Чтобы не плодить в стране армию дармоедов и бездельников, справедливое советское правительство, милостиво вручило им в руки орудия производства, по большей части не требующие умственных усилий, но требующих существенных физических затрат. Гуманная народная власть дала заключенным шанс, достойным и кропотливым трудом на благо Отчизны, проложить себе дорогу на свободу с чистой совестью.
Людей поманили призрачной перспективой условно-досрочного освобождения, возможностью заработать какие-то деньги, которых хватит на первое время после выхода на свободу. Но, далеко не все деньги и не всегда, оседали в карманах сидельцев, когда подходил к концу срок, отмеренной судом изоляции от общества. Как правило, этих денег было у всех примерно одинаково, совсем чуть-чуть, чтобы хватило на первые два-три месяца жизни. А большего не нужно, так справедливо считало и тюремное начальство, и люди, на голову выше их, занимающие столичные кабинеты, курирующие систему управления исполнения наказаний.
Кто позволит бывшим зекам, гулять на свободе больше двух-трех месяцев? Нет, мил человек, хоть расшибись в лепешку, но будь добр в течении этих месяцев устроиться на работу. И совсем не важно, какая она, эта работа. Главнее всего бумага о трудоустройстве, что предъявлялась в соответствующее подразделение милиции, занимающееся проверкой бывших заключенных на предмет склонности к повторному совершению противоправных деяний, так называемому рецидиву.
Большая часть, приличных по тем временам денег, уходила на оплату различных судебных изысков. Не миновала участь сия и загремевшего на 10 лет в места не столь отдаленные, Лешкиного отца. По суду, ему помимо наказания отмеренного в годах, назначены были и существенные денежные выплаты.
По суду ему было предписано оплатить все издержки на лечение доктора Мельниченко. За его счет и протезирование дюжины зубов сельского эскулапа. Суд также постановил оплачивать ему пребывание повредившегося рассудком санитара Свидера, по кличке «Жук», в психиатрической клинике, помещенного туда, на пожизненное содержание. Еще одним пунктом финансовых затрат, стала оплата произведенных за колхозный, а следовательно государственный счет, похорон третьего участника, закончившейся трагически попойки, плюс к этому небольшая денежная компенсация семье покойного.
Эту компенсацию придумал судья, наслушавшийся модных рассуждений на этот счет и от которой, легко бы отказалась семья Шалоумова, закоренелого алкоголика и буяна, от которого жена и дети постоянно ходили в синяках. Человеком он был тяжелым по жизни и никогда, ничего не тащил в дом, более того, не прочь был и оттуда прихватить кое-что в обмен на столь любезную сердцу выпивку. Хозяйство держалось на жене, хрупкой и молчаливой женщине, покорно терпящей всю жизнь бесконечные побои и издевательства, от доставшегося ей в наказание за грехи, мужа.
Халявину даже показалось на миг, что в зале суда она ожила, похорошела, окончательно уверовав в то, что домашний мучитель и тиран, никогда больше не заявится в дом, не обидит ее и детей. Ему показалось, что в ее глазах, всегда задумчивых и печальных, блеснула на мгновение и тут же погасла искорка безумной радости. И тут же женщина опустила глаза в пол, чтобы они нечаянно не выдали переполнявшую ее радость и затеплившуюся в груди надежду на лучшую жизнь. Так и просидела она до оглашения приговора, опустив глаза в пол, теребя хрупкими ручонками, полы накинутого на плечи платка. А когда завершился суд, и она проходила мимо клетки, с убийцей мужа, не было в ее глазах иного чувства, кроме признательности. Не было на ее лице и тени сожаления об утраченном безвозвратно, супруге.
1.11. Возвращение доктора Мельниченко
Доктор Мельниченко, вернувшийся в деревню месяц спустя, ослепительно улыбался двумя рядами новеньких, отливающих белизной, фарфоровых зубов. Улыбка его была столь же ослепительной, как у плакатного героя, рекламирующего лучшую в мире, советскую зубную пасту. Доктора было не узнать, он стал совершенно не похож на себя прежнего, и дело было вовсе не в зубах, и ослепительной улыбке.
