Эммануил не вызывал меня в Иерусалим до середины августа. Я уж думал, что так и останусь правителем Италии. Эта перспектива меня не радовала — моя власть была шаткой. Летом к прочим бедам добавились периодические отключения электричества. Часть электростанций вышла из строя, остальные испытывали перегрузку. К тому же итальянцы покупали электроэнергию во Франции, что после овернских событий стало проблематично. Транш Эммануила, который я потратил весьма популистским способом, постепенно иссякал. Я ждал нового бунта.
Господь мой не торопил, и я решил дожать компанию «Эль-Аль». Вылететь удалось, но только через две недели. Уже на борту самолета я мельком увидел того самого старика, который призывал убить меня в замке Плантара. Говорить с ним у меня не было ни малейшего желания, мстить ему — тоже, а выдавать его я не собирался. А потому просто закрыл глаза, подобно городу Риму.
ГЛАВА 7
В Тель-Авив прилетели в четыре утра. Я ехал в Иерусалим по темному шоссе, освещенному только фарами автомобилей и мотоциклов экскорта. В небе висела луна, багровая, как зерна перезрелого граната.
Иерусалим был так же темен, как дорога — ни одного огня. Только когда мы поднялись на холмы Нового города, я увидел вдали два освещенных здания: Цитадель и Храм.
— Что у вас тут происходит? — спросил я шофера.
— Электричество экономят. Включают только вечером с девяти до одиннадцати.
Хуже, чем в Риме! И Италия — все же провинция, хоть и привилегированная. А это Иерусалим!
Эммануил встретил меня в той же комнате, где провожал в Париж. За окном разливался рассвет, огненно-красный, как знамя бунта.
— Рад видеть тебя живым. Ты неплохо справился, хотя можно было и лучше.
Я кивнул.
— Спасибо.
Он изменился, он устал. Седина в волосах, бледное лицо, жесты далеко не такие уверенные, как раньше.
— Иди, Пьетрос, отдыхай. Завтра понадобишься.
— Господи! — Я решился задать тот вопрос, который поклялся себе задать ему еще во Франции. — Почему разрушается мир?
Ни гнева, ни раздражения, которыми так путал Матвей. Он был совершенно спокоен.
— Потому что шестая печать снята. «И солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь».
— Но вам же это невыгодно! Зачем с таким трудом и жертвами собирать Империю, если она должна быть разрушена?
— Апокалипсис, Пьетрос, книга многократно цитируемая, но плохо прочитанная. «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить». Как думаешь, кто это?
— Не помню.
— Ангел, если выполняет Божью волю. А печати снимает сам Христос, если ты помнишь. «Лев от колена Иудина, корень Давидов». В другом месте ангелом Божиим назван сам Вседержитель. Помнишь Иакова, который сражался с Богом и был наречен Израилем?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Ты?.. А впрочем, почему бы нет. Разве «вы» говорят Богу? Да, я не хочу разрушения мира. Я делаю все, чтобы сохранить его. Да ты и сам не слепой, ты же видишь. Но я не хозяин в этом дворце, имя которому Мироздание. Хозяин куда более жесток.
Я онемел. Неужели он наконец признается? Прямо назовет себя?
— Да, Пьетрос. Я тот ангел, который был лучшим из Божьих творений, Носитель Света, Ангел утренней звезды. Точнее, его сын, еще точнее — полное воплощение.
Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза. И в эту улыбку и этот взгляд можно было упасть и раствориться. Я отступил на шаг.
— Ты уйдешь, Пьетрос. Я знал, что ты бросишь меня именно сейчас, когда я проигрываю. Когда построенное мною здание на грани разрушения, а все замыслы мои терпят крах. Ты же давно догадался. Еще в Китае, я помню. А может быть, и раньше. Что же ты не ушел, когда Империя расширялась, а я одерживал одну победу за другой?
— Я не был уверен.
— Самооправдание, Пьетрос. Самооправдание, и больше ничего! — он поднял вверх палец, длинный указующий перст, как у Иоанна Крестителя на картине Леонардо. И так же улыбнулся: таинственно, страшно, чарующе. — Он тебе этого не зачтет.
— Ты солгал.
— Что я Бог? Почти нет. Люцифер равен своему создателю. Он слишком много вложил в меня. Слишком много себя.
— Не равен. Ты же не хозяин дворца.
— Уходишь, Пьетрос — уходи. Я никого не держу насильно. Мне служат только за совесть, а не за страх. За страх меня проклинают.
«Отойди от меня, Сатана!» Я не мог этого сказать, язык не поворачивался. Наверное, потому, что я не был святым. Куда там! Перспектива погибнуть вместе с ним вдруг показалась мне притягательной и прекрасной.
