Но всем тем не исчерпалась расходившаяся сила. Побежали мужики в со-
седнюю деревню, за четыре версты, в Отпетово, - попали как раз на сход.
- Мы, - кричат Малюгинские, - помогать пришли. Вы как, прикончили
своих-те, аль еще бегают?..
А Отпетовцы обсуждали на сходе: убивать им своего председателя в об-
щем порядке, или помиловать. - Своих грамотных у них по тому времени не
нашлось, один только парнишка шестнадцати годков. Он и был выбран тогда
в председатели, чтоб сидел и писал в казенную бумагу, как и все, за
двадцать пудов хлеба в год, полупастуховская цена. Парнишка и сидел, и
никому вреда, кроме пользы, не было: взрослый работник на письменных
пустяках не пропадал, да и воровать в таком возрасте еще не обучен быва-
ет человек.
С прибаутками и шутками проходило обсужденье председателевой участи.
Сам председатель стоял тут же, связанный для прилику по ногам, и хныкал,
догадываясь, что этак и до порки дело может дойти. Этим он еще более
способствовал мирскому веселью.
- Да нам, - Отпетовцы отвечают, - и бить-те некого. Офрема-писаря
бить, так ведь он - дьякон. А Иван уж больно мужик-те ладный, совестно!
Не имеем мы на него злобы...
- Так как же тогда?.. - оторопели от досады Малюгинские. - Побежим
тогда к Гончарам всем миром, сообча. У них и покроем!
Тут же, пленного председателя развязав и послав его к Иванихе за
бражкой, подняли бородатые Отпетовцы обсужденье: итти к Гончарам или не
итти. Нашелся один вихлявый солдатишко с ретивым сердцем, обучившийся
митинговать. Он вскочил тут же к одному мужику на спину и со спины
объявил наспех новопришедшую весть, будто целый полк перешел на сторону
Воров, с командирами и котелками.
- Эй вы, черти! - заорал он, вытягивая гусиную шею. - Которые за то,
чтоб Гончарам помогать, высунь руку!
- А что делать-те? - спрашивали.
- Поорудуем, уж там видно будет! - толково отвечал солдатишко.
Поднялось семнадцать рук, сосчитанных.
- А кто против, чтоб не итти? - возгласил самозванный председатель.
Опять поднялись руки, корявые и темные, как обломанные сучья на сухой
ветле, двадцать рук.
- Да ты что ж, бабка, оба раза руки подымаешь?! - озлился солдат на
престарелую, совавшуюся то туда, то сюда.
- Везде, родименький, поспеть хочу. Чтоб не забидели, стара я... -
пропела бабка. - Эвося, и Никитова бабка оба раза подымала! Нешто хуже я
Никитовой-те? Что она, что я - все одно беззубые!..
На конец концов решили: пропьянствовать этот день, засчитав его за
гуленый, двунадесятый день. А попросят подмоги - отрядить четырех мужи-
ков с топорами, наказав им настрого: до смерти никого не обижать. Это
тем более, что и стоит Отпетово в сокрытном уголку, в низмине: с малого
мало и спрашивать.
... Но покуда бушевали кровью и смехотами окрестные Ворам места, сами
Воры в суматохе и тревоге проводили похмельный день. Летучая братия и
вся молодежь уходили в лес, путеводимые Семеном и Жибандой. Прежнего
оживленья и хвастливых чаяний не стало.
Вдруг клич прошел: "запрягай вся деревня!" - С полудня заскрипели те-
леги на расхлябанном спуске из села: начался великий выезд Воров. День
выдался ненадежный, облачный и знойко-ветреный; пыльные вихри суетились
под плетнями, куры чистились к дождю. Стеной встали окрики, понуканья и
ядовитые ругательства: каждый старался злей соседа стать.
Уже навален был на телеги ветхий мужиковский обиход. Поверх укладок с
неношеным лежало перевязанное мочалом коробье, поверх коробья - иконы,
связанные стопкой, ликом к лику, а на стопках сели ревущие, от пред-
чувствия родительских бед, ребятишки. За подводами шли привязанные коро-
вы, овцы, телки - все это также не молчало. Но выезжали медленно, спешка
их казалась фальшивой. Казалось также, что не верил сосед соседу в окон-
чательность его решения покинуть насиженное место жизни. Все же, выезжая
навсегда, бросил Афанас Чигунов в колодец убитую накануне Лызловскую со-
баку, срубил Гарасим черный черемуху перед своим домом, чтоб уж не цвела
по веснам на радование вражеского взгляда. Бежать от уездной расправы -
было целью и причиной великого выезда Воров.