Просто он был трезв, трезв уже целый месяц, чего с ним раньше, никогда не случалось. Он и запаха спиртного не нюхал последние 30 дней. И это не мудрено ведь он лежал на излечении в больнице, где с этим делом очень строго.
Конечно и здесь, страждущие опохмелиться, или просто выпить, доставали и проносили в палаты, где и распивали, запрещенное в этих стенах спиртосодержащее зелье. Но то были обычные горожане, по большей части из простых работяг, или мелких служащих, вся жизнь которых зачастую заключалась в этом пойле, как некогда и для него самого. Им было проще в этом отношении, максимум, что им грозило, застукай их кто-нибудь из обслуживающего персонала на месте преступления, это скандал местного масштаба, с участием врачей и медсестер. В самом запущенном случае, с участием главного врача больницы, да вдобавок досрочная выписка на работу, где все обыденно и привычно, где на пьющих, на рабочем месте людей, уже давно махнуло рукой начальство.
Лишь бы люди ковырялись себе потихонечку, делали дело. Лишь бы все работало и крутилось, производственный процесс шел своим чередом. И не важно, в каком состоянии человек, главное он делает свое дело. И плевать работяге на то, что мастер в глазах двоится, а порой даже троится, их количество никоим образом не влияет на рабочий энтузиазм. Не будь их вовсе, носителей белых касок, работа все равно бы шла своим чередом, ни шатко, ни валко, от плана к плану.
Всех такая жизнь устраивала, все были довольны. Работяги потому, что им не мешали пить, и не лезли с советами в их дела. Начальство потому, что все крутилось и вертелось в заданном ритме, планы выполнялись и перевыполнялись, и все это ни коим образом не зависело от того, пришел ли сегодня слесарь дядя Вася с запахом перегара, или нет. Хотя при втором варианте начальство наверняка бы встревожилось, ибо подобного, за данным конкретным дядей Васей отродясь не замечалось.
По другому обстояли дела с доктором Мельниченко находящимся на излечении в травматологическом отделении районной больницы, который помимо принадлежности к медицине, имел честь принадлежать к одной, весьма могущественной организации. Он состоял в самой могущественной организации страны, шутки, шутить с которой себе дороже, настолько дорого, что и думать об этом страшно. Доктор Мельниченко на протяжении многих лет состоял в Коммунистической Партии Советского Союза, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Благодаря престижу и роли партии в жизни общества, вышестоящее начальство запойного доктора закрывало глаза на многочисленные жалобы, приходившие на нерадивого работника от медицины. Попробуй, прими против такого карающие меры, проблем потом не оберешься. Глядишь еще, какой-нибудь умник следователь углядит, прокурор и утвердит подозрение о том, что это ничто иное, как антисоветский наезд на направляющую и руководящую партию, а вслед за этим возникнет и уголовное дело с политической подоплекой. Суды по таким статьям известны скоростью и длинной сроков, опробовать на себе их продолжительность желающих не находилось. Именно поэтому, начальство нерадивого сельского доктора, выбрасывало в мусорную корзину, приходившие на него писульки, не желая связываться с заранее проигрышным для собственной репутации, делом.
Так бы все продолжалось и впредь, если бы не ЧП районного масштаба, в котором оказался, замешан злосчастный доктор Мельниченко. Дело наделало много шума и привлекло слишком много внимания, чтобы можно было, походя, спустить его на тормозах. И не позорить честь партии, в лице запятнавшего себя неблаговидным поступком, одного из ее членов. Хотелось по-тихому, влепить деревенскому мокрушнику по всей строгости советского закона, высшую меру социальной защиты и на этом закрыть дело.
Все и шло к этому, но в дело вмешался дотошный и непозволительно честный мент, который своим настойчивым вмешательством все испортил. Ничто не смогло на него повлиять, заставить изменить показания. Ни вмешательство привлеченного районного милицейского начальства, ни 2-го секретаря горкома КПСС, имевшего доверительную беседу с деревенским участковым, ничто не смогло заставить упрямца играть по их правилам.
