И
уже не Семен, а Настя была б полна этим странным и трудным чувством от-
чужденности. Вся история мятежа стояла в причинной зависимости к страху
перед городом, вершителем судеб страны. В Настином приходе крылось нару-
шение прямизны Семенова пути. Вместе с тем неожиданно явился вопрос у
Семена: да в этом ли желанная та точка, о которой думал со сладким тре-
петом в детстве - у Катушинского окна, в юности - на улицах Зарядья, по
которым блуждал полный неопределимых волнующих предчувствий. Противилась
душа и не давала ответа, но в самом отказе ее от ответа уже был ответ.
Анисья, мать, встретила Настю сухо, смутившись городским ее видом. В
избу Анисья не вошла ни разу за все время, пока сидела в ней Настя.
Ветер разогнал облачные заслоны, и вот на короткие минуты солнце об-
няло землю робким, неуверенным теплом. Кусочки солнца упадали сквозь
растреснутые стекла окна прямо на колени Насте. Точно обрадовавшись
солнцу, громче захрапел Савелий, отсыпавшийся после вчерашнего хмеля на
полатях. Семен открыл окно. Кучка людей подходила к окну избы.
- Семена нет ли?..
- Тебя!.. - шопотом сказала Настя, с невольным страхом отодвигаясь от
окна.
- Посиди, я пойду узнать, - сказал Семен и вышел.
Услышать, о чем они говорили, - спокойно и нешумно, на крыльце, было
нельзя, несмотря на раскрытое окно. Настя успокоенно стала оглядывать
внутренность избы. Изба как изба, таких тысячи тысяч: печь, а на верев-
ке, обвисшей с правой ее стороны, сохли тряпки. Стоптанный валенок высу-
нул нос из печурки. Ползший по нему таракан казался бессонной Насте жи-
вым, удивленным глазом.
Вдруг храп сгустился и поутих, но взамен явилось тонкое и пронзи-
тельное посвистыванье, словно гора дула в тоненькую, не толще соломинки,
щелку. Настя удивилась даже, когда скатился к ней с полатей не трехар-
шинный храпливый молодец, а полусонный мужичонко, Савелий. Он постоял
немного, потом перевел взгляд на Настю.
- Чево тебе? - спросил он, левой рукой протирая глаза, а правой сни-
мая с печки грязные свои тряпки и пробуя наощупь, высохли ли. - Ничего,
высохли, - решил он про себя.
- Я... знакомая Семена, - испугалась Настя прямого вопроса. - А вы?..
- Мы отец ему будем. Из Питера, что ли? - деловито спросил он, приса-
живаясь на порожек, чтоб обуться. - Живали, благородный город.
- Нет, я из Москвы, - сказала Настя и чему-то засмеялась.
- Смолол что-нибудь? - появляясь в дверях, спросил Семен, и Настя ви-
дела, как сжались и разжались Семеновы руки. - На печку, папаша, ступай,
пока не управишься, - тихо сказал он отцу.
- Зачем ты его гонишь? - попробовала заступиться Настя. - Он смеш-
ной...
- Не зверинец... на зверей-то любоваться! - резко сказал Семен. - Да
еще вот... нужно будет тебя в мужика переделать. В леса нынче уходим,
сейчас и приходили за этим. Я тебя за брата выдам.
Настя глядела и не понимала.
- Мне переодеться надо?.. Да зачем? - она в задумчивости отвела глаза
и они чуть-чуть раскосились. - Ах, да-а! - вдруг деланно засмеялась она.
- Ну, конечно! А сколько вас идет, много?
- Много, все там, - сказал Семен. - Вот летучих дюжин пять, да при-
бавь наших сорок... вот полторы сотни и наберется.
- Полторы-то откуда же? - даже оробела Настя.
- А нас-то двоих не считаешь? - Семен попробовал пошутить, но тон его
шутки был для Насти почему-то тягостен. Семеновы глаза слипались, хотели
сна. Жилы на висках резко проступили. - Ты посиди еще, я принесу перео-
деться чего-нибудь.
Он ушел и в ту же минуту с полатей высунулась взлохмаченная голова
Савелья.
- Стесняется!.. Это он меня стесняется, - с лукавым смущением зашеп-
тал он, подмигивая и укладываясь так, чтобы можно было опереться локтями
о край полатей. - А я как служил у господ-те в пажеском корпусе, так и у
меня, у самого, благородства-те - пей не хочу - было! В Аршаве, в во-
семьдесят седьмом году, обедом нас потчивали, вот угощенья! Князь Носо-
ватов мой... со старшинством кончал! - очень уж тоды смешлив был. Всему
смеялся, увидит, скажем, хоть и меня, сейчас же и-га-го-го-о! - Савелий
изобразил лицом, каково было в смехе Носоватовское лицо. - Тут на обеде
подходит он ко мне, а в руке это самое, бакар держит. И уж, конечно,
весь уже тово, в общем виде! "Пей, говорит, зверь!" Они нас, денщиков,
зверями звали, чтоб смеш-ней... - Савелий, войдя во вкус повествованья,
всеми своими движеньями выражал теперь свой восторг перед той замеча-
тельной порой. - "Пей, говорит, зверь, за меньшую братию! Но не моргни,
говорит, крепкая!" - "Это никакого влияния не оказывает, отвечаю. Не
моргну, ваше сиятельство!" Да и хватил весь бакар до донышка. Четверы
суток я опосля этого бакара лежал, не знаю уж, что там было намешано.
