Да, ухмыльнулся про себя Пеналоца, если события будут развиваться с такой скоростью, снимок даже могут счесть слишком непристойным для публикации.
Теперь лицо девицы Брайсон попадало в объектив, более того, она, словно желая помочь фотографу, откинула голову. Пеналоца затаил дыхание и нажал на кнопку. Потом еще раз. Он не отказался бы сделать еще один кадр, но тут соблазнительница Мередит его заметила. Она самоотверженно загородила собой юную Брайсон, представ перед объективом Пеналоца в полный рост, в расстегнутой до пояса рубашке. Многоопытный репортер не стал ждать, пока она разразится воплями.
– Прошу прощения, – усмехнулся он и бросился наутек.
То, что произошло в следующие несколько минут, опровергло все его расчеты. Напрасно он ждал, что вслед ему раздастся пронзительный визг женщин, он не слышал ничего, кроме топота своих шагов. А потом Пеналоца вдруг ощутил, как крепкая рука схватила его за шиворот и хорошенько тряхнула, после чего он услышал собственный жалобный вопль. Преследовательница выхватила из его рук камеру.
– Ах ты грязный подонок!
Это была любовница Мередит, одному богу известно, как она смогла догнать его.
– Отдайте! – лепетал злополучный репортер, вцепившись в свою камеру.
– Нет, – отрезала она и швырнула камеру через плечо.
– Не смейте этого делать! – отчаянно заорал Пеналоца. – Эта камера – моя собственность. Если вы ее повредили, пеняйте на себя. Я подам на вас в суд, я...
– Заткнись, мразь! – сказала женщина и отвесила репортеру оплеуху. Удар был нанесен столь мастерски, что из глаз Пеналоцы брызнули слезы.
– Вы не имеете права! – пробормотал он. – В соответствии с Пятой поправкой вы обязаны возместить мне убытки...
– Я возмещу их прямо сейчас! – буркнула женщина. – Получай! – и она наградила его новой оплеухой.
Пеналоца был человеком, не чуждым моральных принципов, он не любил вступать в рукопашную со слабым полом. Но ситуация вынуждала его к решительным мерам. Сморгнув слезы с глаз, он сделал ложный выпал вправо и нанес своей противнице мощный удар в челюсть. Она покачнулась и громко вскрикнула, что доказало, что репортер тоже умеет драться, но, к удивлению Пеналоцы, женщина вновь набросилась на него, прежде чем сам он успел обрести равновесие. Ярость нападавшей была столь велика, что оба они в мгновение ока очутились на земле.
– Господи боже! – услышал Пеналоца чей-то голос и краешком глаза увидел своего товарища Бакминстера, который, стоя поодаль, торопливо фотографировал драку.
Пеналоца ухитрился освободить правую руку и указать на камеру, которая все еще валялась на траве, в нескольких шагах от остолбеневшей дочери сенатора.
– Возьми камеру! – крикнул он. – Бак! Дерьмо поганое! Спасай мою камеру!
Однако Бакминстер не внял его мольбам и, очевидно решив, что сегодня он достаточно испытывал судьбу, повернулся и скрылся в темноте. Что же касается Мередит, то голос репортера вывел ее из оцепенения, и она проворно схватила пресловутую камеру. Пеналоца отчаянно пытался сбросить с себя противницу, но та крепко пригвоздила его к земле, сжимая его голову коленями. Силы быстро покидали репортера, из груди его вырывалось лишь жалобное поскуливание. Меж тем победительница поманила рукой Мередит.
– Открой камеру, детка, – распорядилась она.
Мередит молча повиновалась.
– А теперь вытащи пленку.
Пеналоца вновь принялся возмущенно верещать, на шум стали собираться любопытные. О, если бы кто-нибудь из них помешал Мередит засветить пленку. Но судьба не вступилась за репортера. Щелкнул затвор камеры, все было кончено.
– Довольна, сучка? – прорычал поверженный Пеналоца.
Женщина, сидевшая на нем верхом, немного помолчала, словно обдумывая ответ. Потом она протянула руку, нащупала его яйца и крепко сжала их.
– Тебе говорил кто-нибудь, что ты красавчик? – проворковала она. – Что ты – превосходный экземпляр мужчины?
Рука ее все сильнее теребила его мошонку. Пеналоца всхлипывал, в глубине души предвкушая весьма приятный для себя поворот событий.
– Неужели нет? – настаивала она.
– Н-нет...
– В этом нет ничего странного. Потому что ты не красавчик. И не мужчина. Ты всего лишь кусок крысиного дерьма. – И она вновь сжала его мошонку, на этот раз весьма болезненно. – Так кто ты?
С каким наслаждением он пустил бы пулю в ее ухмыляющееся лицо. Но пистолета у него не было.
– Так кто ты? – повторила она, при каждом слове изо всех сил ударяя его по яйцам.
– Крысиное дерьмо, – покорно выдохнул Пеналоца.
