– Мы слишком много думаем о себе, – изрек Люмен. – Мы не можем просто наслаждаться жизнью. Все время пытаемся заглянуть за грань видимого. Но мы недостаточно могущественны, чтобы рассмотреть там что-то. И это так хреново! Когда ты ни то ни другое, – взревел он под конец своей тирады.
– Не понял?
– Если бы мы были настоящими богами, если бы мы умели то, что полагается уметь богам, уж поверь, мы не прозябали бы здесь до сих пор. Мы ушли бы прочь – туда, где богам есть чем заняться.
– Но куда? Ведь не в мир же?
– Нет, конечно, не в мир. К черту этот мир. Мы ушли бы туда, где не бывала ни одна живая душа с этой планеты. Даже в снах. Даже в мечтах.
Люмен говорил, а я думал о Галили. Может, он одержим тем же стремлением, что томит Люмена, – стремлением, которое не выразить словами, но которое сжигает изнутри? Может, именно эта одержимость заставила Галили отправиться в океан в утлом суденышке, претерпеть все мыслимые и немыслимые опасности и при этом страдать от того, что он так и не смог уйти от земли, а точнее от дома, достаточно далеко.
Размышления о печальной участи семейства Барбароссов настроили Люмена на меланхолический лад. Он сказал, что устал от болтовни, и отправился к себе. Но едва рассвело, он явился вновь, теперь уже в третий раз. Полагаю, ночью он глаз не сомкнул. Наверняка бродил в темноте вокруг дома, предаваясь мрачным мыслям.
– Я тут набросал еще пару заметок, – сообщил он. – Для главы о Христе.
– А что, про Христа ты тоже собираешься писать? – удивился я.
– Без него не обойтись. Слишком крепкие семейные связи, – пояснил он.
– Но, по-моему, у нас с Иисусом разные корни, – заметил я и сразу усомнился в собственных словах. – Или я ошибаюсь?
– Корни-то, положим, разные, – буркнул Люмен. – Только он был такой же сумасшедший, как мы. Но, в отличие от нас, он слишком много хлопотал.
– О чем?
– Об этих, – ответил Люмен. – О людях. Чертово племя. Мы никогда не были пастырями. Мы охотились... По крайней мере, она. Никодим любил животных. Лошадей выращивал. В душе он был фермером.
Люмен был совершенно прав. Я улыбнулся. Отче наш, изгороди возводящий.
– Может, нам следовало больше о них заботиться, – продолжал Люмен. – О людях. Попытаться их полюбить. Несмотря на то, что они никогда нас не любили.
– Никодим их любил, – возразил я. – По крайней мере, некоторых женщин.
– Я тоже хотел их полюбить, – признался Люмен. – Но они так мало живут. Стоит к ним привыкнуть, как они уже умирают.
– А дети у тебя есть? Там, в миру?
– Не без этого.
Раньше мне и в голову не приходило, что у нашего генеалогического древа могут быть и неизвестные мне ветви. Мне казалось, что клан Барбароссов я знаю как свои пять пальцев. Оказывается, я ошибался.
– А тебе известно, где они? – спросил я.
– Нет.
– Но ты мог бы их найти?
– Наверное.
– Если они такие, как я, они еще живы. Они медленно стареют, хотя все равно...
– Да, они наверняка живы.
– И тебе совсем не интересно, что с ними?
– Конечно, интересно, – с горечью сказал Люмен. – Но мне и здесь-то, сидя в коптильне, с трудом удается сохранить остатки разума. А если я отправлюсь в мир искать своих отпрысков и стану вспоминать женщин, которых когда-то уложил в постель, то свихнусь окончательно.
И Люмен затряс головой, словно отгоняя прочь искушение.
– Может быть... если я когда-нибудь отсюда выберусь, – неуверенно начал я. Люмен перестал трясти головой и взглянул на меня. В глазах его что-то сверкнуло: слезы и искорки надежды. – Тогда я мог бы попробовать... отыскать их...
– Отыскать моих детей?
– Да.
– Ты сделал бы это?
– Да, конечно. Я почел бы это за честь.
Люмен уже не мог сдерживать слез, и они заструились по его щекам.
– Спасибо, брат, – пробормотал он. – Подумать только. Мои дети. – Голос его перешел в сиплый шепот. – Мои дети, – повторил он и вцепился в мою руку, его возбуждение пробивалось сквозь поры кожи и покалывало мою ладонь.
– А когда ты этим займешься? – спросил он.
– Ну... не раньше, чем закончу книгу.
– Мою книгу или свою?
– Мою. С твоей придется повременить.
– Конечно. Конечно. Теперь я подожду. Теперь, когда я знаю, что ты отыщешь...
Люмен не договорил, чувства переполняли его. Он выпустил мою ладонь, закрыл глаза руками и разрыдался. Слезы текли ручьями, а всхлипывал он так громко, что наверняка это слышали все обитатели дома. Наконец Люмен успокоился настолько, что смог произнести:
– Мы поговорим об этом в другой раз, ладно?
