!.
- ... раззор, раззор! - безостановочно выла какая-то, напрасно силясь
прорваться к продкомиссару сквозь непроницаемое кольцо баб.
Бабы оттирали баб назад и сами лезли на продкомиссара, который терпе-
ливо повертывал голову то в одну, то в другую сторону. Какая-то, кривая
и бесстыжая, со сбившимся назад платком, кричала пронзительно в самое
его ухо, опираясь на его же плечо:
- А у меня вот петух сломался... кур не топчет совсем! Дедку что ль
закажу, чтоб кур топтал?..
Комиссар не слышал, а когда услышал, то потер себе лоб, чтоб понять и
вдуматься - мешал крик. А когда добрался до смысла петуховой поломки,
стало уже поздно. Бабы, атаковавшие двух передних, очевидно были злей и
упористей. Напрасно Лызлов и шуткой и угрозой и щипком за мужнее место
силился отбиться от бабьего напора. Волна все подымалась, и уже нельзя
было уйти из-под волны.
Тут Фетинья, которая жгуче крапивы и горчей полыни, подхватила куру,
запутавшуюся в бабьих подолах и напрасно искавшую выхода, и смаху кинула
ее красноармейцу в лицо. Это случилось быстро. Тот не успел остеречься,
куриная лапа попала ему прямо в глаз. Он зашатался, зажмурился и не-
вольно отпихнулся от баб винтовкой. На беду, в сутолоке бабьего бунта
находилась и безвредная Рублевская молодайка, - ходила на шестом месяце.
Удар пришелся ей в живот. Она высоко и нелепо взмахнула раскинутыми ру-
ками и с пронзительным криком "убили" повалилась на земь, среди рассту-
пившихся в ужасе баб.
Вопль Аксиньи Рублевой был как бы молнией, гром не замедлил. Сотня
бабьих голосов подхватила Аксиньин вопль. Улица стала пустеть, бабы раз-
бегались. И точно только этого последнего сигнала и ждали мужики. В под-
воротнях, в плетнях, в углах и закоулках заворошилось живое и рассержен-
ное. Мужики бежали с кольями, косами и топорами. Вынесся откуда-то и
Егор Брыкин. Блестя полоумными глазами, он волочил за собой шестерину,
взмахнуть которой все равно у него не хватило б сил.
- В колья... На тетку Комуну в колья!! - трубным голосом завывал Сиг-
нибедов и несся снизу в распахнутой жилетке, обливаясь потом и вытаращив
глаза.
- ... о-о-о!.. - ревел Гарасим черный и несся с колом сверху, взмывая
пыль гулким топом яловочных сапог.
Все трое - Лызлов, красноармеец и продкомиссар, - сбившись в кучу,
оцепенело глядели вокруг себя. У Лызлова, как от великой боли, оскали-
лись зубы, и был жуток желтый оскал крепких его зубов. Продкомиссар тер
себе подбородок, бормоча что-то непослушными губами. А третий, зажимая
ладонью подбитый глаз, с ужасом глядел уцелевшим глазом на бабу, повер-
женную во прах, на лежавшую рядом с ней винтовку. Красивое лицо Рублевс-
кой молодайки синело и зверело от судорог. Отовсюду приближались.
- ... что ж это вы, товарищи, бабу мою обидели? - ядовито прошипел
кто-то сзади.
Они обернулись все трое. Тут-то и наскочил на них верхним ястребиным
летом Гарасим черный.
XIII. Воры гуляют.
Сергей Остифеич провел весь тот день до самого вечера в Чекмасове.
Телефон не действовал, но в трубке как-то звенело, словно кто подд-
разнивал с другого конца порезанного провода. К вечеру Сергей Остифеич
затянул ремень на шинели потуже и выехал в Воры. К этому времени уже со-
вершенно сложился у Сергея Остифеича план: надо заехать в Воры, за бума-
гами и с каким-нибудь поручением уезжать в уезд от начинающихся бес-
чинств... Ехал он не спеша, потому что небезопасно было шуметь по темени
возле этого края Кривоносовых болот. По-разному шалила в этом месте ле-
тучая братия над проезжими. А лошадь у Половинкина была белая: - хорошая
цель и по темноте. В одном повороте дороги Сергей Остифеич даже соскочил
с лошади и вел ее на поводу, пока не миновал подозрительный осинник.
