Он сам выбрал из колена Леви тех, кто должен был стать коэном. И они шли за нами: белые льняные хитоны под льняные пояса — одежды Аарона, и первосвященник в четырехслойных золотых одеждах и высокой шапке, напоминающей митру.
Когда мы поднялись на Храмовую гору, конец процессии еще был в Новом Городе.
Господь подошел к малому алтарю, который внутри храма: черный камень с золотым Солнцем Правды и двумя звездами Давида, слева и справа от Свастики Эммануила. Он воздел руки к небу и благословил народ:
— Благословен Господь Бог Израилев, ни одно слово его не осталось неисполненным!
Взял елея, помазал жертвенник и окропил священников.
Привели овена. Эммануил взял нож с сияющим лезвием и Солнцем Правды на рукояти, запрокинул голову жертвы и мгновенным ударом перерезал ей горло. Хлынула кровь. Шхита — традиционный способ убиения жертвы. Кошерный.
Я опустил глаза и тут же поднял: с моими грехами смешно бояться крови.
Кровью овена Эммануил семь раз окропил алтарь и вылил кровь к его подножию. Он знал Тору и точно следовал рекомендациям Левита, так Моисей освещал Скинию Собрания.
Вид крови будит в душе человеческой некие тайные струны, которые начинают звучать в унисон то ли с небесами, то ли с Преисподней. Недаром во всех древних религиях приносили кровавые жертвы, мазали себя их кровью и плясали в экстазе перед богами.
Священники подняли жертву и возложили на алтарь. Она вспыхнула странным белым пламенем без дыма, словно была пропитана бензином и в нее ударила молния. Белые, льняные, как у священников, одежды Господа засияли.
«От одежд, в которые Всевышний оденет Машиаха, будет исходить сияние от одного конца света до другого. И евреи будут пользоваться этим светом и скажут: „Благословен час, когда создан был Машиах. Благословенная утроба, из которой он вышел. Благословенно поколение, которое видит его. Благословенно око, достойное взирать на него. Уста его отворяются для благословения и мира. Язык его дает прощение, молитва его — сама сладость, мольба его свята и чиста“.
Сияние заполнило храм.
Он шел в этом сиянии к выходу, воздев руки к небу. Он вышел из дверей, он ступил на ступени, и облако сияния двигалось вместе с ним. После этого можно было поверить во все, вплоть до манны небесной и мяса Левиафана на мессианском пиру.
— Осанна! Осанна царю Машиаху!
Он вышел из Храма под восторженный гул и крики толпы.
Мессианский пир был. Пировали семь дней без перерыва, менялся только состав пирующих, люди уходили и приходили, а пиршество продолжалось. Апостолы и священники и вовсе покидали его только на время сна. Столы стояли во дворе Храма, а у его входа, на большом алтаре, все семь дней, не угасая, горели жертвы всесожжения. «Благоухание, приятное Господу». Не люблю запаха паленого мяса!
Ни Левиафана, ни Быка Подземного Царства, ни манны небесной на столах не было . Традиционная телятина и баранина с овощами. Левиафана не было — зато был миндаль. Горы миндаля на каждом блюде. Миндаль расцвел на посохе Аарона в Святая Святых. Я не мог его видеть.
По правую руку от меня сидел рабби Акиба. Он был неожиданно задумчив.
— В чем дело, рабби? — спросил я. — Храм восстановлен.
— Да-а…
Я ждал.
— Когда-то я принял за Машиаха Бар Косибу и ошибся. Мы потерпели поражение. То, что я спасся — чудо Господне. Другие приняли мученическую смерть. Тринадцать лет я скрывался в пещере с моими учениками — Шимоном бар Йохаи и его сыном Елеазаром. Нас осталось только трое. Тогда я узнал, что при приближении римлян Бар Кохба взял ядовитую змею и заставил ее несколько раз укусить себя, чтобы не попасть к ним в руки. А его сторонники были казнены. Тогда я понял, что Господь даровал мне вторую жизнь, чтобы я смог исправить свою ошибку и узнать истинного Машиаха.