И слово «прости» уже зрело на моих губах, и колени подгибались, чтобы пасть перед ним и кричать, что я остаюсь, что вовсе и не хотел уходить, с чего он взял? Что буду сражаться с ним бок о бок, до конца, даже если от мира останется один камень, на котором мы сможем встать.
Я набрал в грудь побольше воздуха. Нет! Надо уйти к себе и все спокойно обдумать. И решить самому, не под влиянием минуты. Подальше от этих глаз и этой улыбки.
— Ты зашел слишком далеко, Пьетрос, и потому я тебя отпускаю. С той стороны тебя никто не ждет.
— Я подумаю…
— Постой! Прежде чем уйдешь, поговори с Марком. Ему есть что тебе рассказать.
В моих комнатах все было по-прежнему, так же, как полгода назад. Даже убрались перед моим приходом — чисто. Я просидел за кофе до полудня: было мучительно трудно принять решение. Остаться — отчаяние обреченного, уйти — отчаяние идиота.
Марк… Он не встретил меня. Да и я хорош: до сих пор даже не позвонил. Мы не виделись с февраля и почти не общались. В водовороте французских и итальянских событий мне было не до звонков в Иерусалим. Иногда писал ему по Интеррету, но Марк не любил подробно отвечать на письма: две-три строчки из дружеского долга.
Я поднял трубку.
— Марк, привет! Я в Иерусалиме.
— Уже знаю. — Как-то глухо и холодновато. — Заходи.
Дверь не была заперта. Марк стоял спиной ко мне и, казалось, смотрел в окно. Я закрыл дверь, и он резко повернулся. В левой руке у него был шприц. Почему в левой? Марк правша. Куда он кололся? Рубашка с длинными рукавами. Все закрыто.
— Марк, ты обещал бросить.
— Это не так-то просто.
— Эммануил знает?
— От него не скроешь.
— И ничего не делает?
— Делает, но меня это не устраивает.
— Это как?
— Помнишь смерть Илии?
— Еще бы!
— Теперь это регулярно. Вместо наркотика — кровь бессмертных. Не хочу! Нажрался!
— Ты знаешь, кто такой Эммануил?
Марк усмехнулся.
— Знаю.
— Давно?
— С полной уверенностью где-то полгода. Впервые заподозрил еще в Риме.
— И что ты намерен делать?
— Уйти сейчас бесчестно.
Я вздохнул, от Марка трудно было ожидать другого ответа.
— Иди сюда! — сказал он.
Мы были в кабинете Марка. Письменный стол с компьютером и телефонами, на одной стене карта мира, на другой — щит с двумя скрещенными мечами, одним — европейским и вторым — явно восточного происхождения.
Марк взялся за рукоять восточного меча и слегка повернул. Щит отъехал в сторону. В стену был вмонтирован небольшой сейф.
— Так, Петр, запомнил? Катана. Слегка повернуть по часовой стрелке. Катану от рыцарского меча отличишь?
— Постараюсь. Зачем ты мне это показал?
Марк достал из нагрудного кармана сложенный вдвое листок из блокнота.
— Смотри. Первая строка — это код входной двери, вторая — код сейфа. Если со мной что-нибудь случится — войдешь и возьмешь все, что в сейфе. Только не тяни! Обещаешь?
— Я не могу обещать. Возможно, меня здесь не будет.
— Подожди хотя бы дня три.
— Марк, тебе надо бросать! Что ты задумал?
— Я редко, только в особых случаях. Не в том дело.
— Сегодня случай особый?
— Да. Поехали!
Марк не взял ни охраны, ни шофера. И плюхнулся на место водителя в своем «мерсе».
Он был весел какой-то ненормальной веселостью. Блеск в глазах. Я подумал: не умирал ли он. Нет! Взгляд сумасшедший, но земной. Не такой, как у бессмертных.
И что-то странное со зрачками. Как иглы. Сколько бесов уместится на конце иглы?
— Ты что, собираешься вести машину в таком состоянии?
— Это всего лишь морфий.
— Морфий что, не наркотик?
— Да так, лекарство, обезболивающее средство.
— Угу! Немного позже морфия открыли еще одно обезболивающее средство. Астму лечили, кашель, бронхит. От депрессии прописывали. Очень эффективное оказалось. Героином назвали.
Марк посмотрел на меня так, что я сильно усомнился, что в его шприце был морфий. Может ли вообще героинщик перейти на морфий? Чтоб я что-нибудь понимал в этих материях!
— Что болит-то?
— Душа.
Марк гнал так, что машина ревела на поворотах и пела резина. Сто в час, не меньше.
— Иди на хрен! Давай я поведу.
— Да ладно тебе.
— Здесь же горы! Тебе что, жить надоело?
Марк усмехнулся.
На поясе у него висела кобура с пистолетом. Тоже мне новость! Марк всегда ходил с оружием. Но сегодня она меня нервировала. Пьяный Марк был нефункционален, но вполне безобиден. С Марком под кайфом я еще не сталкивался.