Сергей Остифеич был прав: уже не храбрость, а глупость - подставлять се-
бя под баловную пулю незнакомого удальца.
С самого начала Попузинского луга ударил по Сергею Остифеичу ветер,
донес всплески дальнего набата. Место тут было очень просторное. Сергей
Остифеич вскочил в седло и хлестнул лошадь. Воры, окруженные лесами, не
были видны Сергей Остифеичу: Сергей Остифеич подъезжал с юга. Тут ему
показалось, что видит на облаке отсвет огня. Причина набата стала ясна.
Опасности не предвиделось. Сергей Остифеич еще раз подхлестнул кобылку.
С опушки, ближней к Ворам, стало видно: пожар, - очевидно горел ка-
кой-нибудь из крайних домов. "Разойтись пожар не может, ветер не в ту
сторону. А вместе с тем и хорошо: вниманье мужиков хотя бы временно отв-
лечется на пожар. А там, может быть, и совсем схлынет, рассеется мужи-
ковское волненье. Недолог мужиковский гнев!" Так думал Половинкин, тря-
сясь в седле. Набат стал опять слышен. Исступленно и без сопровожденья
малых колоколов, бухал большой, в суматохе утерявший все свое досто-
инство старшинства. "Должно быть, Пуфла горит!" - подтвердил свои догад-
ки Половинкин и в третий раз подогнал коня.
Он приближался к Ворам бесшумно, тонули в глубокой пыли стуки копыт.
И вдруг перед самым селом стало жутко. Он напрягся до багрового стыда и
переупрямил страх. Привязав кобылку к перилам моста, он пеше добрался до
подъема холма. Попалось на пути подобие водоотводного рва, Половинкин
переполз его. К этому времени стало совсем темно, приходилось итти почти
наощупь. Так, в темноте, он нашарил плетень крайнедеревенца. Жгучее, не-
осознанное любопытство охватило Сергей Остифеича, - вот так же в царскую
войну, когда в темноте нужно было миновать вражеский дозор или черный
наблюдающий глазок пулеметного гнезда. Это было любопытство здорового
человека к смерти. - Приникнув к плетню, выглянул.
Несмотря на потемки, улица была вся видна, освещенная лохматым светом
пожара. Горела исполкомская изба, стоявшая чуть-чуть на отлете. Ветер
затих, и огонь выпрямился. Дыма не было, целые рои небыстрых искр порха-
ли по темноте. Красные сумерки стояли над селом. В улицах царило непо-
нятное оживленье. Вдруг оборвался набат. Кто-то, перебегая от дома к до-
му, кричал хрипло и властно, из последних сил: "Братцы, оружайтесь!
Братцы...". Его призыву отвечал неровный гул. Сергей Остифеич не мог
оторвать остановившегося взгляда от горящего исполкома. Покорял его и не
отпускал итти этот огромный столб почти неподвижного огня.
Упавшее сердце стучало мелко и часто. Казалось бы: бежать Сереге,
шпорить до крови белую кобылу, скакать с донесением в уезд. Но произошло
другое. Село встало под знак мятежа. Исполком горел. Все нити подчинения
его уезду были порваны. Половинкин ощутил себя освободившимся ото всех
недавних забот. Теперь он принадлежал себе самому. И целый вихорь осмыс-
ленных, здравых решений не одолел одного, неосмысленного. Что-то пошеве-
лилось в груди, и грудь вздохнула, и тотчас же где-то там, на глубине
пощекоталось удивительное желание - быть там, посреди криков, смятенья и
опасности. Не отрезвленный и холодом ночи, он стал пробираться за околи-
цей к середине села.
Вдруг, совсем вблизи, загромыхала подвода. Дорога освещалась тем же
огненным столбом. В свете его Половинкин узнал: Воровской поп, Иван Маг-
нитов, удирал на телеге, нагруженной доверху поповским скарбом и ре-
бятьем. Сам он сидел на пузатом комоде и держал на коленях, в обнимку,
самовар. После заворота дороги влево все это стало еле приметно, и
только в глянце самовара предательски торчал красный отсвет пожара.