И он добился-таки своего. Дошел с никому не нужной правдой до районного прокурора, а в ответ на нажим со стороны органов, еще и имел нахальство припугнуть их газетным вмешательством. Газетный шантаж возымел действие. Никому не хотелось, чтобы сор из партийной избы, выносился за пределы района. Кто его знает, какие сейчас веяния носятся вне пределов их юрисдикции. Быть может там, в столице, как раз началась очередная, уже не известно какая по счету, партийная чистка. В таком случае укрывательство партийца-оборотня, может сослужить скверную службу, попади они в подобный переплет.
Делу был дан ход. Молодой прокурор, преисполненный новомодных веяний, на этом процессе ввел еще одно новшество, когда степень вины подсудимого определяла не группа квалифицированных, юридически грамотных людей, а кучка дилетантов с улицы, так называемый суд присяжных. Очень модная на Западе вещь, выдранная местным почитателем, для нужд собственной страны. Хотя, как показала вся история государства Российского, его судебная система прекрасно обходилась, без подобных новшеств.
Благодаря вмешательству присяжных, рядовых советских граждан, не лишенных чувства сострадания и справедливости, Халявин получил наказание по минимуму. Всего 10 лет, хотя представители обвинения просили для него высшую меру наказания, или пожизненное заключение.
Лешкин отец, сразу после оглашения обвинительного приговора, был увезен тюремным воронком в неизвестном направлении. Авдеич, благодаря активному участию в деле, заработал «благодарность» от районного начальства. За чрезмерную активность, его лишили звезды с погон и перспектив получения новых звезд, в обозримом будущем. Доктор Мельниченко, в результате разразившегося скандала, с треском вылетел из партии, положив на стол партбилет по выходу из больницы. Вдобавок к этому получил столь крепкое внушение и пожелание дальнейшей плодотворной работы, что и малой их толики хватило для того, чтобы до конца жизни быть тише воды и ниже травы. Санитар Свидер по прозвищу «Жук навозный», получил пожизненную прописку в заведении, от которого любой нормальный человек шарахался, как черт от ладана. Настолько недоброй славой пользовались в народе психушки, медицинские учреждения специализированного типа. В советской стране само их название таило в себе определенный смысл, весьма негативный, но «Жуку» на это было плевать, как и на весь мир. В его безумных глазах не было ничего, кроме беспредельной пустоты, звериной отрешенности и тоски. Еще одному санитару, Шалоумову, по кличке «Шалун», в результате этого дела, достался участок на старом сельском кладбище, где он и ныне, никем не тревожимый, покоится с миром.
Дело закончилось. Все его участники получили по заслугам. Никто не остался забытым, или обделенным, а на примере Авдеича, были наказаны даже люди, не принимавшие прямого участия в деле, но оказавшиеся вовлеченными в него.
По прибытии в Шишигино, доктор Мельниченко изменился в лучшую сторону. Нет, он не перестал пить, это было бы для него непосильным испытанием. Но он прекрасно усвоил полученные в райкоме наставления, родной партии, из которой вылетел с таким треском и позором. Ему оставалось по-тихому заливать горе дармовым спиртом, которого в сельском лазарете, было неограниченное количество. Пить с горя и радости, поскольку кормившее и поившее его все эти годы место сельского доктора, не смотря на громкий скандал, в котором он оказался, замешен, осталось все-таки за ним. Что, при ближайшем рассмотрении, и не было таким уж удивительным. Найти доктора в сельскую глубинку, тем более в такую глушь как Шишигино, всегда было весьма проблематично.
В этом отношении ничего не изменила и советская власть, с ее обязательной, послеучебной отработкой. Бедняги, коим выпадал жребий осчастливить своим присутствием сельскую глубинку, старались всеми правдами и неправдами, при любой возможности оттуда улизнуть. И если редкие единицы удосуживались до конца отбыть срок трудовой повинности, то уже в следующий, за окончанием отработки день, подавляющее их большинство тряслось на попутном транспорте с сумками и баулами, по направлению к ближайшему, более-менее приличному городу.
Доктор Мельниченко, оказался редким кадром, заткнувшим очередную прореху такого рода, в одном из самых глухих и удаленных от цивилизации обжитых мест.
