- Почтение друзьям! - сказал размашисто он, увидел Настю возле Семена
и подмигнул своей догадке, опуская глаза. - Как попрыгиваешь, дядя Вин-
тиль?
- Попрыгаешь тут... утопа, а не жизнь, - отвечал с ворчаньем Прохор
Стафеев. - Курева-то привез хоть, чорт табашный?
- Курево, папаша, вредно. С него грудь трескается... - он больно пох-
лопал Прохора по плечу. - Не плакуй, папаша, привез, привез! И мясца
захватил кстати...
- От! Истинно табашный чорт... - умилился Прохор Юде.
- И спиридончик есть! - подхватил Брыкин, но сообщенью его как-то
никто не внял.
- Бедрягинцы пожертвовали... - отвечал Юда на вопросительный взгляд
Семена и малыми горстями, точно дразнил, стал высыпать на стол махорку
из карманов, из какой-то тряпки, отовсюду, где есть место. - Доброта
сердца!..
- То-то, пожертвуешь! - понятливо засмеялся Гарасим, двигая бородой.
- Мясо-те вели на кухню отнести...
А уж втаскивали и развязывали укутанные в мягкий хлам бутыли с само-
гоном. Петька Ад сыпал прибаутками. - Уже через минуту, когда вошел Жи-
банда, не узнать было зимницы. Колебались тяжкие слои махорочного дыма,
даже мешали глазу видеть. Не торопясь ни с мясом, ни с вином, плодами
мечтаний мучительно-долгих недель, барсуки наслаждались крепкими затяж-
ками едкого, крупно-зернистого самосада. Гул голосов стал глуше и похо-
дил на удовлетворенное урчанье. Всякий из новоприбывших ухитрился найти
себе место. Брыкин сидел на вытянутых ногах Петьки Ада, который, лежа
прямо на полу, с видом истинного блаженства сосал дым из огромной, по
росту ему самому, самокрутки. И чем обильней валил дым и вспыхивала ог-
нем бумага, тем больше соловели золотушные Петькины глаза.
- Ишь, прямо броненосец себе свернул! - сказал Юда, сидевший на чур-
баке над самым Петькой, и толкнул Петьку ногой в бок. Но тот не услышал,
вытягиваясь в одну прямую вместе со струйкой дыма. - Всю махорку один
выкурит! - и опять толкнул.
- Зашелся, - одобрительно откликнулся Гарасим, ссыпая махорку в ме-
шок. Подобье усмешки расправило ему ненадолго жестокие складки, бежавшие
от тонкого носа к широкому рту.
Тем временем Жибанда подошел к Насте.
- Что это ты там за белье у себя развесила? - полушутливо и слышно
для Семена спросил он, крепко пожимая Семенову руку. - Зашел, а там ров-
но занавески висят, не пройти...
- Да я тут белье постирала. Сушится, - сухо ответила Настя, и брови,
точно под холодным ветерком, набежали одна на другую. Она неумело скру-
чивала самокрутку себе и пальцы у нее дрожали.
- Так ведь ты недавно мне стирала, - не догадался Мишка, глядя ей на
руки.
- Это я ему вот стирала, - небрежно мотнула головой на Семена Настя и
отвернулась прикурить к Тешке-летучему. Тешка сидел неподалеку и, дрыгая
ногами, хохотал над очередной выходкой Юды.
- А-а... - спокойно протянул Жибанда, разом уясняя смысл всех прежних
Настиных недоговоренностей. Понял и о кладе, которого с такой жадной му-
кой добивался. - Ну-ну, пускай его сушится! Юда, - крикнул он назад, -
отвари мясца на закуску... распечатывай угощенье-то.
- Накрали-то много? - пошутил Семен.
- А жрать что станешь, коли не красть, как ты говоришь?.. - отшутился
Мишка, укрощая в себе внезапную вспышку. - В десяти местах просил - не
дают. А стукнул раз, ну и потащили всякого добра... Ты свои рассужденья
брось, не время теперь! Про отца слышал?
- Нет, а что отец? - заблестевшими глазами Семен окинул гомонивших
барсуков, мешавших слушать.
- Как же, под боком у тебя, а не знаешь! - закуривая говорил Жибанда.
- В гору Савель Петрович попер. Не знаю, правда ли, председателем в Во-
рах нонче, сказывают. Не знаю, как уже и верить... больно уж врунист
Бедрягинец тот, что сказывал. Орудует, говорит, ваш Савелий...
- Орудует, - покачал головой Семен. - Надоело, значит, в мужиках-то
сидеть! А ты не врешь? - прищурился он вдруг и усмехнулся, показывая,
что готов принять и за безвредную шутку нешуточное Мишкино сообщенье.
- Вру, как и мне врали... - уклонился Мишка. - Юда, друг, передай
огоньку... опять затухла! И не в том еще дело, - продолжал Жибанда, -
вот, видишь?.. - он протянул Семену трепаную свою папаху.
- Ну, что ж, вижу. Шапка твоя... старая шапка, - с непонятной враж-
дебностью сказал Семен.