— Сомневаетесь в Эммануиле? Он жесток, но…
— Жесток! Бар Кохба брал в свое войско только тех, кто мог без звука отрезать себе палец или вырвать кедр с корнем, и без колебаний казнил недовольных. Машиаху трудно быть милосердным. Его дело — война во имя Господне. Дело в другом… Почему мир разрушается? Я получаю письма от своих учеников из Европы. Они ужасны. Время Машиаха — это эра гармонии. Почему у нас эра катастроф? Они даже не могут вернуться в Святую Землю — самолеты почти не летают. Корабли редко рискуют выходить в море, железнодорожные пути размыты или разрушены. Тот, кто выполняет заповеди, — укрепляет мир, тот, кто нарушает, — разрушает его. Кто грешит?
Я не ответил. Взял бокал, отпил Силоамского, стараясь забить запах горького миндаля ароматом вина.
Рабби Акиба поморщился.
— И это тоже. Зачем он подражает байкам о Ешу?
— Может быть, Ешу и был Машиахом? — осторожно спросил я.
Рабби хмыкнул.
— Разве он прогнал римлян?
— Римляне стали его последователями. Это ли не завоевание?
— Бросьте! Он даже не был полноправным галахическим евреем. Мамзер .
Я проглотил то, что Христа при мне назвали ублюдком, и запил Силоамским. Рабби Акиба был забавным стариком, если только речь не заходила о христианстве.
На восьмой день Эммануил отпустил народ.
Было утро третьего тебефа. Я пришел к Терезе. Был трезв, как стеклышко, зато принес с собой бутылку бордо.
— Вас давно не было, — сказала она.
— Я, собственно, попрощаться.
— Что случилось?
— Сегодня вечером я стану бессмертным.
— Святым? — удивленно спросила она.
Она не знала. Ничего удивительного: Эммануил не афишировал теорию трех посвящений.
— Скорее полноправным апостолом Эммануила.
Я поставил бутылку на стол и разлил вино по тяжелым тюремным кружкам с округлыми краями. Из чего их делают, из свинца?
— Что это значит?
— Вино?
— Вино на прощание — я поняла. Что значит стать полноправным апостолом Эммануила?
Я опустошил кружку. Она тоже пригубила свою.
— Эммануил может воскрешать из мертвых.
— Да, я слышала. Но, говорят, воскрешенные им теряют душу.
— Не знаю насчет души. Но они становятся другими. Все апостолы, кроме нас с Марком, уже прошли через это. Настала моя очередь.
— Чтобы воскреснуть, надо сначала умереть.
— Конечно. Эммануил обещал мне легкую смерть.
— Беги!
— Тереза, ну куда я побегу? К твоим друзьям? Я отравил газом более сотни человек.
— Ты спас более полутора тысяч!
— Я не знал… У тебя появилась связь с внешним миром?
— Появилась. Они в катакомбах Бет-Шеарим.
Она побледнела, запнулась: поняла, что сказала лишнее. Но собралась с духом и продолжила:
— Беги к ним. Они тебя примут.
Я налил себе еще одну кружку. Вино Терезы было почти не тронуто. Я и не заметил, как мы перешли на «ты».
Выпил.
— У меня к тебе другое предложение, правда, оно звучит так же, как твое: «Беги!» Я не уверен, что смогу оберегать тебя после смерти и воскрешения.
— Почему ты не хочешь бежать?
Я усмехнулся:
— Ну, например, потому, что я очень люблю своего Господа.
— Даже сейчас, после всего?
— Особенно сейчас.
Она вздохнула.
— Тогда почему спасаешь меня?
«Потому что я люблю тебя». Я чуть не сказал этого вслух. Боже, как глупо! Апостол Эммануила влюбился в святую. Марк умрет со смеху.
— Потому что грешен, — сказал я. — В общем, так. Сегодня ночью твою камеру забудут запереть, охрана будет пьяной и сонной — уходи. Это единственный шанс.
— Я буду молиться за тебя.
Я поднимался по ступеням к западному входу в храм. Прямо передо мной возвышались арки «весов». Дул холодный ветер, а над головой сияло звездное небо.