2
Как вы уже, наверное, догадались, женщина, воздавшая по заслугам ушлому газетчику, была не кто иная, как моя дорогая Мариетта. Полагаю, вы успели уже составить достаточно ясное представление 6 ее характере, чтобы понять: она весьма гордилась своим поступком. Вернувшись в «L'Enfant», она поведала нам с Забриной о случившемся во всех подробностях.
– Зачем тебя вообще туда понесло? – если мне не изменяет память, проворчала Забрина, когда Мариетта закончила рассказ.
– Хотела подстроить им несколько милых пакостей, – созналась Мариетта. – Но стоило выпить пару бокалов шампанского, как мне захотелось других развлечений. А тут как раз подвернулась эта девчонка. Я понятия не имела, кто она такая. – Мариетта застенчиво улыбнулась. – А она, бедная лапочка, ничего не знала обо мне. Но льщу себя надеждой, наша встреча помогла ей встать на путь истинный.
Тут мне следует сделать небольшое отступление, касающееся последующих успехов дочери сенатора на поприще любви.
Примерно через год после свадьбы Гири на обложке журнала «Пипл» появилась фотография сияющей Мередит Брайсон, заголовок сообщал о том, что эта юная особа вступила в ряды последовательниц Сафо.
Внутри было помещено пятистраничное интервью с дочерью сенатора; как водится, откровения новой знаменитости сопровождало множество фотографий. Одна из них запечатлела Мередит на фоне собственного дома в Чарльстоне, на другой она стояла на заднем дворе, с двумя кошками на руках, на третьей Мередит и ее семья присутствовали на церемонии инаугурации президента, и вид у дочери сенатора, взятой крупным планом, был откровенно скучающий.
– Я всегда интересовалась политикой, – заявила она в начале интервью.
Но журналист поспешил перейти к более пикантным темам.
– Когда вы осознали собственные лесбийские пристрастия?
– Я знаю многих женщин, которые утверждают, что в глубине души их всегда влекло к себе подобным, – последовал ответ. – Но, если честно, я не имела представления о своей тайной сути, пока не встретила женщину, открывшую мне глаза.
– Не могли бы вы сообщить нашим читателям, кто эта счастливица?
– Нет, я предпочитаю держать ее имя в тайне, – ответила Мередит.
– Вы пригласите ее в Белый дом?
– Пока нет. Но я намерена обязательно сделать это впоследствии. Мы уже говорили об этом с Первой Леди, и она заверила меня, что мою подругу ждет самый теплый прием.
Беседа шла в такой же развязной манере на протяжении нескольких страниц, но больше ничего достойного внимания сказано не было. После упоминания Мередит о Белом доме я невольно представил, как они с Мариеттой занимаются любовью в спальне Линкольна, прямо под портретом старины Эйба. Да уж, за такой снимок многие редакторы с радостью выложили бы кругленькую сумму.
А из Мариетты с тех пор было не вытянуть ни слова о дочери сенатора. Тем не менее я не могу избавиться от предчувствия, что в будущем судьба «L'Enfant» вновь пересечется с тайной жизнью здания на Капитолийском холме. В конце концов, «L'Enfant» построен президентом. Не стану утверждать, что этот дом стал его самым выдающимся детищем – это звание по праву принадлежит «Декларации независимости», но нельзя пренебрегать тем фактом, что корни «L'Enfant» тесно переплетаются с корнями демократии. А как говаривал пророк Зелим, круговорот вещей подобен вращению звезд, и то, что, казалось, безвозвратно кануло в прошлое, рано или поздно вернется. С этой точки зрения далеко не лишено смысла предположение, согласно которому уничтожение «L'Enfant» будет вызвано и ускорено той самой силой, что некогда создала его.
Глава IX
Теперь вы знаете, как Рэйчел Палленберг и Митчелл Гири стали мужем и женой, знаете всю историю их любви от первой встречи до торжественной клятвы, принесенной у алтаря. Вы знаете, в сколь могущественную семью вошла Рэйчел и как велики были богатства этой семьи, знаете и о том, что Рэйчел была страстно влюблена в Митчелла и что он отвечал ей тем же.
Как же случилось, спросите вы, что столь красивую историю любви ждал столь печальный конец? Почему спустя чуть более двух лет, в конце дождливого и слякотного октября, Рэйчел, одинокая и разочарованная, ехала по унылым улицам Дански в штате Огайо, проклиная тот день, когда она впервые услышала имя Митчелла Гири?