"Ага, бежишь!", с насмешливым волнением подумал Половинкин и хотел уже
продолжать свое опасное предприятие, но во время прижался к черной стене
мужиковской бани. В мимобегущей, темной и широкой фигуре, спотыкавшейся
и падавшей, узнал Сергей Остифеич попадью. Она догоняла поспешающего му-
жа, задыхаясь и крича шопотом:
- Отец, отец... поднос-те забыл! Возьми, накось, поднос-те... - так с
подносом, прижимая его к груди, и побежала она под спуск холма, напрасно
взывая к мужу.
Движенье на селе необъяснимо усилилось. Горланили мужики, как бабы, и
бабы ругались, как мужики. Куриный бунт, куриная смехота разбухла в
страшную тучу на всю округу. Ужасом и кровью захлебнулись Воры в тот
день. Временами, нежданная как соглядатай, перебегала оголившуюся полян-
ку неба луна и опять зарывалась в давящую мякоть облаков. И опять, как и
Половинкин, терзаемый смертным любопытством, выскальзывала на долю мину-
ты и опять пугливо пряталась. Было чему пугаться...
Уже вошла в Воры всем количеством летучая братия, доселе укрывавшаяся
в лесах. Мужики встречали сыновей, бабы - мужей. Сигнибедов, разойдясь в
порыве заметавшегося сердца, потрошил напропалую остатки своей торговли,
сооружая угощенье чужакам. Есть никому не хотелось, пропала обычная жад-
ность к еде. Нужно всем было пить, стало красно в мужиковских глазах от
сожигающей жажды. Пронырливостью Егора Брыкина был открыт на радость
всем целый самогонный завод в омшаннике у бабки Мятлы, повитухи. Пили
дико и ковшом, и блюдечком, и прямо так - в прихлебку.
Хмельным и шатким шагом вышел с одного конца села Дмитрий Барыков,
неся за плечом гармонь. Возле колодца как раз столкнулся он с Андрюшкой
Подпрятовым и Егором Брыкиным, приятелями давнего детства. Вышли они с
трех разных сторон, тоже хмельные, наобум, в неизвестность пьяной тьмы,
а за плечами у обоих тоже повизгивало по гармони. - Брыкин пьяным только
прикидывался.
Как столкнулись, так остановились недоуменно, разом, по-бараньи выс-
тавив лбы.
- Жену пришиб, - самодовольно сказал Егорка и, сорвав картуз, повел
им так, словно приветствовал теперешнюю свою хозяйку, самогонную раз-
гульную ночь.
- Ге-е... - проблеял Андрюшка. - До смерти?
- Не, поучил только... - визгливо прохохотал Брыкин.
Постояли они и еще немного, носами к носу. Где-то бегали, кто-то кри-
чал. Душило зноем, потому что заперли нахлынувшие тучи все небесные от-
душины. Уже не луной, а зарницами поминутно вспыхивало небо, черное как
черный порох. Вдруг Андрюшка крякнул и ловко подернул плечом. Трехрядка
его вздрогнула звуком и, как ученая собачонка, перескочила прямо под ру-
ку. То же проделали и приятели. Разом нажали все трое по четыре заветных
клапана, разом растянулись гармонные голенища во весь возможный мах...
Как когда-то! - сотни лет назад, когда все трое и без вина бывали
пьяны - шли они рядком, гудя в самодельные гуделки. Потом, - поживших в
городе сильней манила жизнь, - вот так же ходили, выворачиваясь наизнан-
ку в жениховском чванстве, покрикивая песни. Тогда еще пыжилась из них
младость: - подергивали робкий ус, чтоб рос скорей, девкам на сердечную
пагубу. И вот снова, три неразделимых друга, вкусивших от соблазнов жиз-
ни, били злыми пальцами по гармонным ладам, и пели лады плясовым напевом
о скорбном, непутном, нерадостном...
Худое лицо свое со впалыми щеками, распухшее и красное, на сторону
завернув до отказа, грянул во всю глотку Митя Барыков:
............. э-эх,
загуляли заворуи,
поддавай, старуха, щов!..