Храм был слабо освещен. Два высоких подсвечника в форме Солнца Правды справа и слева от алтаря, расположенного в центре храма, — как две искры внутри огромного темного кристалла. Алтарь, точнее, жертвенник: черный камень с выбитой трехлучевой свастикой и надписью «RGES».
За алтарем, опираясь руками на камень, стоит Господь.
— Иди сюда, Пьетрос, ты вовремя.
Я подошел. На алтаре — кинжал. Светлое лезвие, золотая рукоять, украшенная алмазным Солнцем Правды.
— Пьетрос, преклони колени.
Я послушался.
— В Коране сказано: «Господь ближе к человеку, чем яремная вена».
Я понял: жертвоприношение Авраама. Упадет ли камень мимо жертвы? Отведет ли смерть рука Господня?
Эммануил взял кинжал.
— Ближе, Пьетрос, ближе. Это легкая смерть. Одна из самых легких, заповеданная в Торе. Потеряешь сознание, прежде чем сможешь что-либо почувствовать. Помнишь, сказано: «Кто потеряет свою душу ради Меня — тот спасется». Я люблю тебя, Пьетрос.
Он занес кинжал. Я увидел, как он сверкнул.
На камень упало пламя. Огненный шар. Словно в алтарь врезался болид. Мне обожгло лицо и отбросило на пол.
Только теперь я почувствовал боль. Потрогал рану. Ерунда! Царапина! Ни до яремной вены, ни до сонной артерии он не достал.
Я поднял голову и увидел искаженное яростью лицо Эммануила.
— Сын Бездны!
Я вздрогнул и обернулся. У входа в храм стоял высокий седой старик в белых одеждах.
— Здравствуй, Илия! — усмехнулся Господь. — Хорошо, что пришел. Я тебя обыскался.
— Я не дам тебе осквернить место, где витает дух Святая Святых!
— Ты бессилен передо мной. Смотри, ты даже не обжег мне руку.
Эммануил спустился с возвышения, на котором стоял алтарь, и пошел навстречу Илии.
Из-под свода Храма упал сноп пламени и накрыл Господа. У меня перехватило дыхание. В следующее мгновение Эммануил шагнул из огня, словно его не было. Даже одежды не опалило: тот же незапятнанный, сияющий, как луна, белый хитон.
— Ты силен, Сатана, но твое время подходит к концу! — заявил Илья. — Твое царство уже рушится!
— Мое царство — лучшее, что было построено на этой земле. Тот, кто мне мешает, не любит людей.
— Отец лжи!
Они сближались. Эммануил был уже в нескольких шагах от старика.
— Старо и неоригинально. Кто теперь на это купится? Все относительно, пророк! Моя ложь — моя правда, твоя правда — для меня ложь.
На Господа снова упал огонь, но он прошел и через него, словно не заметив. Шагнул к Илие и взял его за руку. Пророк не умер, но его лицо исказила боль, и он упал на колени.
— Пьетрос, позови охрану! — распорядился Эммануил.
Я вынул сотовый и позвонил Марку. Как выяснилось, пункт охраны Храмовой горы располагался в двадцати метрах отсюда.
Появились солдаты. Все, как положено: в камуфляже и с автоматами.
Эммануил кивнул на Илию:
— Арестуйте этого старика!
Потом обернулся ко мне. Подошел к алтарю, подобрал оплавленный кинжал.
— Тебе удивительно везет, Пьетрос. В который раз мимо! Точнее, тебе удивительно не везет. Не сегодня. Иди домой, спи. Но это только отсрочка, не более. Жди. Ты умрешь и воскреснешь обязательно. И скоро.
Я вышел на свежий воздух. Как ни странно, я даже не был рад. Казнь просто откладывалась. Ожидание мучительнее самой казни. Надо попросить его избрать для меня другую смерть: мне не нравится быть жертвенным бараном для всесожжения.
Была зима, столь же аномально холодная, насколько жарким было лето. По улицам мела метель, и снег лежал на листьях пальм и хвое кипарисов.