Так он мне, касатка, собственного дохтора присылал. Очень хорошо лежать
было, обиход одним словом, пища-а... Я потом и в больнице леживал, да уж
где. Две, касатка, противоположных разницы, явственный факт! - прокричал
Савелий, и Настя не ошибалась, думая, что и теперь не отказался бы Саве-
лий выпить залпом бокал Носоватовской смеси, чтоб полежать в тех же
удобствах четыре дня.
- Что же он теперь-то, жив? - осведомилась Настя, неловко отводя гла-
за от благодушных и тусклых Савельевых глаз.
- Погиб! - торжественно выпалил Савелий.
- На войне, что ли?.. - спросила Настя только для того, чтобы спро-
сить о чем-нибудь.
- На войне-е! - обиделся Савелий. - На войне всякий сумеет. На дуели!
- и вытаращил глаза. - Из-за утки погиб!..
Даже несмотря и на усталость стало Насте любопытно, как это сгубила
утка князя Носоватова, но в сенях раздались поспешные шаги. Савелий
мгновенно спрятался. Вошел неизвестный Насте человек. Во всем у него - и
в хрусткой свежести холщевой рубахи, и в поблескиваньи серых глаз, не-
устрашимо обведенных густыми и короткими ресницами, во всей фигуре, не-
высокой и плотной - почувствовалась Насте какая-то редкая удачливость.
Когда он вошел, словно ветерком подуло, - стремительный.
- Дома есть кто-нибудь? - он кинул картуз на лавку и чуть-чуть сощу-
рились на Настю его глаза. Когда они раскрылись снова, в каждом глазу
было по улыбке; казалось говорили глаза: "пожалуйста, берите у меня улы-
бок сколько вам угодно, у меня на всех хватит!"
- Семена нет? - спросил он, несколько смущаясь.
- Он придет скоро, - произнесла осторожно Настя.
- Да ничего, нам не спешно. Будем и без него знакомство сводить. Ме-
щанин, город Ямбург, Михайло Машистов... Жибандой кличут, - и он винова-
то развел руками, как бы показывая, что совсем не повинен в своем проз-
вище.
- А я из Москвы приехала. Меня Настя зовут, - уклонилась от прямого
ответа Настя, надеясь на догадливость этого размашистого человека.
Мишка ответил не сразу, а сперва как-то покривил плечом...
- Из Москвы? Гниль в сравнении с Петербургом! То-есть одним словом,
ездить плохо... улицы кривые! Француз в двенадцатом годе за то и жег,
что улицы кривые. Не выжег, Москву нельзя выжечь!
- А вы чем занимались? - не поняла Мишкина подхода к Москве Настя.
- Мы-то-с? Мы лихачи. Только мы больше по Питеру ездили. В Питере на-
род крученый, а в Москве тягучий, нам Питер больше подходит. Да-с, поез-
жено было! - сказал Жибанда, хлопнул себя по коленкам и встал. - Городс-
кой жизни вполне хватили!
Неожиданно для самой себя встала и Настя, взволновавшись глупостью,
мелькнувшей в голове. Она глядела на Жибанду и знала, что Жибанда старше
Семена, но если Жибанде двадцать восемь, Семену не меньше сорока. У Се-
мена усы и борода растут, как попало, у Жибанды остались от усов
узенькие рожки... Она смутилась своей неожиданной внимательностью, когда
пришел Семен, принесший небольшой ворох одежды. Начавшиеся вслед за тем
сборы к уходу в лес заслонили от Семенова вниманья и странный блеск Нас-
тиных глаз, и ее внезапный румянец, и еле уловимую неловкость Жибандиных
слов, когда он говорил при Насте.
- Ребята за Брыкинской баней собрались, - сказал Жибанда, приглаживая
волосы.
- Да я почти готов. Вот только ее переоденем! - Семен коротко загля-
нул в Мишкины глаза, знает ли?
Мишка знал, отвел глаза в сторону.
- С нами барышня пойдет? - приподнял бровь Мишка, не глядя на Семена.
- С нами, да, - и Семен пожевал усы. - Я тебя попросить хочу, Миша.
Пускай она за твоего брата слывет. А?
- Для ребят, что ли? - спросил Жибанда, косясь на комнату, боковую
каморку, где переодевалась Настя. - Так ведь не поверят, разномастные
мы!
- От разных отцов, - наспех придумал Семен.
- Все едино не поверят... в разговоре не выдержать, - неизвестно по-
чему упрямился Жибанда.
