– До разумных пределов в них нет ничего опасного. А что касается познания высших миров – любой нажим неизбежно вызывает противодействие, не так ли? Нам нужно просто отвлечь внимание людей на более близкие им темы – здоровье, питание, быт и тому подобное.
– Но эти потребности когда-нибудь будут удовлетворены, – заметила сидевшая напротив Крона Императрица. – Что тогда?
– Я мог бы сказать, что это случится не скоро, – без малейшего раздумья ответил тот, – но, если людей удастся повернуть в эту сторону, такого не случится никогда. Хорошее всегда оставляет желать лучшего.
– Превосходная идея, – одобрил Император. – Жаль, что мы не пришли к ней на прошлом собрании. На этот раз, полагаю, возражений ни у кого не найдется? Маг?
– Что?
– Ты согласен с предложением Крона?
– Согласен, – нехотя ответил Маг, понимая, почему Император добивается от него явного ответа – в случае чего ему уже не сослаться на то, что он остался несогласным. Однако могло бы быть и хуже.
– Прекрасно, – сухо сказал Император. – Тогда возвращайся к своей работе.
– О чем ты так глубоко задумался? – спросила у Мага Талеста, когда он сидел на любимом камне на берегу озера. Веревка подозревала, что Маг остался недоволен исходом собрания.
– О лягушке.
– О чем? – недоверчиво переспросила она. – Что такое – лягушка?
– Это такое маленькое четвероногое существо, мягкое и нежное, живущее сразу и в воде и на суше, – терпеливо объяснил ей Маг, понимавший, что его веревке недоступен План Мироздания. – Когда я жил среди людей, то слышал сказку о лягушке.
– Какую сказку? Расскажи, – потребовала любопытная Талеста.
– Однажды началась небывалая засуха, – начал Маг вполголоса, словно рассказывал сам себе, – и звери решили отправить послов к богу туч, чтобы попросить у него воды. Вызвались трое – олень, слон и тигр, а с ними увязалась и лягушка. Посмеялись, но взяли.
– А как она успевала за ними, такая маленькая? – спросила дотошная веревка.
– Тигр усадил ее себе на спину. Так вот, бог жил на высоком утесе, в замке, который охраняла мощная стража. Сама понимаешь, что это за бог, к которому можно лазить, как к себе в карман? Конечно, замок охранялся. Когда послы поднялись на утес, первыми их встретила стая огромных волков. Тогда олень сказал своим спутникам: «Бегите дальше, а я приму бой». И он вступил в свою последнюю, смертную битву.
– Он погиб?
– В сказке об этом не сказано. Затем их встретили дикие буйволы, и слон остался биться, а тигр с лягушкой на спине побежал дальше. Когда он оказался во дворе замка, ему навстречу выполз гигантский дракон. Тигру ничего не оставалось, кроме как принять бой, но за мгновение до этого он перебросил лягушку через дракона, в покои бога туч.
– И что было дальше? – завороженно спросила Талеста.
– Лягушка упала прямо на шахматный столик бога и рассказала ему, как все живое внизу страдает без воды. И тогда он выслал тучи, чтобы они напоили землю.
– Интересно, – одобрила веревка. – Но почему?.. – Ее вопрос повис между ними незаконченным.
– Мне всегда казалось неправильным, что эта сказка называется сказкой о лягушке, – задумчиво сказал Маг. – Я считал несправедливым, что люди забыли о тех троих, которые бились насмерть, чтобы это маленькое, жалкое существо упало на столик бога. Мне было непонятно, почему они сделали героиней лягушку. Но теперь…
– Что – теперь?
– Теперь я понимаю, что такое – сидеть на шахматном столике бога и выставлять свои требования, сознавая, что в любое мгновение тебя могут раздавить одним движением пальца. Требовать – и убедить, и добиться своего.
– Значит, ты думаешь все-таки о собрании? – поняла Талеста.
– И о нем тоже. Я не знаю, как мне его расценивать – как победу или как поражение.
– Время покажет. – Веревка махнула кисточкой, давая понять, что рано еще ломать над этим голову.
– Да, – согласился Маг. – Но больше всего я думаю о том, как противно ощущать себя такой вот маленькой, жалкой лягушкой.
– Тем более, что ты один, – трезво заметила веревка. – На твоей стороне нет ни оленя, ни слона, ни тигра.
– Если потребуется, я отыщу их в себе.