Телеги шли и по две и по три в ряд, где было место, заезжали не
только по несжатому полю, но и по конопле и по льну. Не было особой нуж-
ды травить и попирать бабье достояние, - нарочно заезжали в самую гущу
посева, оставляя глубокую колею. С тем же чувством горечи и отчаянья
разбивал Егор Иваныч Брыкин по приходе в Воры крылечную резьбу, плоды
стольких усилий и затрат.
На первую версту с избытком хватило храбрости и удальства, так же
хвастает и обреченный - когда ведут его на последнее место - заламывая
шапку на-бекрень. В разговорах проглядывала горделивость, происходившая
от сознанья такой решительности, неслыханной доселе у мужика. Оправ-
даньем выезда служило и то, что-де везде земля, от земли не уедешь, и на
каждой, незасеяной, лопух растет, и каждую землю заповедано пахать.
На второй версте стала как-то слишком криклива мужиковская отвага.
- Зажгут нас... - сказала крепкая баба, ехавшая с больным мужем, и
заплакала.
Муж ее, укутанный и похожий на больную сову, ворочал ввалившимися
глазами и уже не в силах был остановить женина карканья.
- Сляпала баба каравай!.. - забасил насмешливо хромой дядя Лаврен,
свертывая журавлиную ногу, и подхлестнул своего конька. Удар пришелся
как-то вкось, взлетели два овода с коньковой спины, но сам конек не при-
бавил шагу, словно понимал, что незачем, нет такой причины в целом све-
те, уезжать дяде Лаврену от родного поля, по которому ходила еще праде-
дова соха. - Хоть врала-те покруглей-ба! - продолжал Лаврен. - Мы каждо-
годно, почитай, сгораем, на том стоим. Сгорим, построимся и еще ближе к
речке подойдем. Покойника Григорья-т Бабинцова дед сказывал: Архан-
дел-село в четырех верстах от Курьи отстояло, а мы, эвон, в версте лег-
ли. Зажгу-ут!..
И опять хныкали ребята, скрипели тележные оси, гудели овода, отстуки-
вали устрашенные мужиковские сердца медленные минуты пройденного пути.
Третью версту проехали уже в молчаньи: верста как верста, радоваться не-
чему - лужок, по лужку цветочки, в сторонке древяной крестик по челове-
ке, погибшем невзначай, воробьи на кресту... Четвертая верста выдалась
какая-то овражистая, стал накрапывать дождь. Упадали начальные крупные
брызги наступающего проливня и в дорожную пылищу и на колесный обод бес-
семейной вдовы Пуфлы, и на казанскую укладку бабки Моти. Упала капля и
на кровянистый нос дяде Лаврену. И вдруг увидели мужики: из гуська вые-
хав в сторону, вспять повернул дядя Лаврен и со чрезмерным усердием зас-
тегал конька. Конек брыкнулся и шустро побежал. Возмутились мужики на
хромого Лаврена.
- А я, - обернулся с подводы Лаврен, - понимаете, мужучки... огонька
в лампадке не задул. Неровен час!.. уж пускай лучше...
За Лавреном поворотил вдруг и Евграф Подпрятов, косясь на дождящее
небо.
- Эй, ты, доможила... - со злобой захохотали вослед ему остающиеся, -
аль тоже лампадку оставил?!.
Подпрятов только рукой на небо махнул, - затараторила его подвода по
иссохшимся комьям пара, как говорливая молодка у чужого крыльца. Ос-
тальные продолжали ехать, уже с понурыми головами, уже совсем небыстро:
в моросящей неверной дали мало виделось утешенья мужиковским глазам.
Дождь усиливался, поднимался ветер. Воздух напрягся как струна, толстая
и густого звука. Кусты пригнулись как перед скачком. Деревья зашумели о
буре. Весь поезд остановился как-то сам собой.
Вдруг на подводе своей, поверх сундуков, вскочил Сигнибедов. Он стоял
во весь рост, беспоясый, и ветер задирал ему синюю рубаху, казал людям
плотный и волосатый его живот. Ветер же заметал наотмашь ему бороду и
обострял еще более жуткий его взгляд.
- Мужички, а мужички... - закричал Сигнибедов отчаянным голосом, си-
лясь перекричать бурю. - Мужички... а ведь ехать-те нам некуда!!.
Он оборвался, словно дух ему перехватило ветром. И вдруг все сразу
поняли, всем нутром, каждой кровинкой истощенного тоскою тела, что впе-
реди нет ничего, что мужик без своей земли и телега без колес - одно и
то же, а позади теплый дом, на нем крыша, а под крышей печь. - Сигнибе-
дов, соскочив на землю, ужасными глазами уставился в дугу своей подводы.
И ветру пронзительно подтявкивал привязавшийся откуда-то щенок, - такой
смешной, с человеческими бровями.
- Гроза идет, - строго сказал Супонев и резко повернул лошадь назад.