Я беспокоился за Марка, слишком хорошо помнил цепочку следов от уколов на его руке, которую видел в Бет-Гуврине. Хотел вызвать его на разговор, но боялся отповеди. Разговор состоялся в начале января после очередного причастия Эммануила. Марк среагировал, на удивление, спокойно:
— Да, было несколько раз.
— Господь знает?
— Я ему не говорил, сам справлюсь. Это не то, что было раньше.
Я посмотрел на него с сомнением.
— Может быть, я скажу?
— Нет, Петр, не надо.
Я вздохнул.
Наступил месяц шеват, середина января. На пятнадцатое шевата ударил вполне российский мороз. На этот день приходится Ту би Шват — Новый год деревьев, который по всей стране отмечают высадкой зеленых насаждений.
Традиции не нарушили, но я с жалостью смотрел на новые аллеи. Минус двадцать — ничего не выживет.
Моя казнь вновь откладывалась. Я сказал Эммануилу насчет барана.
Он рассмеялся:
— Не нравится шхита — не будет. Здесь ты свободен в выборе — хоть смертельная инъекция. Но это должно произойти в Храме.
Последнее было трудно осуществить. После поединка с Илией своды Храма нуждались в восстановлении. Оплавленные рваные края трех здоровых пробоин, через которые вечером были видны звезды.
В храме шел ремонт. Снова строительные леса, осколки стекол и картон на полу. Мне было жаль это здание. Я принимал в нем слишком большое участие: я его закладывал, я выбирал проект, который потом выносил на утверждение Эммануилу. Я чувствовал себя новым царем Соломоном, когда строил его.
Пару дней после моей несостоявшейся казни я удивлялся, почему мне до сих пор не доложили о побеге Терезы. Наконец потащился к ней.
Она была на месте.
— Почему?
Она улыбнулась:
— Я всю ночь молилась, мне было некогда.
— Идиотка!
— Ты жив.
— Илия явился за мгновение до моей смерти.
— Илия арестован?
— Естественно.
Она опечалилась.
— Беги! Это не помилование — это отсрочка. Как только отремонтируют храм, я умру и воскресну.
— Ты не воскреснешь. Твоя душа умрет навсегда.
Я отмахнулся.
— Беги, а со своей душой я уж как-нибудь разберусь сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Когда мы поднялись на Храмовую гору, конец процессии еще был в Новом Городе.
Господь подошел к малому алтарю, который внутри храма: черный камень с золотым Солнцем Правды и двумя звездами Давида, слева и справа от Свастики Эммануила. Он воздел руки к небу и благословил народ:
— Благословен Господь Бог Израилев, ни одно слово его не осталось неисполненным!
Взял елея, помазал жертвенник и окропил священников.
Привели овена. Эммануил взял нож с сияющим лезвием и Солнцем Правды на рукояти, запрокинул голову жертвы и мгновенным ударом перерезал ей горло. Хлынула кровь. Шхита — традиционный способ убиения жертвы. Кошерный.
Я опустил глаза и тут же поднял: с моими грехами смешно бояться крови.
Кровью овена Эммануил семь раз окропил алтарь и вылил кровь к его подножию. Он знал Тору и точно следовал рекомендациям Левита, так Моисей освещал Скинию Собрания.
Вид крови будит в душе человеческой некие тайные струны, которые начинают звучать в унисон то ли с небесами, то ли с Преисподней. Недаром во всех древних религиях приносили кровавые жертвы, мазали себя их кровью и плясали в экстазе перед богами.
Священники подняли жертву и возложили на алтарь. Она вспыхнула странным белым пламенем без дыма, словно была пропитана бензином и в нее ударила молния. Белые, льняные, как у священников, одежды Господа засияли.
«От одежд, в которые Всевышний оденет Машиаха, будет исходить сияние от одного конца света до другого. И евреи будут пользоваться этим светом и скажут: „Благословен час, когда создан был Машиах. Благословенная утроба, из которой он вышел. Благословенно поколение, которое видит его. Благословенно око, достойное взирать на него. Уста его отворяются для благословения и мира. Язык его дает прощение, молитва его — сама сладость, мольба его свята и чиста“.
Сияние заполнило храм.