А уж по заулкам бежали к ним однодеревенцы и чужаки из летучих, уда-
лые и тихие, рябые и гладкие, богатеи и голь.
- ... пьяно, Тимак! - закричал один из них, маша руками так и сяк.
- На бугре стоим! - отвечал неизвестный Тимак во всю грудь. - Нам
что! Мы всяку бяку пьем...
- Миленький... и мухомором упиться можно! - лез первый.
- Котуй, ребятишши... - отупело сказал какой-то, непрестанно топоча
ногами в лаптях.
Крики усилились, подходила новая шумливая ватага.
- Поймали... Пленного поймали! - суетливо возглашал Савелий Поротый,
тычась впереди. Савельев хмель всегда мягок и весел.
- Кого пымали?.. - насторожился Брыкин и повел носом, вынюхивая.
- Серегу-Гусака словили - объявил невеликого роста, но великого
объема в груди человек, летучий Тешка. - Мишки-т Жибанды нет ли тут? Он
давно у нас на Серегу зарился!
Раздались крики:
- Не е, Мишка там... У Савелья в избе.
- У нас, у нас Мишка. С Семеном моим совещаются, как теперь дело по-
вести, - хвастался ото всей души Савелий. - Насчет Рассеи обсуждают,
брать или не брать!
Куча остановилась. В середине ее стоял, выдаваясь ростом, Серега По-
ловинкин. Он щупал себе спину и поводил глазами, словно хотел запомнить
всякое лицо.
- Хлястик-то оборвался. Поищите, тут где-нибудь... - попросил Поло-
винкин.
- И без хлястика! все равно теперь... - сказал какой-то, державший
Серегу под руку.
- На комаря его! - запросил кто-то сзади.
- На огонек...
- Мы и без Мишки!..
Половинкин посапывал носом и кусал губы, совсем заворачивая их вов-
нутрь. Сзади опять закричали:
- На комаря!.. На кома-арика-а...
- Комарь-то не ловок теперь, - озабоченно возглашал босой и древний
старик, только затем и выползший со своих полатей, чтоб обсудить с моло-
дыми Серегину казнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- ... раззор, раззор! - безостановочно выла какая-то, напрасно силясь
прорваться к продкомиссару сквозь непроницаемое кольцо баб.
Бабы оттирали баб назад и сами лезли на продкомиссара, который терпе-
ливо повертывал голову то в одну, то в другую сторону. Какая-то, кривая
и бесстыжая, со сбившимся назад платком, кричала пронзительно в самое
его ухо, опираясь на его же плечо:
- А у меня вот петух сломался... кур не топчет совсем! Дедку что ль
закажу, чтоб кур топтал?..
Комиссар не слышал, а когда услышал, то потер себе лоб, чтоб понять и
вдуматься - мешал крик. А когда добрался до смысла петуховой поломки,
стало уже поздно. Бабы, атаковавшие двух передних, очевидно были злей и
упористей. Напрасно Лызлов и шуткой и угрозой и щипком за мужнее место
силился отбиться от бабьего напора. Волна все подымалась, и уже нельзя
было уйти из-под волны.
Тут Фетинья, которая жгуче крапивы и горчей полыни, подхватила куру,
запутавшуюся в бабьих подолах и напрасно искавшую выхода, и смаху кинула
ее красноармейцу в лицо. Это случилось быстро. Тот не успел остеречься,
куриная лапа попала ему прямо в глаз. Он зашатался, зажмурился и не-
вольно отпихнулся от баб винтовкой. На беду, в сутолоке бабьего бунта
находилась и безвредная Рублевская молодайка, - ходила на шестом месяце.
Удар пришелся ей в живот. Она высоко и нелепо взмахнула раскинутыми ру-
ками и с пронзительным криком "убили" повалилась на земь, среди рассту-
пившихся в ужасе баб.
Вопль Аксиньи Рублевой был как бы молнией, гром не замедлил. Сотня
бабьих голосов подхватила Аксиньин вопль. Улица стала пустеть, бабы раз-
бегались. И точно только этого последнего сигнала и ждали мужики. В под-
воротнях, в плетнях, в углах и закоулках заворошилось живое и рассержен-
ное. Мужики бежали с кольями, косами и топорами. Вынесся откуда-то и
Егор Брыкин. Блестя полоумными глазами, он волочил за собой шестерину,
взмахнуть которой все равно у него не хватило б сил.
