магической силе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77