Не смотря на это, Мельниченко, отупевшим от постоянного пьянства мозгом, все же понимал, что случись еще одна подобная история, ему несдобровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Людей поманили призрачной перспективой условно-досрочного освобождения, возможностью заработать какие-то деньги, которых хватит на первое время после выхода на свободу. Но, далеко не все деньги и не всегда, оседали в карманах сидельцев, когда подходил к концу срок, отмеренной судом изоляции от общества. Как правило, этих денег было у всех примерно одинаково, совсем чуть-чуть, чтобы хватило на первые два-три месяца жизни. А большего не нужно, так справедливо считало и тюремное начальство, и люди, на голову выше их, занимающие столичные кабинеты, курирующие систему управления исполнения наказаний.
Кто позволит бывшим зекам, гулять на свободе больше двух-трех месяцев? Нет, мил человек, хоть расшибись в лепешку, но будь добр в течении этих месяцев устроиться на работу. И совсем не важно, какая она, эта работа. Главнее всего бумага о трудоустройстве, что предъявлялась в соответствующее подразделение милиции, занимающееся проверкой бывших заключенных на предмет склонности к повторному совершению противоправных деяний, так называемому рецидиву.
Большая часть, приличных по тем временам денег, уходила на оплату различных судебных изысков. Не миновала участь сия и загремевшего на 10 лет в места не столь отдаленные, Лешкиного отца. По суду, ему помимо наказания отмеренного в годах, назначены были и существенные денежные выплаты.
По суду ему было предписано оплатить все издержки на лечение доктора Мельниченко. За его счет и протезирование дюжины зубов сельского эскулапа. Суд также постановил оплачивать ему пребывание повредившегося рассудком санитара Свидера, по кличке «Жук», в психиатрической клинике, помещенного туда, на пожизненное содержание. Еще одним пунктом финансовых затрат, стала оплата произведенных за колхозный, а следовательно государственный счет, похорон третьего участника, закончившейся трагически попойки, плюс к этому небольшая денежная компенсация семье покойного.
Эту компенсацию придумал судья, наслушавшийся модных рассуждений на этот счет и от которой, легко бы отказалась семья Шалоумова, закоренелого алкоголика и буяна, от которого жена и дети постоянно ходили в синяках. Человеком он был тяжелым по жизни и никогда, ничего не тащил в дом, более того, не прочь был и оттуда прихватить кое-что в обмен на столь любезную сердцу выпивку. Хозяйство держалось на жене, хрупкой и молчаливой женщине, покорно терпящей всю жизнь бесконечные побои и издевательства, от доставшегося ей в наказание за грехи, мужа.
Халявину даже показалось на миг, что в зале суда она ожила, похорошела, окончательно уверовав в то, что домашний мучитель и тиран, никогда больше не заявится в дом, не обидит ее и детей. Ему показалось, что в ее глазах, всегда задумчивых и печальных, блеснула на мгновение и тут же погасла искорка безумной радости. И тут же женщина опустила глаза в пол, чтобы они нечаянно не выдали переполнявшую ее радость и затеплившуюся в груди надежду на лучшую жизнь. Так и просидела она до оглашения приговора, опустив глаза в пол, теребя хрупкими ручонками, полы накинутого на плечи платка. А когда завершился суд, и она проходила мимо клетки, с убийцей мужа, не было в ее глазах иного чувства, кроме признательности. Не было на ее лице и тени сожаления об утраченном безвозвратно, супруге.
1.11. Возвращение доктора Мельниченко
Доктор Мельниченко, вернувшийся в деревню месяц спустя, ослепительно улыбался двумя рядами новеньких, отливающих белизной, фарфоровых зубов. Улыбка его была столь же ослепительной, как у плакатного героя, рекламирующего лучшую в мире, советскую зубную пасту. Доктора было не узнать, он стал совершенно не похож на себя прежнего, и дело было вовсе не в зубах, и ослепительной улыбке.
Просто он был трезв, трезв уже целый месяц, чего с ним раньше, никогда не случалось. Он и запаха спиртного не нюхал последние 30 дней. И это не мудрено ведь он лежал на излечении в больнице, где с этим делом очень строго.