Он шел в этом сиянии к выходу, воздев руки к небу. Он вышел из дверей, он ступил на ступени, и облако сияния двигалось вместе с ним. После этого можно было поверить во все, вплоть до манны небесной и мяса Левиафана на мессианском пиру.
— Осанна! Осанна царю Машиаху!
Он вышел из Храма под восторженный гул и крики толпы.
Мессианский пир был. Пировали семь дней без перерыва, менялся только состав пирующих, люди уходили и приходили, а пиршество продолжалось. Апостолы и священники и вовсе покидали его только на время сна. Столы стояли во дворе Храма, а у его входа, на большом алтаре, все семь дней, не угасая, горели жертвы всесожжения. «Благоухание, приятное Господу». Не люблю запаха паленого мяса!
Ни Левиафана, ни Быка Подземного Царства, ни манны небесной на столах не было . Традиционная телятина и баранина с овощами. Левиафана не было — зато был миндаль. Горы миндаля на каждом блюде. Миндаль расцвел на посохе Аарона в Святая Святых. Я не мог его видеть.
По правую руку от меня сидел рабби Акиба. Он был неожиданно задумчив.
— В чем дело, рабби? — спросил я. — Храм восстановлен.
— Да-а…
Я ждал.
— Когда-то я принял за Машиаха Бар Косибу и ошибся. Мы потерпели поражение. То, что я спасся — чудо Господне. Другие приняли мученическую смерть. Тринадцать лет я скрывался в пещере с моими учениками — Шимоном бар Йохаи и его сыном Елеазаром. Нас осталось только трое. Тогда я узнал, что при приближении римлян Бар Кохба взял ядовитую змею и заставил ее несколько раз укусить себя, чтобы не попасть к ним в руки. А его сторонники были казнены. Тогда я понял, что Господь даровал мне вторую жизнь, чтобы я смог исправить свою ошибку и узнать истинного Машиаха.
— Сомневаетесь в Эммануиле? Он жесток, но…
— Жесток! Бар Кохба брал в свое войско только тех, кто мог без звука отрезать себе палец или вырвать кедр с корнем, и без колебаний казнил недовольных. Машиаху трудно быть милосердным. Его дело — война во имя Господне. Дело в другом… Почему мир разрушается? Я получаю письма от своих учеников из Европы. Они ужасны. Время Машиаха — это эра гармонии. Почему у нас эра катастроф? Они даже не могут вернуться в Святую Землю — самолеты почти не летают. Корабли редко рискуют выходить в море, железнодорожные пути размыты или разрушены. Тот, кто выполняет заповеди, — укрепляет мир, тот, кто нарушает, — разрушает его. Кто грешит?
Я не ответил. Взял бокал, отпил Силоамского, стараясь забить запах горького миндаля ароматом вина.
Рабби Акиба поморщился.
— И это тоже. Зачем он подражает байкам о Ешу?
— Может быть, Ешу и был Машиахом? — осторожно спросил я.
Рабби хмыкнул.
— Разве он прогнал римлян?
— Римляне стали его последователями. Это ли не завоевание?
— Бросьте! Он даже не был полноправным галахическим евреем. Мамзер .
Я проглотил то, что Христа при мне назвали ублюдком, и запил Силоамским. Рабби Акиба был забавным стариком, если только речь не заходила о христианстве.
На восьмой день Эммануил отпустил народ.
Было утро третьего тебефа. Я пришел к Терезе. Был трезв, как стеклышко, зато принес с собой бутылку бордо.
— Вас давно не было, — сказала она.
— Я, собственно, попрощаться.
— Что случилось?
— Сегодня вечером я стану бессмертным.
— Святым? — удивленно спросила она.
Она не знала. Ничего удивительного: Эммануил не афишировал теорию трех посвящений.
— Скорее полноправным апостолом Эммануила.
Я поставил бутылку на стол и разлил вино по тяжелым тюремным кружкам с округлыми краями. Из чего их делают, из свинца?
— Что это значит?
— Вино?
— Вино на прощание — я поняла. Что значит стать полноправным апостолом Эммануила?
Я опустошил кружку. Она тоже пригубила свою.