- В колья... На тетку Комуну в колья!! - трубным голосом завывал Сиг-
нибедов и несся снизу в распахнутой жилетке, обливаясь потом и вытаращив
глаза.
- ... о-о-о!.. - ревел Гарасим черный и несся с колом сверху, взмывая
пыль гулким топом яловочных сапог.
Все трое - Лызлов, красноармеец и продкомиссар, - сбившись в кучу,
оцепенело глядели вокруг себя. У Лызлова, как от великой боли, оскали-
лись зубы, и был жуток желтый оскал крепких его зубов. Продкомиссар тер
себе подбородок, бормоча что-то непослушными губами. А третий, зажимая
ладонью подбитый глаз, с ужасом глядел уцелевшим глазом на бабу, повер-
женную во прах, на лежавшую рядом с ней винтовку. Красивое лицо Рублевс-
кой молодайки синело и зверело от судорог. Отовсюду приближались.
- ... что ж это вы, товарищи, бабу мою обидели? - ядовито прошипел
кто-то сзади.
Они обернулись все трое. Тут-то и наскочил на них верхним ястребиным
летом Гарасим черный.
XIII. Воры гуляют.
Сергей Остифеич провел весь тот день до самого вечера в Чекмасове.
Телефон не действовал, но в трубке как-то звенело, словно кто подд-
разнивал с другого конца порезанного провода. К вечеру Сергей Остифеич
затянул ремень на шинели потуже и выехал в Воры. К этому времени уже со-
вершенно сложился у Сергея Остифеича план: надо заехать в Воры, за бума-
гами и с каким-нибудь поручением уезжать в уезд от начинающихся бес-
чинств... Ехал он не спеша, потому что небезопасно было шуметь по темени
возле этого края Кривоносовых болот. По-разному шалила в этом месте ле-
тучая братия над проезжими. А лошадь у Половинкина была белая: - хорошая
цель и по темноте. В одном повороте дороги Сергей Остифеич даже соскочил
с лошади и вел ее на поводу, пока не миновал подозрительный осинник.
Сергей Остифеич был прав: уже не храбрость, а глупость - подставлять се-
бя под баловную пулю незнакомого удальца.
С самого начала Попузинского луга ударил по Сергею Остифеичу ветер,
донес всплески дальнего набата. Место тут было очень просторное. Сергей
Остифеич вскочил в седло и хлестнул лошадь. Воры, окруженные лесами, не
были видны Сергей Остифеичу: Сергей Остифеич подъезжал с юга. Тут ему
показалось, что видит на облаке отсвет огня. Причина набата стала ясна.
Опасности не предвиделось. Сергей Остифеич еще раз подхлестнул кобылку.
С опушки, ближней к Ворам, стало видно: пожар, - очевидно горел ка-
кой-нибудь из крайних домов. "Разойтись пожар не может, ветер не в ту
сторону. А вместе с тем и хорошо: вниманье мужиков хотя бы временно отв-
лечется на пожар. А там, может быть, и совсем схлынет, рассеется мужи-
ковское волненье. Недолог мужиковский гнев!" Так думал Половинкин, тря-
сясь в седле. Набат стал опять слышен. Исступленно и без сопровожденья
малых колоколов, бухал большой, в суматохе утерявший все свое досто-
инство старшинства. "Должно быть, Пуфла горит!" - подтвердил свои догад-
ки Половинкин и в третий раз подогнал коня.
Он приближался к Ворам бесшумно, тонули в глубокой пыли стуки копыт.
И вдруг перед самым селом стало жутко. Он напрягся до багрового стыда и
переупрямил страх. Привязав кобылку к перилам моста, он пеше добрался до
подъема холма. Попалось на пути подобие водоотводного рва, Половинкин
переполз его. К этому времени стало совсем темно, приходилось итти почти
наощупь. Так, в темноте, он нашарил плетень крайнедеревенца. Жгучее, не-
осознанное любопытство охватило Сергей Остифеича, - вот так же в царскую
войну, когда в темноте нужно было миновать вражеский дозор или черный
наблюдающий глазок пулеметного гнезда. Это было любопытство здорового
человека к смерти. - Приникнув к плетню, выглянул.