– Когда захочешь.
– Мы с тобой не зря сошлись вновь, – сказал он на прощание. – Ты настоящий человек, Мэддокс. Я не оговорился. Настоящий человек.
С этими словами Люмен вышел на веранду, правда, не забыв прихватить очередную сигару из моего ящичка. Уже в дверях он обернулся.
– Не знаю, можно ли этому верить, – пробурчал он. – Но теперь я доверяю тебе и должен рассказать...
– О чем?
Люмен в замешательстве поскреб свою лохматую бороду.
– Ты, наверное, решишь, что я совсем спятил, – наконец выдавил он из себя.
– Не тяни.
– Ну... у меня есть кое-какие соображения. По поводу Никодима.
– Какие же?
– Я не верю, что его смерть была случайной. Он сам все это подстроил.
– Но зачем?
– Чтобы избавиться от нее. От своих обязанностей. Я понимаю, брат, тебе тяжело это слушать. Но общество твоей жены напомнило ему о прошлых днях. И ему захотелось человеческого тела. Женского тела. Вот он и ушел отсюда.
– Но Люмен, ты же сам похоронил его. А я своими глазами видел, как копыта проломили ему череп. Я ведь лежал рядом, Люмен, и те же копыта прошлись по моему хребту.
– Труп еще не доказательство, – глубокомысленно изрек Люмен. – И ты сам это прекрасно знаешь. Из собственного тела выбраться не трудно, надо лишь знать способы. А уж если кому они и были известны...
– То ему...
– Ага, наш папаша был ловкий сукин сын, – ухмыльнулся Люмен. – А уж второго такого кобеля свет не рождал. – Он оставил в покое свою бороду, взглянул на меня и смущенно пожал плечами. – Ты уж прости, если я причинил тебе боль. Мне самому неприятно об этом говорить, но...
– Ничего, все в порядке.
– По-моему, нам пора называть вещи своими именами. И не делать из него святого.
– А я и не делаю. С какой стати? Он лишил меня жены.
– Ты кривишь душой, Мэддокс, – заявил Люмен. – Лжешь самому себе. Он не отнимал от тебя Чийодзё. Ты сам отдал ее ему.
Он замолчал в нерешительности. Но желание сказать правду, пусть и горькую, одержало верх над желанием пощадить мои чувства.
– Ты мог увезти ее прочь, как только увидел, что происходит между ними. И не возвращаться, пока он не остынет. Но ты этого не сделал. Ты видел, что он положил глаз на твою жену, но даже не подумал ему помешать. Ты просто ждал, что будет дальше. И ты должен был знать, что ей против него не устоять. Ты сам отдал свою жену Никодиму, Мэддокс. Потому что больше всего на свете ты хотел его любви. – Люмен потупился и принялся внимательно разглядывать собственные башмаки. – Ты не подумай, я ни в чем тебя не виню. На твоем месте я, наверное, поступил бы так же. Но не надо поворачиваться спиной к правде и утверждать, что так оно виднее. Ты такой же, как мы. Тоже сидишь по уши в дерьме.
– Думаю, тебе лучше уйти, – тихо сказал я.
– Ухожу, ухожу. Но подумай над моими словами. Ты поймешь, что я прав.
– И не спеши возвращаться, – добавил я. – Я не буду рад твоему приходу.
– Но, Мэддокс, теперь, когда...
– Ты уйдешь или нет? Или ты намерен окончательно меня доконать?
Лицо Люмена исказила гримаса боли. Он, несомненно, жалел о сказанном, о том, что несколькими фразами разрушил недавно возникшее между нами доверие. Он сделал лучшее, что было возможно в этой ситуации. Отвел от меня свой печальный взгляд, повернулся и побрел прочь через лужайку.
Что я могу сказать относительно его ужасных обвинений? Они мне кажутся безосновательными. Я попытаюсь сохранить в памяти наиболее острые места нашей беседы, дабы вернуться к ним позднее, когда придет время. И все же в словах Люмена была доля истины, будь это иначе, я не был бы так раздавлен и не счел бы нужным упомянуть об этом эпизоде. Но, как ни велико мое стремление быть предельно честным с самим собою и со своими читателями, слишком нелегко признать справедливость подобного утверждения. Если я приму точку зрения Люмена, кого мне придется винить в смерти Чийодзё и в собственном увечье, из-за которого мне пришлось провести столько лет в одиночестве и печали, в этой комнате? Только себя. Все это мучительно. Не уверен, что мой рассудок в состоянии вынести такое. Но уверяю вас, если я сумею справиться с собой, то незамедлительно расскажу об этом на следующих страницах.