- А почему бы и не поверить? - сказал сзади них Настин голос.
Оба обернулись. В дверях каморки стоял статный паренек лет двадцати
двух, Настиного обличья, как бы младший брат ее. Обычная матовость кожи
затушевывала женственность лица. Широкая Семенова гимнастерка, ловко пе-
рехваченная уздечным ремешком, скрывала женское отличье. Фуражка сидела
глубоко на голове, из-под козырька смеялись глаза. Она вышла и подхвати-
ла Жибанду под руку.
- Хорош?.. - кинула она Семену.
Жибанда с неловкостью выдернул свою руку из-под Настиной руки.
- Лапотки-т не по тебе, товарищ, - сказал он, оглядывая Настю. - Ну,
да Фрол и воробьиные сплетет. Одним словом не робей, Гурей.
- Гурей! - повторила Настя, прислушиваясь к новому, неслыханному ею,
имени. - Не робей, Гурей, - сказала она еще раз и усмешка брызнула с ее
губ.
... Через полчаса уходили и летучие, и Воровские в лес. Песня не ла-
дилась, гармони не играли: Подпрятовскую украли в ночь разгула, Бары-
ковскую облили квасом в ту же ночь и она осипла, как и человек с пере-
поя, у Брыкинской стали западать лады. Шли и без того бодро, таща в меш-
ках бабьи подарки: разную сносившуюся одежу и кучи немудреной, но сытной
деревенской съедобы. Из открытых окон глядели с тоской затихшие бабы и
девки. Когда скрылись под горою уходившие, разом захлопнулись окошки, и
безмолвие водворилось в Ворах... Даже, кажется, и петушиного пенья стало
меньше.
Шел среди остальных и Гурей, Мишкин брат. Понравился летучим этот но-
воявленный, робкий и безусый мальчишка. Через Курью проходили, сорвало
ветром на мосту картуз с Гурея и бросило в воду. Ветер же раздул черные
обстриженные Гуреевы волоса.
- Чорт! - сказал Гурей, Мишкин брат.
- Волосы-т отпустил, в монахи, что ль, готовишься? - пошутил Юда,
шедший сбоку.
- В бабы! - досадливо фыркнул Гурей, приглаживая волосы, разбитые
ветром.
- Что ж, передеть тебя, так вполне за бабу сойдешь! - одобрительно
сказал сзади Васька Рублев.
Юду сразу же странным образом повлекло к женственному юнцу, Гурею.
- Лапти великоньки у тебя. Хочешь, давай вот меняться, у меня нове-
хоньки, - предложил он, показывая Насте щегольской, в сравненьи с лапот-
ным, носок женского своего ботинка, бывшего на нем. - Только каблуки вот
я отбил... И придачу возьму самую незначительную!
- А какую? - спросил Гурей.
- Там увидим! Не купец, торговаться не буду...
Через десять минут совсем освоилась Настя с положением Мишкина брата.
Она догнала Семена, шедшего впереди всех, рядом с Жибандой.
- А вот и поверили! - посмеялась она.
Только тут увидел Настю без фуражки Семен.
- Волосы-то где же твои?.. - почти испуганно спросил он.
- А обрезала. Давеча еще обрезала. А тебе что, жаль? - Настя резко
засмеялась.
- Да пожалуй и жаль... - протянул он. В глубине души он одобрял этот
поступок Насти.
III. Сергей Остифеич орудует.

Подбегают к самым Ворам с той стороны, куда солнце западает на ночь,
глухие дикобразные леса. Никогда Воры закатной тихостью не любовались,
потому-то вечный в них порыв, мрак, спор. Лес наступал и воевал в этом
месте с человеком. Его и рубили прадеды нонешних с гневной неистовостью.
Он и горел не однажды, а все стоит, а раны пожогов и порубей восполня-
лись шустрым молоднячком. Ни разу не видали Воры, что там, в западной
стороне...
Набегал молоднячок на непаханные поля, на покосы, как бы дразня, что
де нас не перерубить! Впереди бежала березка, а за ней поспешала ель.
Так не пропадала ни зола, ни щепа: из праха выбивала жизнь. Лес шагал на
Воров. Даже начала и возле самого колодца, что напротив Супоневского па-
лисадника, веселенькая березка лезть. Как ни теребили ее бабы на веники,
истово кудрявилась каждую весну, и ни думая, что за дерзость порубит ее
какой-нибудь топором.
Выйти за околицу, - с трех сторон протянулась густая полоса лесов. На
версту шел каемкой веселый лес, белоствольный, с голосистой птицей и
быстрым зверем. А за каймой берез становились неприметней тропы, непро-
ходней чащи, - с самого корня ели в сук шли. Запирал проходы человеку
тут угрюмый сторож, темно-синий можжевел. "Какой у нас лес! Сидяга! Ца-
пыга-лес", со злобой говаривал дядя Лаврен, черным словом припечатывая
свои сужденья, и казал след от пули, прошедшей на вершок выше щиколки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52