Несмотря на потемки, улица была вся видна, освещенная лохматым светом
пожара. Горела исполкомская изба, стоявшая чуть-чуть на отлете. Ветер
затих, и огонь выпрямился. Дыма не было, целые рои небыстрых искр порха-
ли по темноте. Красные сумерки стояли над селом. В улицах царило непо-
нятное оживленье. Вдруг оборвался набат. Кто-то, перебегая от дома к до-
му, кричал хрипло и властно, из последних сил: "Братцы, оружайтесь!
Братцы...". Его призыву отвечал неровный гул. Сергей Остифеич не мог
оторвать остановившегося взгляда от горящего исполкома. Покорял его и не
отпускал итти этот огромный столб почти неподвижного огня.
Упавшее сердце стучало мелко и часто. Казалось бы: бежать Сереге,
шпорить до крови белую кобылу, скакать с донесением в уезд. Но произошло
другое. Село встало под знак мятежа. Исполком горел. Все нити подчинения
его уезду были порваны. Половинкин ощутил себя освободившимся ото всех
недавних забот. Теперь он принадлежал себе самому. И целый вихорь осмыс-
ленных, здравых решений не одолел одного, неосмысленного. Что-то пошеве-
лилось в груди, и грудь вздохнула, и тотчас же где-то там, на глубине
пощекоталось удивительное желание - быть там, посреди криков, смятенья и
опасности. Не отрезвленный и холодом ночи, он стал пробираться за околи-
цей к середине села.
Вдруг, совсем вблизи, загромыхала подвода. Дорога освещалась тем же
огненным столбом. В свете его Половинкин узнал: Воровской поп, Иван Маг-
нитов, удирал на телеге, нагруженной доверху поповским скарбом и ре-
бятьем. Сам он сидел на пузатом комоде и держал на коленях, в обнимку,
самовар. После заворота дороги влево все это стало еле приметно, и
только в глянце самовара предательски торчал красный отсвет пожара.
"Ага, бежишь!", с насмешливым волнением подумал Половинкин и хотел уже
продолжать свое опасное предприятие, но во время прижался к черной стене
мужиковской бани. В мимобегущей, темной и широкой фигуре, спотыкавшейся
и падавшей, узнал Сергей Остифеич попадью. Она догоняла поспешающего му-
жа, задыхаясь и крича шопотом:
- Отец, отец... поднос-те забыл! Возьми, накось, поднос-те... - так с
подносом, прижимая его к груди, и побежала она под спуск холма, напрасно
взывая к мужу.
Движенье на селе необъяснимо усилилось. Горланили мужики, как бабы, и
бабы ругались, как мужики. Куриный бунт, куриная смехота разбухла в
страшную тучу на всю округу. Ужасом и кровью захлебнулись Воры в тот
день. Временами, нежданная как соглядатай, перебегала оголившуюся полян-
ку неба луна и опять зарывалась в давящую мякоть облаков. И опять, как и
Половинкин, терзаемый смертным любопытством, выскальзывала на долю мину-
ты и опять пугливо пряталась. Было чему пугаться...
Уже вошла в Воры всем количеством летучая братия, доселе укрывавшаяся
в лесах. Мужики встречали сыновей, бабы - мужей. Сигнибедов, разойдясь в
порыве заметавшегося сердца, потрошил напропалую остатки своей торговли,
сооружая угощенье чужакам. Есть никому не хотелось, пропала обычная жад-
ность к еде. Нужно всем было пить, стало красно в мужиковских глазах от
сожигающей жажды. Пронырливостью Егора Брыкина был открыт на радость
всем целый самогонный завод в омшаннике у бабки Мятлы, повитухи. Пили
дико и ковшом, и блюдечком, и прямо так - в прихлебку.
Хмельным и шатким шагом вышел с одного конца села Дмитрий Барыков,
неся за плечом гармонь. Возле колодца как раз столкнулся он с Андрюшкой
Подпрятовым и Егором Брыкиным, приятелями давнего детства. Вышли они с
трех разных сторон, тоже хмельные, наобум, в неизвестность пьяной тьмы,
а за плечами у обоих тоже повизгивало по гармони. - Брыкин пьяным только
прикидывался.