Это было знаком к тому, чтобы весь поезд повернул вспять и через миг
загрохотала вся дорога бешеными колесами. Неслись с бурей наперегонки,
ссутуленные и прямые, покорные и затаившиеся в тайниках сердца. Иные -
грызя конец кнутовища, иные - держа распущенные вожжи в раскинутых нак-
рест руках, иные - окаменело сидя, иные - окаменело стоя, иные с глаза-
ми, красными от ужаса, иные и вовсе с закрытыми глазами. Все гнали без-
жалостно пузатых и беспузых, равно задыхающихся и храпящих кляч. Бабы
сидели сжавшись крепко прижимая к себе ребят, и уже заострились носы у
них, и уже побледнели бабьи губы, закушенные зубами изнутри, - беда
приблизилась на взмах руки.
...И, когда прискакали Воры на ту самую землю, с которой навечно свя-
заны были веками и кровью сотен предыдущих лет случилось последнее со-
бытье того суматошного дня. Откуда-то из-за угла выскочила навстречу им
босоногая Марфушка. С непокрытой головой, полной репья и разной колючей
пакости, в юбке, сбившейся от бега к ногам, потому что оборвалась ка-
кая-то единственная застежка, она бежала с горы, прискакивая, навстречу
несущимся мужикам, с поднятыми руками, срамная, мокрая и жуткая жутью
глубокого безумия. Но нежность, неуказанная дуре, - самая радость удов-
летворенной нежности, отражена была в ее лице и бровями, жалобно вскину-
тыми вверх, и изломом рта, потерявшего вдруг всю свою обычную грубость.
- ... женитка натла... Женитка натла! - верещала она и бежала прямо
на храпящих лошадей. - Ноготками отрыла, ноготками!.. - захлебывалась
Марфушка и показывала свои огромные руки, исцарапанные в кровь, скрючен-
ные так, словно и впрямь держала в них красную птицу дурьей радости, по-
рывающуюся улететь. - Мой, мой... хоротый... ненаглядный, ангелотек
мой!..
Впереди всего поезда мчался в парной подводе черный Гарасим. Кони Га-
расимовы - Гарасиму братья по нраву. Был зол на Марфушку Гарасим-шорник
за отпущенного Серегу Половинкина. Он цикнул на лошадей, даже не двинув
лицом, и те черным вихрем проскочили через Марфушку, проставив только
три копытных знака: на ноге, на груди и лбу. И уже не удержать было
расскакавшихся Воров, хоть и в гору. На расправу мчались, и требовали
последней удали растерявшиеся сердца.
...После ливня вспомнили о потоптанной конями Марфушке и пошли уб-
рать. Она лежала в водоотводном рву, куда сползла перед смертью, уже вся
переломанная. Кто-то догадался зайти и на Бараний Лоб, где под березой
зарыт был Петя Грохотов. Босоногая кричала правду. Петя Грохотов был вы-
нут из могильной неглубокой ямы и сидел, прислоненный к березе.
А перед ним, на мокрой траве, расставлены были в любовном порядке все
Марфушкины игрушки: цветные черепки с Свинулинской усадьбы, облохматив-
шийся кубарик, убогий пучечек васильков и курослепа, обрывок пестрой
ленты и та ржаная лепешка, которую подал ей утром богомольный Евграф.
Видно забавляла, как умела, Марфушка молчащего своего жениха. Значит
было суждено и Пете Грохотову стать Марфушкиным женихом. Положили их
вместе. И Сигнибедов, почему-то хлопотавший больше всех, поскидал туда
же, в яму, сапогом все ведьмины игрушки. - С той поры и звалось высокое
место под березой уж не Бараньим Лбом, а Марфушкиной Свадьбой.
II. Рождение Гурея.

В утро Настина прихода они долго сидели наедине. Уже были съедены две
миски - вчерашних щей и творога, размятого в молоке. Уже были рассказаны
Настей подробности всех событий, нагрянувших на Зарядье и изменивших пу-
ти его раз и навсегда.
- ... Дудин-то выбежал из ворот, крича. Я не слышала, зимние рамы уже
были вставлены у нас...
- ... зеркала из "Венеции" увозили. Папенька и говорит: "кто ж так
зеркала грузит! На первой яме потрескаются!". А тот обернулся, да и ска-
зал: "не ваше дело, товарищ"...
- ... голодали. Шубы ночью украли...
- ... папеньке сказали, что дом наш на Калужской будут на дрова раз-
бирать. Три ночи караулить ходил... Там и простудился.
- ... Катя на службу в губкожу поступила. Губкожа!..
Рассказывая, Настя глядела на пол, словно чувствовала на себе ка-
кую-то вину перед Семеном. Но не только неурочность часа разделяла их в
то утро. Если б встреча их произошла в городе, все было бы по-иному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52