* * *
Его отношения со Жрицей, и без того весьма прохладные, после этого собрания стали откровенно ледяными. И все-таки противостояние начал не он, а она, женщина с бледными губами и тонкими, холодными пальцами. Это не он, а она додумалась внушить людям, что все добро – от благого, а зло – от лукавого. Была это вызванная усердием глупость или хитрый, тонко задуманный расчет?
Сначала Маг не понимал, как люди могли купиться на подобную нелепость. Ведь было совершенно очевидно, что ни одна сущность, даже самая вездесущая, не сможет, да и не захочет следить за каждым мельчайшим событием плотного мира. Да и как можно было в каждом грязненьком, ничтожном побуждении какого-нибудь ничтожного человечка видеть волю одного из творцов? Куда естественнее предположить, что это порождение его собственной убогой воли, как и было в действительности.
Постепенно до него дошло, что приобретали люди, так охотно отказывающиеся от собственной свободной воли – великого права божественной искры, ради чего они соглашались быть марионетками в руке высшей силы, пренебрегая правом совершать собственные поступки. Все оказалось предельно просто: если нет ответственности, то нет и вины. Так было хорошо, так сладко перевалить ее на другого, так приятно было чувствовать себя невинной жертвой чужого недоброго замысла. Так было радостно, залезая по уши в собственную грязь, в конце концов оставаться чистеньким.
Тем же самым объяснялась их неистребимая любовь к рабству. Даже самые разумные ломались под напором окружающей толпы и покорно заходили в общее стойло. Маг не знал, как довести до понимания людей, что творец начинается с того, что он свободен. Хотя они чувствовали это неосознанно, потому что в их философских рассуждениях значительное место отводилось трескотне о свободе, на деле она всегда оказывалась одной и той же – свободой выбирать, где быть рабом.
Очень немногие все-таки следовали путем свободы, пролегавшим между глухими стенами всеобщей враждебности. Про них говорили, что они продались лукавому, – то же самое, что про подлецов, лихоимцев, преступников и прочие отбросы человеческого развития. Непонятным образом первые оказались в одной яме с последними, а их вдохновитель – повинным во всех человеческих пакостах и преступлениях. Лукавый.
Маг подозревал, что хитрая политика Жрицы внесла немалый вклад в такое отношение. Остальное додумали люди. Они насочиняли целые выводки мелких и не очень мелких зловредных сущностей, разбредшихся по миру, чтобы досаждать всем подряд, и приписали их в подчинение главной зловредной сущности – повелителю зла.
По законам творчества эта сущность появилась на тонких планах людского мира. Поначалу Маг пытался убивать ее, но она почти мгновенно возникала снова, и он отказался от бесполезных попыток. Если людям так хочется иметь повелителя зла – пусть имеют. Больше всего его раздражало, что эту сущность отождествляли с ним.
– Я чувствую, что начинаю ненавидеть, – пожаловался он веревке. – Такое непривычное, захватывающее чувство – прежде я не знал ничего подобного. Ненавижу и людскую глупость, и эту коварную Жрицу… не знаю даже, что больше.
– Ты перестал быть равнодушным, – подала голос Талеста. – От любви до ненависти – один шаг, как говорят люди. А обратно?
– Обратно? Здесь не те законы, как в любимых ими естественных науках. Это только в физике расстояние в обе стороны равно, – выказал он знакомство с научным багажом человечества. – Не представляю, как подобное чувство может превратиться в обратное.
– Кое-кто не так давно смеялся над людьми, что они любят ставить на явлении точку отсчета и считать лежащее по ее разные стороны противоположным, – ехидно напомнила она.
– Отстань, вредина! – взвился Маг. – Противная веревка!
– Если задуматься, творцы равнодушны к людям. Тем более теперь, когда это дело потеряло новизну, – невозмутимо продолжила Талеста. – Слишком высоко они стоят над людьми. Плотный мир – это поле их экспериментов, – выказала она не меньшее знакомство с научной терминологией, – а также средство удовлетворить их честолюбие или просто избавиться от скуки. Что ни говори, но бессмертие – довольно скучная штука, хотя к ней можно привыкнуть.
– Я бы не сказал, что Жрица равнодушна к людям, – хмуро напомнил ей Маг. – Посмотри, как она опекает их – с заботливостью доброй нянюшки, словно глупых детей, как она журит их, поучает, вытирает сопельки, и, кажется, им больше ничего не нужно. Может быть, это все, чего они заслуживают? Может быть, это я – законченный идиот, что считаю их равными творцам?