Конечно и здесь, страждущие опохмелиться, или просто выпить, доставали и проносили в палаты, где и распивали, запрещенное в этих стенах спиртосодержащее зелье. Но то были обычные горожане, по большей части из простых работяг, или мелких служащих, вся жизнь которых зачастую заключалась в этом пойле, как некогда и для него самого. Им было проще в этом отношении, максимум, что им грозило, застукай их кто-нибудь из обслуживающего персонала на месте преступления, это скандал местного масштаба, с участием врачей и медсестер. В самом запущенном случае, с участием главного врача больницы, да вдобавок досрочная выписка на работу, где все обыденно и привычно, где на пьющих, на рабочем месте людей, уже давно махнуло рукой начальство.
Лишь бы люди ковырялись себе потихонечку, делали дело. Лишь бы все работало и крутилось, производственный процесс шел своим чередом. И не важно, в каком состоянии человек, главное он делает свое дело. И плевать работяге на то, что мастер в глазах двоится, а порой даже троится, их количество никоим образом не влияет на рабочий энтузиазм. Не будь их вовсе, носителей белых касок, работа все равно бы шла своим чередом, ни шатко, ни валко, от плана к плану.
Всех такая жизнь устраивала, все были довольны. Работяги потому, что им не мешали пить, и не лезли с советами в их дела. Начальство потому, что все крутилось и вертелось в заданном ритме, планы выполнялись и перевыполнялись, и все это ни коим образом не зависело от того, пришел ли сегодня слесарь дядя Вася с запахом перегара, или нет. Хотя при втором варианте начальство наверняка бы встревожилось, ибо подобного, за данным конкретным дядей Васей отродясь не замечалось.
По другому обстояли дела с доктором Мельниченко находящимся на излечении в травматологическом отделении районной больницы, который помимо принадлежности к медицине, имел честь принадлежать к одной, весьма могущественной организации. Он состоял в самой могущественной организации страны, шутки, шутить с которой себе дороже, настолько дорого, что и думать об этом страшно. Доктор Мельниченко на протяжении многих лет состоял в Коммунистической Партии Советского Союза, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Благодаря престижу и роли партии в жизни общества, вышестоящее начальство запойного доктора закрывало глаза на многочисленные жалобы, приходившие на нерадивого работника от медицины. Попробуй, прими против такого карающие меры, проблем потом не оберешься. Глядишь еще, какой-нибудь умник следователь углядит, прокурор и утвердит подозрение о том, что это ничто иное, как антисоветский наезд на направляющую и руководящую партию, а вслед за этим возникнет и уголовное дело с политической подоплекой. Суды по таким статьям известны скоростью и длинной сроков, опробовать на себе их продолжительность желающих не находилось. Именно поэтому, начальство нерадивого сельского доктора, выбрасывало в мусорную корзину, приходившие на него писульки, не желая связываться с заранее проигрышным для собственной репутации, делом.
Так бы все продолжалось и впредь, если бы не ЧП районного масштаба, в котором оказался, замешан злосчастный доктор Мельниченко. Дело наделало много шума и привлекло слишком много внимания, чтобы можно было, походя, спустить его на тормозах. И не позорить честь партии, в лице запятнавшего себя неблаговидным поступком, одного из ее членов. Хотелось по-тихому, влепить деревенскому мокрушнику по всей строгости советского закона, высшую меру социальной защиты и на этом закрыть дело.
Все и шло к этому, но в дело вмешался дотошный и непозволительно честный мент, который своим настойчивым вмешательством все испортил. Ничто не смогло на него повлиять, заставить изменить показания. Ни вмешательство привлеченного районного милицейского начальства, ни 2-го секретаря горкома КПСС, имевшего доверительную беседу с деревенским участковым, ничто не смогло заставить упрямца играть по их правилам.