- Шапка-то старая, да дело-то новое. Дырку видишь? Значит сзади было
стреляно, свои стреляли... Я головой учуял.
- Сзади, - повторил Семен, - а ты знаешь кто? - и приподнялся на здо-
ровой руке.
- Ты лежи, лежи... - сделала встревоженное лицо Настя.
- Э, ничего ему не будет теперь... - отстранил ее за плечо в сторону
Мишка. - Не лезь уж!..
- Ты сам не лезь! - вспыхнула Настя и вдруг поймала острый, наблюдаю-
щий сквозь махорочную завесу взгляд Юды. - Смотрит!.. - покривилась она
и сильно затянулась из папироски.
- Он, что ли, стрелял? - тихо намекнул Семен.
- Да нет, ему не из чего... На Брыкина мне думается. На вершок и про-
мазал-то! Юда без промаха бьет...
- А Воры-то взяты, что ли, были?
- Взяты ли, сами ли сдались... Какая тебе разница?
Тяжко облокотясь на колено, Мишка дымил теперь не меньше Петьки Ада.
Волосы на лбу его разлохматились, и слежавшаяся под шапкой прядь с видом
обидчивым и детским спадала на бровь. Настя зорко следила за сменой вы-
ражений лица у Семена.
- Слушай, Миша... - сказал вдруг Семен очень тихо и очень понятно. -
Ты живи с ней, если... Я вам не разлучник!
Настя выслушала Семеново признанье с каменным лицом. Потом она встала
и пошла к выходу, высоко неся обострившиеся плечи.
- Разве можно такие вещи говорить?.. - взволнованно упрекнул Мишка
Семена и пошел вон из землянки.
- Гурей, а Гурей! - захохотал вслед Насте Брыкин, с глазами уже обож-
женными самогонным паром. - Выпила бы с нами за всех пленных, военных и
обиженных, а? - и, не смущаясь строгим взглядом Мишки, шепнул что-то на
ухо Юде. Тот отпихнул его, но не прежде, чем улыбнулся, презрительно
соглашаясь.
Взбудораженные щедрыми пробами самогона, барсуки шумели, а на печке
уже закипали котелки с мясом. Потехи ради и во удовлетворение расходив-
шейся погани своей, Юда послал Брыкина за татарченком из двадцать
третьей. Тот, поднятый со сна, прибежал весь встрепанный и напуганно ог-
лядывал полупьяных верховодов.
- Эй, Махметка, садись вот сюда. Налить ему! Брыкин, отрежь Махметке
мясца! - командовал Юда. - А ну, Махметка, рассказывай - вали про Адама,
ну про это вот, как ему бог жену дал! - велел Юда, весело кривясь в по-
яснице, где бежал кавказский поясок. - Как-то подслушал Юда: татарченок,
споря о преимуществах богов, рассказывал бородачам Отпетовцам историю
Адамова грехопаденья. И теперь тормошил его Юда, сам весь дрожа, на
пьяный посмех барсукам. - Ну, пей сперва, а потом вали... ну!
- Не буду пить... не буду говорить... - отчаянно защищался татарче-
нок. - Зачем зубы скалишь? Твоя вера, моя вера... одная дорога!..
- Не гоже, не гоже! - подтвердил и Евграф Подпрятов заплетающимся
языком. - Зачем тебе на чужого бога лезть? Ты уж козыряй своего, как ты
свому-те полный хозяин, а в языке зуд...
- Я жду, Махметка, - пригрозил Юда, меняясь в лице. Зрачки у него
стали круглы и малы. - Я ведь тарабанить не буду с тобой! - и опять ло-
мался Юда в пояснице, точно выскочить хотел из кавказского ремешка.
И татарченок, повинуясь Юдиным глазам - а за глазами Юды и всей ораве
верховодов стал рассказывать, запинаясь и покрываясь пятнами жгучего
стыда, словно преступал величайший наказ отца.
- ... вот. Адама была не ваша... Адама была наша. Адама татарин был!
Бог говорит: Адамка, Адамка, ты хароший мужик... вина, свинины...
Сен-ии-улан! Я тебе бабу дам, все тебе делать будет. Сама, - и татарче-
нок почмокал с вылупленными от натуги глазами, - сама слаще арбуза!
Вот...
- Ба-абу-у?.. Их-хх... - завалив голову на колени к Андрюхе Подпрято-
ву, затрепетал в беззвучном, оскорбительном смехе Тешка. А вслед за ним
пошла хохотом и вся остальная. Со стороны казалось: не смех, а что-то
гудит, скрипит, сопит и рвется, раздираемое ногами. Смеялся и Евграф
Подпрятов, осудительно покачивая головой, - округлилась смешком и Гара-
симова бурная борода, - вытирал слезы смеха Прохор Стафеев, - счастливо
обнажал крупные, вкось поставленные зубы Петька Ад. Не смеялся только
сам Юда.
- А теперь ступай, - сказал он досказавшему все до конца татарченку,
полузакрывая глаза. - Ступай, я тебе сказал!
- Да-ай! - сказал татарченок, робко кивая на стол.