Хватит. Пора вернуться к истории Рэйчел и Митчелла Гири. Скоро их ждут трудные времена. В начале своего повествования я обещал вам поведать об отчаянии других людей, чтобы вам стало легче от того, что ваши несчастья не столь тягостны. Теперь и мне необходимо окунуться в море чужих слез и обрести в этом успокоение.

Глава XII
1
В понедельник утром, на следующий день после того, как Митчелл подарил ей квартиру, Рэйчел проснулась с мучительной головной болью. Никогда в жизни голова не болела у нее так сильно, перед глазами расплывались разноцветные пятна. Рэйчел приняла аспирин и снова легла в постель, но боль не унималась, и она позвонила Марджи, которая тут же примчалась и повезла Рэйчел к доктору Ваксману. К тому времени, как они оказались в приемной доктора, Рэйчел буквально корчилась от боли, к раскалывающейся голове присоединились спазмы внизу живота. Осмотрев ее, Ваксман не сумел скрыть тревоги.
– Я немедленно отправлю вас в «Маунт-Синай», – сообщил он. – Там есть замечательный врач, доктор Хендрик. Я хочу, чтобы он вас осмотрел.
– Доктор, что со мной? – пролепетала Рэйчел.
– Надеюсь, ничего особенного. Но тщательное обследование никогда не помешает.
Даже сквозь завесу боли Рэйчел различила звучавшее в его голосе беспокойство.
– Но с ребенком ничего не случится? – с дрожью спросила она.
– Мы сделаем все возможное, чтобы...
– Я не могу потерять ребенка.
– Рэйчел, сейчас важнее всего ваше здоровье, – веско произнес доктор. – И Гэри Хендрик непременно вам поможет. Не волнуйтесь, вы будете в надежных руках.
Через час она уже лежала в отдельной палате клиники «Маунт-Синай». Доктор Хендрик, завершив осмотр, с невозмутимым спокойствием сообщил, что у нее наблюдаются некоторые тревожные симптомы – повышенное кровяное давление и незначительное кровотечение – и что она нуждается в постоянном наблюдении. Он дал ей какие-то болеутоляющие лекарства, которые довольно быстро подействовали, и сказал, что ей следует отдохнуть и расслабиться. У Рэйчел в палате постоянно дежурила сиделка, чтобы выполнять все пожелания больной.
Все это время Марджи провела с телефонной трубкой в руках, пытаясь найти Митчелла. Когда доктор Хендрик оставил Рэйчел, Марджи вошла в палату и сказала, что поймать Митчелла пока не удалось. Но его секретарша сообщила, что сейчас у него перерыв между двумя важными встречами, вскоре он вернется и она сообщит ему о случившемся.
– Все будет хорошо, лапочка, – заверила Марджи. – Уж я-то знаю нашего Ваксмана. Он обожает раздувать из мухи слона. В такие моменты он чувствует себя важной персоной.
Рэйчел улыбнулась. От лекарств доктора Хендрика ее конечности и веки налились свинцовой тяжестью. Ей мучительно хотелось спать, но она гнала от себя дрему, опасаясь, что в ее отсутствие тело снова выкинет какую-нибудь шутку.
– Боже, – сказала Марджи. – Сама себя сегодня не узнаю.
– Что такое?
– Час коктейлей давно миновал, а я все еще трезва как стеклышко.
Рэйчел усмехнулась.
– Ваксман считает, что тебе пора завязывать с этим.
– Попробовал бы он сам пожить с Гаррисоном на трезвую голову.
Рэйчел уже открыла рот, чтобы ответить, но тут у нее в горле возникло странное ощущение – словно она проглотила что-то твердое. Схватившись за шею руками, она испуганно застонала.
– Что случилось, дорогая? – всполошилась Марджи.
Но Рэйчел уже не слышала этих слов, у нее в голове будто прорвалось что-то, и в ее мозг хлынул поток звуков. Краем глаза она видела, как обеспокоенная сиделка вскочила со стула и бросилась к ее постели. А потом она почувствовала, как ее тело выгнулось, так что она чуть не упала с кровати. Когда судорога отпустила ее, Рэйчел была уже без сознания.
Митчелл прибыл в клинику в четверть восьмого. За пятнадцать минут до его приезда Рэйчел потеряла ребенка.
2
Дней через восемь-девять, когда Рэйчел оправилась настолько, что могла уже сидеть и разговаривать, к ней зашел доктор Ваксман и в своей добродушной манере старого дядюшки объяснил, что случилось. У Рэйчел, по его словам, развилось довольно редкое осложнение беременности – эклампсия, причины его на сегодняшний день науке неизвестны, но оно чрезвычайно опасно и нередко уносит жизнь не только ребенка, но и матери. Так что Рэйчел крупно повезло. Конечно, то, что она потеряла ребенка, очень печально, и он понимает ее чувства, но доктор Хендрик утверждает, что силы ее быстро восстанавливаются и скоро она будет совершенно здорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109