И он добился-таки своего. Дошел с никому не нужной правдой до районного прокурора, а в ответ на нажим со стороны органов, еще и имел нахальство припугнуть их газетным вмешательством. Газетный шантаж возымел действие. Никому не хотелось, чтобы сор из партийной избы, выносился за пределы района. Кто его знает, какие сейчас веяния носятся вне пределов их юрисдикции. Быть может там, в столице, как раз началась очередная, уже не известно какая по счету, партийная чистка. В таком случае укрывательство партийца-оборотня, может сослужить скверную службу, попади они в подобный переплет.
Делу был дан ход. Молодой прокурор, преисполненный новомодных веяний, на этом процессе ввел еще одно новшество, когда степень вины подсудимого определяла не группа квалифицированных, юридически грамотных людей, а кучка дилетантов с улицы, так называемый суд присяжных. Очень модная на Западе вещь, выдранная местным почитателем, для нужд собственной страны. Хотя, как показала вся история государства Российского, его судебная система прекрасно обходилась, без подобных новшеств.
Благодаря вмешательству присяжных, рядовых советских граждан, не лишенных чувства сострадания и справедливости, Халявин получил наказание по минимуму. Всего 10 лет, хотя представители обвинения просили для него высшую меру наказания, или пожизненное заключение.
Лешкин отец, сразу после оглашения обвинительного приговора, был увезен тюремным воронком в неизвестном направлении. Авдеич, благодаря активному участию в деле, заработал «благодарность» от районного начальства. За чрезмерную активность, его лишили звезды с погон и перспектив получения новых звезд, в обозримом будущем. Доктор Мельниченко, в результате разразившегося скандала, с треском вылетел из партии, положив на стол партбилет по выходу из больницы. Вдобавок к этому получил столь крепкое внушение и пожелание дальнейшей плодотворной работы, что и малой их толики хватило для того, чтобы до конца жизни быть тише воды и ниже травы. Санитар Свидер по прозвищу «Жук навозный», получил пожизненную прописку в заведении, от которого любой нормальный человек шарахался, как черт от ладана. Настолько недоброй славой пользовались в народе психушки, медицинские учреждения специализированного типа. В советской стране само их название таило в себе определенный смысл, весьма негативный, но «Жуку» на это было плевать, как и на весь мир. В его безумных глазах не было ничего, кроме беспредельной пустоты, звериной отрешенности и тоски. Еще одному санитару, Шалоумову, по кличке «Шалун», в результате этого дела, достался участок на старом сельском кладбище, где он и ныне, никем не тревожимый, покоится с миром.
Дело закончилось. Все его участники получили по заслугам. Никто не остался забытым, или обделенным, а на примере Авдеича, были наказаны даже люди, не принимавшие прямого участия в деле, но оказавшиеся вовлеченными в него.
По прибытии в Шишигино, доктор Мельниченко изменился в лучшую сторону. Нет, он не перестал пить, это было бы для него непосильным испытанием. Но он прекрасно усвоил полученные в райкоме наставления, родной партии, из которой вылетел с таким треском и позором. Ему оставалось по-тихому заливать горе дармовым спиртом, которого в сельском лазарете, было неограниченное количество. Пить с горя и радости, поскольку кормившее и поившее его все эти годы место сельского доктора, не смотря на громкий скандал, в котором он оказался, замешен, осталось все-таки за ним. Что, при ближайшем рассмотрении, и не было таким уж удивительным. Найти доктора в сельскую глубинку, тем более в такую глушь как Шишигино, всегда было весьма проблематично.
В этом отношении ничего не изменила и советская власть, с ее обязательной, послеучебной отработкой. Бедняги, коим выпадал жребий осчастливить своим присутствием сельскую глубинку, старались всеми правдами и неправдами, при любой возможности оттуда улизнуть. И если редкие единицы удосуживались до конца отбыть срок трудовой повинности, то уже в следующий, за окончанием отработки день, подавляющее их большинство тряслось на попутном транспорте с сумками и баулами, по направлению к ближайшему, более-менее приличному городу.
Доктор Мельниченко, оказался редким кадром, заткнувшим очередную прореху такого рода, в одном из самых глухих и удаленных от цивилизации обжитых мест.
Не смотря на это, Мельниченко, отупевшим от постоянного пьянства мозгом, все же понимал, что случись еще одна подобная история, ему несдобровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186