- Чего тебе дать? - низал его презрительным взглядом Юда.
- Вино дай...
Оцепенев от обиды, дергал себя за мягкий молодой ус татарченок и гля-
дел поочередно на всех, жалуясь. В его смуглой, нежной глазнице, казав-
шейся пушистою под изогнутой как лук бровью, повисла слеза. Потом она
скатилась на алое пятно стыда, тлевшее на щеке.
- Над чем вы это тут? - спросил вошедший в ту минуту Жибанда. -
А-а... - увидел он татарченка и сам долго, грубо и зло хохотал, разливая
из бутыли.

XV. Приходит зима.

Воры сами сдались, по примеру остальных, восставших. Уже в этом было
предсказание скорого конца, но все еще волновался в уезде товарищ Бро-
зин, глядя на карту, где красным карандашом была обведена Воровская ок-
руга. - Над волостями, примкнувшими к барсукам, реяли тревожные пред-
чувствия. Сперва-то и сжились с ними. Спали с чутким ухом, не загадывая
про завтрашнее. Каждый день, не отмеченный выстрелом, считался напрасной
оттяжкой немилостивого срока. Догадывались о первом снеге: по первопутку
прискрипят сани из уезда, памятен будет на долгие годы мужикам первопу-
ток того года. На барсуков смотрели уже с жалостью, а не с доверием,
хоть и видели в них свое, сильное, неразумное и по одному тому уже обре-
ченное. Да и мало просачивалось известий о барсуках в затворенные наглу-
хо от страха мужиковские избы.
От Попузинцев вышел в круговую слух, будто принялись барсуки уголь
обжигать, названье им отсюда не Барсуки, а Жоголи. В Сусаковской волости
оброс слух как бы бородкой: уголь - в город на продажу возить, набрать
уйму денег хотят и уехать в теплые места от скорого советского суда.
Семь недель гостевал тот слух по волостям, а все еще не возвращался до-
мой, к досужему Попузинцу. Наконец, воротился, и не признал в нем нера-
зумного своего детища досужий: жжется уголь для отвода глаз. "Мы-де жо-
голи, уголь жгем. Мы-де угольная артель, из пропитанья трудимся. А уби-
вали и разные непотребства творили мужики-Воры, их и крошить распра-
ве"... - Вернулся слух таким - после того, как приходил Жибанда выжимать
мирскую лепту на барсуковское кормленье.
Тут один даже убеждать порешился, что уж нет вовсе барсуков на преж-
нем месте: ушли из нор, а на их месте стоят снега, а в снегу елки.
- Проехал я, любезненькие, цельных два раза вдоль Бабашихи-т. Скажи,
хоть бы следок зайчиный!
- Пуля! Ведь они на лыже в одну тропочку ездют. Там стоит елиночка, я
видал... Она не спроста стоит! - и поднимал указательный перст к носу.
- Дак тропочка-те где ж, мякинная ты голова!? Тропочки-те ведь нету!
- А тропочку метелкой заворошило!..
Шли такие разговоры вполслуха. Где-то в окрестностях, по цельным сне-
гам, бродил Половинкин с отрядом добровольцев-мужиков же Гусаковской во-
лости, - народ бородатый, невоенный, и потому настойчивый. Первоначально
не обретали смысла в его гуляньи по снегам даже и присяжные догадчицы:
- Вот ходит, вот ходит... Боже милосливый, и чего он ходит? Чего ему
в снегах?..
Вдруг явились смыслы: в Сускии снова утвердилась советчина. Сказыва-
но, будто сами Сусаки в уезд ходоков спосылали: "Дичаем-де от безв-
ластья. Приходите ворочать нами. Утолите невозможную нашу тоску"... Да и
как было не обитать в тревоге: Суския не крепость, не железные дома, не
каменные души, мягкие! Половинкин, в метельном поле блуждавшего по без-
дорожью Сусака встретив, настрого ему приказал: "баловать перестаньте. А
иное дело - огнем пущу!". Через неделю, в день приезда уездных комиссий,
с видом облегченья вздохнула Суския, тем самым отчеркиваясь от барсуков.
За Сусаками пало Отпетово, а за Отпетовым рухнулись на колени и Гон-
чары. Призрачно было их покаянье: все сильное и молодое имело свое оби-
тание в лесах. Потому приходил ночами Половинкин, искал виновных и судил
их быстро, степень виновности прикидывая на глазок. Или назначал общест-
венное порицание, в знак чего уводил корову с лошадью, или не брал ниче-
го, а выводил бунтовщика за околицу, к овражку, где буйней гудела снеж-
ная метелка, и там оканчивал глупую повесть о его бедовых днях. Люди у
Половинкина были ему самому подстать, крепкие и выдержанные. Перенимает
охотник обычай зверя, на которого ходит. Те же барсучьи навыки перенял
на себя и Сергей Остифеич. Как и Жибанда, промышлявший хлеб скрытно,
удалью и ночным напугом, являлся Половинкин неслышно, барсучьей ступью,
по барсучьим же следам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52