Как столкнулись, так остановились недоуменно, разом, по-бараньи выс-
тавив лбы.
- Жену пришиб, - самодовольно сказал Егорка и, сорвав картуз, повел
им так, словно приветствовал теперешнюю свою хозяйку, самогонную раз-
гульную ночь.
- Ге-е... - проблеял Андрюшка. - До смерти?
- Не, поучил только... - визгливо прохохотал Брыкин.
Постояли они и еще немного, носами к носу. Где-то бегали, кто-то кри-
чал. Душило зноем, потому что заперли нахлынувшие тучи все небесные от-
душины. Уже не луной, а зарницами поминутно вспыхивало небо, черное как
черный порох. Вдруг Андрюшка крякнул и ловко подернул плечом. Трехрядка
его вздрогнула звуком и, как ученая собачонка, перескочила прямо под ру-
ку. То же проделали и приятели. Разом нажали все трое по четыре заветных
клапана, разом растянулись гармонные голенища во весь возможный мах...
Как когда-то! - сотни лет назад, когда все трое и без вина бывали
пьяны - шли они рядком, гудя в самодельные гуделки. Потом, - поживших в
городе сильней манила жизнь, - вот так же ходили, выворачиваясь наизнан-
ку в жениховском чванстве, покрикивая песни. Тогда еще пыжилась из них
младость: - подергивали робкий ус, чтоб рос скорей, девкам на сердечную
пагубу. И вот снова, три неразделимых друга, вкусивших от соблазнов жиз-
ни, били злыми пальцами по гармонным ладам, и пели лады плясовым напевом
о скорбном, непутном, нерадостном...
Худое лицо свое со впалыми щеками, распухшее и красное, на сторону
завернув до отказа, грянул во всю глотку Митя Барыков:
............. э-эх,
загуляли заворуи,
поддавай, старуха, щов!..
А уж по заулкам бежали к ним однодеревенцы и чужаки из летучих, уда-
лые и тихие, рябые и гладкие, богатеи и голь.
- ... пьяно, Тимак! - закричал один из них, маша руками так и сяк.
- На бугре стоим! - отвечал неизвестный Тимак во всю грудь. - Нам
что! Мы всяку бяку пьем...
- Миленький... и мухомором упиться можно! - лез первый.
- Котуй, ребятишши... - отупело сказал какой-то, непрестанно топоча
ногами в лаптях.
Крики усилились, подходила новая шумливая ватага.
- Поймали... Пленного поймали! - суетливо возглашал Савелий Поротый,
тычась впереди. Савельев хмель всегда мягок и весел.
- Кого пымали?.. - насторожился Брыкин и повел носом, вынюхивая.
- Серегу-Гусака словили - объявил невеликого роста, но великого
объема в груди человек, летучий Тешка. - Мишки-т Жибанды нет ли тут? Он
давно у нас на Серегу зарился!
Раздались крики:
- Не е, Мишка там... У Савелья в избе.
- У нас, у нас Мишка. С Семеном моим совещаются, как теперь дело по-
вести, - хвастался ото всей души Савелий. - Насчет Рассеи обсуждают,
брать или не брать!
Куча остановилась. В середине ее стоял, выдаваясь ростом, Серега По-
ловинкин. Он щупал себе спину и поводил глазами, словно хотел запомнить
всякое лицо.
- Хлястик-то оборвался. Поищите, тут где-нибудь... - попросил Поло-
винкин.
- И без хлястика! все равно теперь... - сказал какой-то, державший
Серегу под руку.
- На комаря его! - запросил кто-то сзади.
- На огонек...
- Мы и без Мишки!..
Половинкин посапывал носом и кусал губы, совсем заворачивая их вов-
нутрь. Сзади опять закричали:
- На комаря!.. На кома-арика-а...
- Комарь-то не ловок теперь, - озабоченно возглашал босой и древний
старик, только затем и выползший со своих полатей, чтоб обсудить с моло-
дыми Серегину казнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52