— Эммануил может воскрешать из мертвых.
— Да, я слышала. Но, говорят, воскрешенные им теряют душу.
— Не знаю насчет души. Но они становятся другими. Все апостолы, кроме нас с Марком, уже прошли через это. Настала моя очередь.
— Чтобы воскреснуть, надо сначала умереть.
— Конечно. Эммануил обещал мне легкую смерть.
— Беги!
— Тереза, ну куда я побегу? К твоим друзьям? Я отравил газом более сотни человек.
— Ты спас более полутора тысяч!
— Я не знал… У тебя появилась связь с внешним миром?
— Появилась. Они в катакомбах Бет-Шеарим.
Она побледнела, запнулась: поняла, что сказала лишнее. Но собралась с духом и продолжила:
— Беги к ним. Они тебя примут.
Я налил себе еще одну кружку. Вино Терезы было почти не тронуто. Я и не заметил, как мы перешли на «ты».
Выпил.
— У меня к тебе другое предложение, правда, оно звучит так же, как твое: «Беги!» Я не уверен, что смогу оберегать тебя после смерти и воскрешения.
— Почему ты не хочешь бежать?
Я усмехнулся:
— Ну, например, потому, что я очень люблю своего Господа.
— Даже сейчас, после всего?
— Особенно сейчас.
Она вздохнула.
— Тогда почему спасаешь меня?
«Потому что я люблю тебя». Я чуть не сказал этого вслух. Боже, как глупо! Апостол Эммануила влюбился в святую. Марк умрет со смеху.
— Потому что грешен, — сказал я. — В общем, так. Сегодня ночью твою камеру забудут запереть, охрана будет пьяной и сонной — уходи. Это единственный шанс.
— Я буду молиться за тебя.
Я поднимался по ступеням к западному входу в храм. Прямо передо мной возвышались арки «весов». Дул холодный ветер, а над головой сияло звездное небо.
Храм был слабо освещен. Два высоких подсвечника в форме Солнца Правды справа и слева от алтаря, расположенного в центре храма, — как две искры внутри огромного темного кристалла. Алтарь, точнее, жертвенник: черный камень с выбитой трехлучевой свастикой и надписью «RGES».
За алтарем, опираясь руками на камень, стоит Господь.
— Иди сюда, Пьетрос, ты вовремя.
Я подошел. На алтаре — кинжал. Светлое лезвие, золотая рукоять, украшенная алмазным Солнцем Правды.
— Пьетрос, преклони колени.
Я послушался.
— В Коране сказано: «Господь ближе к человеку, чем яремная вена».
Я понял: жертвоприношение Авраама. Упадет ли камень мимо жертвы? Отведет ли смерть рука Господня?
Эммануил взял кинжал.
— Ближе, Пьетрос, ближе. Это легкая смерть. Одна из самых легких, заповеданная в Торе. Потеряешь сознание, прежде чем сможешь что-либо почувствовать. Помнишь, сказано: «Кто потеряет свою душу ради Меня — тот спасется». Я люблю тебя, Пьетрос.
Он занес кинжал. Я увидел, как он сверкнул.
На камень упало пламя. Огненный шар. Словно в алтарь врезался болид. Мне обожгло лицо и отбросило на пол.
Только теперь я почувствовал боль. Потрогал рану. Ерунда! Царапина! Ни до яремной вены, ни до сонной артерии он не достал.
Я поднял голову и увидел искаженное яростью лицо Эммануила.
— Сын Бездны!
Я вздрогнул и обернулся. У входа в храм стоял высокий седой старик в белых одеждах.
— Здравствуй, Илия! — усмехнулся Господь. — Хорошо, что пришел. Я тебя обыскался.
— Я не дам тебе осквернить место, где витает дух Святая Святых!
— Ты бессилен передо мной. Смотри, ты даже не обжег мне руку.
Эммануил спустился с возвышения, на котором стоял алтарь, и пошел навстречу Илии.
Из-под свода Храма упал сноп пламени и накрыл Господа. У меня перехватило дыхание. В следующее мгновение Эммануил шагнул из огня, словно его не было. Даже одежды не опалило: тот же незапятнанный, сияющий, как луна, белый хитон.