Я боюсь Марка? Что за бред!
Пронеслись мимо Вифлеема. Появился указатель на Хеброн. И тогда Марк начал клевать носом.
— Марк! — заорал я. — Давай поменяемся!
— Я тебя прекрасно слышу, — сказал он. — Не ори.
— Ты спишь!
— Это другой сон. Спроси меня о чем угодно — я отвечу, я все вижу и слежу за дорогой.
— Ты спишь!
— И сплю тоже. Это как две программы по одному каналу: сон и реальность — одно просвечивает через
другое.
Как Марк следит за дорогой, я понял, когда мы подъезжали к Хеброну. Машина вильнула, как пьяная. К встречной полосе. К здоровому грузовику, несущемуся к нам навстречу.
Я бросился на руль. Увильнули! Дистанция была сантиметров десять.
— Марк, тормози!
Он тормозил! Но исключительно в переносном смысле. Хватит! Я нажал на тормоз за него, бесцеремонно отдавив ему ногу. Резина засвистела. Нас развернуло на девяносто градусов и вынесло на обочину. Слава Богу, трасса была не очень оживленная и в нас никто не впечатался.
— Все, Марк, выходи. Вроде живы.
Наконец он послушался. Я помог ему занять мое место, а сам сел на место водителя.
— Куда мы едем?
— На юг.
— Это я понял. Точнее.
— Тимна.
Я порылся в памяти.
— Это недалеко от Эйлата?
— Да. Копи царя Соломона.
— Шахты?
— Шахты. Медь добывали.
Я почувствовал холодок в груди. Струя холодного ветра.
Марк дремал. Я больше не стал проверять двойственность его состояния.
Беершеба… Иерохам… Сде Бокер…
Наконец Марк проснулся и объявил, что он в порядке и готов вести машину. Он действительно выглядел спокойным и уравновешенным, но насчет вождения я сомневался. К тому же до цели было уже недалеко.
— Обойдешься, — сказал я. — Что там?
— В шахтах?
— Ну конечно.
— Нас пытались убедить, что ничего: туннели-де обвалились, размыты водой и засыпаны песком. Пока мы не нашли подземный лабиринт, в котором можно разместить город. Точнее, нам показали вход — везде есть предатели.
— И что там было?
— То же, что в Бет-Гуврине.
— Лагерь «погибших»?
— То же, что в Бет-Гуврине! С начала и до конца. Только куда больше.
— Понятно. Ты решил исповедоваться?
— Ты мне вряд ли отпустишь грехи. Все, стоп! Приехали! Вылезай.
Мы были в огромной долине, окруженной скалами из белого и желтого песчаника. У подножия чахлые деревья с плоскими кронами, похожие на грибы. Белые россыпи камней. На камнях редкие кусты колючек. Синее небо, ни облачка. И температура сорок градусов в тени, но реально все пятьдесят, за отсутствием последней. Первое побуждение: немедленно вернуться в кондиционированную прохладу автомобиля.
— Это что, Чистилище?
— Да вроде того. Нам сюда!
Мы шли к красной скале с огромной аркой, образованной постоянной работой ветра и песка. Вверх, под палящим солнцем. Сердце заходилось. Я пожалел о том, что пил кофе.
На каменистом плато множество дыр в скале, в основном действительно засыпанных песком, но есть и опасные пропасти. Впереди три небольшие груды белых камней, явно сложенных рукой человека.
— Все, пришли.
— Что это?
— Шахты. Точнее, братские могилы. Петр, я не знал, что она была там.
— Кто она?
— Твоя Тереза.
Я задохнулся, голова закружилась, и потемнело в глазах. Жара, подъем, утренний кофе. И ощущение потери, словно у меня вынули сердце.
Помоги мне закрыть эту страшную пропасть в груди…

Я сел на камень у одной из могил.
— Здесь?
— Не знаю. Я не занимался похоронами. И о ней мне доложили потом. Опознали.
— Она собиралась в Бет-Шеарим.
— Там был перевалочный пункт. Небольшие катакомбы с каменными гробами, не то что здесь. Шахты по тридцать метров! Общину Бет-Шеарима мы уничтожили еще в марте. Ее там не было.
Я усмехнулся.
— Я вижу, ты славно тут поработал без меня.
Марк вынул пистолет. Этот жест показался мне угрожающим. Но он повернулся спиной и зашагал в пустыню. Я его не удерживал. Раздались выстрелы: Марк разряжал пистолет по камням и колючкам.
За один день я потерял Бога, возлюбленную и друга.
Ладанка Мейстера Экхарта до сих пор была при мне. Я открыл ее, вынул записку, развернул.
«Где Бог — там свобода, где несвобода — там не Бог».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95