– Ты же сам не веришь в свои слова. – Кисточка веревки шлепнула его по ляжке. – Да, она пасет их, но те, кого она пасет, и есть глупые дети. Ты же сам знаешь, что дети бывают не только глупые, но и умные.
– Знаю, но это и больно, – вырвалось у Мага. – Это последнее собрание… – Он резко замолчал.
– Ты не хочешь себе признаться? – въедливо спросила Талеста. – Врать ты себе не можешь, а правду говорить не хочешь? Или тоже не можешь?
– Почему же, могу, – тихо сказал он. – Но какой в этом смысл? Я дал тогда согласие.
– Так скажи ее, – продолжала подначивать его веревка. – Не хочешь сказать себе – скажи мне.
– Конечно, собрание изменило что-то к лучшему, – заговорил Маг. – Врачей уже не жгут за вскрытие мертвецов, ученым не устраивают погромы, проклятые книги оставлены в покое. Малейшее послабление – и только посмотри, как люди взялись за эти низшие виды творчества! Быт, питание, здоровье… Не за горами время, когда они перестанут умирать от голода и болезней, перестанут убивать друг друга в войнах и просто так, когда у каждого будет приличная одежда и крыша над головой. И что тогда?
– Что?
– Если бы я знал, веревочка… – вздохнул он. – Если бы я был уверен, что они перестанут принимать временное за вечное! Но Император требует, чтобы они как можно дольше оставались в этом заблуждении, а лучше – всегда. Может быть, Жрице это даже удастся, при таком-то усердии. Я представляю себе этот мир под дурное настроение – все сытые, благополучные, ухоженные, все пьют, едят и размножаются, ходят на зрелища, чтобы посмотреть, как им подобные занимаются тем же самым, и ничего-то им больше не нужно. Ходят в храмы, чтобы получить там отмеренную порцию полезной духовной пищи – чтобы не голодали, но и не обожрались, – под благостным присмотром нашей смиренницы. Здоровенькие, крепенькие, словно корнеплоды на грядке. Лучше уж быть животным, чем такой вот мыслящей травой.
– И часто у тебя бывает дурное настроение? – сочувственно спросила веревка.
– Почти всегда. Они прониклись идеей рая на земле, и рай, доступный их воображению, возможен там. Кто-то считает раем, когда у него на столе каждый день есть кусок хлеба, кто-то видит рай в том, что его постель каждый день греет новая женщина, кто-то уверен, что рай невозможен без нового платья ежедневно, причем такого, которого нет у соседей. Бедняги, знают ли они, чего хотят? Знают ли они, сколько времени пройдет, когда им это надоест – неделя, месяц?
– Но, когда им это надоест, может быть, они задумаются и о высших мирах? – высказала предположение Талеста.
– Наверное, так бы и случилось, если бы им дали задуматься, – согласился Маг. – Но им не дадут, а когда там наступит их долгожданный рай, они уже не смогут думать иначе. Они будут слишком уверены, что ничего больше нет, что их благополучие – главная цель всего на свете.
– Но ты пока здесь, – намекнула она.
– Я дал согласие, веревочка.
* * *
Он зря надеялся, что сумеет усидеть спокойно. Какое-то время он усиленно занимался развитием естественных наук, стараясь не замечать грызущего изнутри червячка. Однако люди все чаще встречали на своем пути высокого белокурого парня, задающего странные вопросы. Они забывали этого парня, но вызванная его вопросами неудовлетворенность поселялась в них навсегда, отравляя вкус сиюминутных достижений и заставляя стремиться к чему-то другому, не подходившему под определение естественного.
Жрица бдительно следила за Магом. Он подозревал, что она отслеживает в хрониках каждый его шаг, потому что она с завидным постоянством вызывала его на собеседования, чтобы перечислить все его последние проступки и указать, в чем он нарушил договоренность на этот раз.
– Но я ничему не учил их, я всего лишь задавал вопросы, – делал невинное лицо Маг. – Мне хотелось удостовериться, что мои подопечные не задумываются над ними.
Жрица злилась, отлично понимая, что он прикидывается глупцом, но в действиях Мага невозможно было доказать умысел. Он всегда мог заявить, что не предвидел, к чему это может привести, и что он повинен только в недомыслии. Жаловаться было не на что, и этот лукавый, словно вода из сита, ускользал от давно заслуженного наказания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58