— Ты силен, Сатана, но твое время подходит к концу! — заявил Илья. — Твое царство уже рушится!
— Мое царство — лучшее, что было построено на этой земле. Тот, кто мне мешает, не любит людей.
— Отец лжи!
Они сближались. Эммануил был уже в нескольких шагах от старика.
— Старо и неоригинально. Кто теперь на это купится? Все относительно, пророк! Моя ложь — моя правда, твоя правда — для меня ложь.
На Господа снова упал огонь, но он прошел и через него, словно не заметив. Шагнул к Илие и взял его за руку. Пророк не умер, но его лицо исказила боль, и он упал на колени.
— Пьетрос, позови охрану! — распорядился Эммануил.
Я вынул сотовый и позвонил Марку. Как выяснилось, пункт охраны Храмовой горы располагался в двадцати метрах отсюда.
Появились солдаты. Все, как положено: в камуфляже и с автоматами.
Эммануил кивнул на Илию:
— Арестуйте этого старика!
Потом обернулся ко мне. Подошел к алтарю, подобрал оплавленный кинжал.
— Тебе удивительно везет, Пьетрос. В который раз мимо! Точнее, тебе удивительно не везет. Не сегодня. Иди домой, спи. Но это только отсрочка, не более. Жди. Ты умрешь и воскреснешь обязательно. И скоро.
Я вышел на свежий воздух. Как ни странно, я даже не был рад. Казнь просто откладывалась. Ожидание мучительнее самой казни. Надо попросить его избрать для меня другую смерть: мне не нравится быть жертвенным бараном для всесожжения.
Была зима, столь же аномально холодная, насколько жарким было лето. По улицам мела метель, и снег лежал на листьях пальм и хвое кипарисов.
Я беспокоился за Марка, слишком хорошо помнил цепочку следов от уколов на его руке, которую видел в Бет-Гуврине. Хотел вызвать его на разговор, но боялся отповеди. Разговор состоялся в начале января после очередного причастия Эммануила. Марк среагировал, на удивление, спокойно:
— Да, было несколько раз.
— Господь знает?
— Я ему не говорил, сам справлюсь. Это не то, что было раньше.
Я посмотрел на него с сомнением.
— Может быть, я скажу?
— Нет, Петр, не надо.
Я вздохнул.
Наступил месяц шеват, середина января. На пятнадцатое шевата ударил вполне российский мороз. На этот день приходится Ту би Шват — Новый год деревьев, который по всей стране отмечают высадкой зеленых насаждений.
Традиции не нарушили, но я с жалостью смотрел на новые аллеи. Минус двадцать — ничего не выживет.
Моя казнь вновь откладывалась. Я сказал Эммануилу насчет барана.
Он рассмеялся:
— Не нравится шхита — не будет. Здесь ты свободен в выборе — хоть смертельная инъекция. Но это должно произойти в Храме.
Последнее было трудно осуществить. После поединка с Илией своды Храма нуждались в восстановлении. Оплавленные рваные края трех здоровых пробоин, через которые вечером были видны звезды.
В храме шел ремонт. Снова строительные леса, осколки стекол и картон на полу. Мне было жаль это здание. Я принимал в нем слишком большое участие: я его закладывал, я выбирал проект, который потом выносил на утверждение Эммануилу. Я чувствовал себя новым царем Соломоном, когда строил его.
Пару дней после моей несостоявшейся казни я удивлялся, почему мне до сих пор не доложили о побеге Терезы. Наконец потащился к ней.
Она была на месте.
— Почему?
Она улыбнулась:
— Я всю ночь молилась, мне было некогда.
— Идиотка!
— Ты жив.
— Илия явился за мгновение до моей смерти.
— Илия арестован?
— Естественно.
Она опечалилась.
— Беги! Это не помилование — это отсрочка. Как только отремонтируют храм, я умру и воскресну.
— Ты не воскреснешь. Твоя душа умрет навсегда.
Я отмахнулся.
— Беги, а со своей душой я уж как-нибудь разберусь сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95