Если бы мое повествование было авторским вымыслом, я бы представил вам самые убедительные объяснения этого прискорбного разрыва. Например, рассказал бы, как однажды, неожиданно вернувшись домой, Рэйчел застала своего мужа в постели с другой женщиной, или о том, как между ними разгорелась ссора, во время которой оба дошли до взаимных оскорблении, – возможно даже, в пылу этой ссоры Митчелл признался, что женился на ней только потому, что заключил пари с братом. Но, увы, я должен придерживаться фактов и признать: на самом деле ничего подобного не произошло. Не было ни измен, ни бурных ссор, никто из супругов ни разу не повысил на другого голос. Да Митч и не был способен на такое. Больше всего на свете ему нравилось быть любимым, ради этого он готов был избегать споров и столкновений даже в том случае, если бы они пошли на пользу им обоим. Именно поэтому Митчелл старательно закрывал глаза на все возникавшие у Рэйчел проблемы, опасаясь, что любое упоминание о них может повлечь за собой тяжелый и неприятный разговор. Чуткость и деликатность, так привлекавшие Рэйчел в будущем муже, исчезли бесследно. Если что-то ее тревожило и расстраивало, он предпочитал этого не замечать. Подобное невнимание можно было оправдать его занятостью, ведь у представителя семейства Гири всегда находилось множество дел, вынуждавших его оставлять Рэйчел в одиночестве. Единственным утешением ей служили роскошь и комфорт, окружавшие ее повсюду.
Впрочем, было бы несправедливо возлагать всю вину за разрыв на одного Митчелла, объявляя Рэйчел невинной жертвой. Она очень быстро поняла, что жизнь ее в качестве миссис Митчелл Гири не будет согрета теплотой растущей нежности и привязанности. Митчелл был всецело поглощен семейным бизнесом, в котором Рэйчел не принимала да и не желала принимать ни малейшего участия. Вместо того чтобы пожаловаться Митчеллу на одиночество и скуку, объяснить ему, что ей нужна душевная близость, а не положение светской жены, Рэйчел смирилась с создавшейся ситуацией. Ситуация меж тем стремительно ухудшалась. Чем менее откровенна была Рэйчел, тем труднее ей становилось поддерживать разговор с Митчеллом.
К тому же разве осмелилась бы она признать, что несчастлива в браке – ведь весь мир считал ее избранницей, попавшей в земной рай! Она могла поехать, куда ей заблагорассудится. Она могла опустошать самые дорогие магазины. Они с мужем ездили в Аспен кататься на лыжах, в Вермонт на уик-энд, полюбоваться листопадом, который там особенно красив. Она была на церемонии вручения «Оскара» в Лос-Анджелесе, на демонстрации весенних коллекций модных домов в Париже, на театральных премьерах в Лондоне, на карнавале в Рио. Нет, сетовать на судьбу было бы черной неблагодарностью с ее стороны.
Единственным человеком, с которым Рэйчел могла поделиться своей тоской, была Марджи. Впрочем, та не слишком ей сочувствовала, ибо воспринимала все происходящее как неизбежность.
– Обычная история, детка, – заявила она. – Так было всегда и будет до скончания веков. Или по крайней мере, до тех пор, пока богатые мужчины будут жениться на бедных девушках.
– Я не... – вспыхнула Рэйчел.
– О, дорогая, я не хотела тебя обидеть.
– Я вышла за Митча вовсе не из-за денег.
– Милая, кто же в этом сомневается. Ты вышла бы за него, будь он беден как церковная крыса и столь же уродлив. А я вышла, бы за моего ненаглядного Гаррисона, даже будь он уличным танцором в Сохо. Такие уж мы преданные жены.
– Я люблю Митча.
– И сейчас любишь?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, вот сейчас, сидя здесь рядом со мной, после того, как ты столько всякой всячины про него наговорила – он и холодный, и бесчувственный, и поговорить по душам не умеет – ты все равно его любишь?
– О господи, что ты несешь...
– А, значит, ты сомневаешься.
Повисло молчание, и обе женщины размышляли о том, что теперь чувствует Рэйчел к Митчу.
– Не знаю, что я испытываю к нему сейчас, – наконец призналась она. – Иногда мне кажется, что он не...
– Не тот человек, за которого ты выходила замуж? – подхватила Марджи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Теперь лицо девицы Брайсон попадало в объектив, более того, она, словно желая помочь фотографу, откинула голову. Пеналоца затаил дыхание и нажал на кнопку. Потом еще раз. Он не отказался бы сделать еще один кадр, но тут соблазнительница Мередит его заметила. Она самоотверженно загородила собой юную Брайсон, представ перед объективом Пеналоца в полный рост, в расстегнутой до пояса рубашке. Многоопытный репортер не стал ждать, пока она разразится воплями.
– Прошу прощения, – усмехнулся он и бросился наутек.
То, что произошло в следующие несколько минут, опровергло все его расчеты. Напрасно он ждал, что вслед ему раздастся пронзительный визг женщин, он не слышал ничего, кроме топота своих шагов. А потом Пеналоца вдруг ощутил, как крепкая рука схватила его за шиворот и хорошенько тряхнула, после чего он услышал собственный жалобный вопль. Преследовательница выхватила из его рук камеру.
– Ах ты грязный подонок!
Это была любовница Мередит, одному богу известно, как она смогла догнать его.
– Отдайте! – лепетал злополучный репортер, вцепившись в свою камеру.
– Нет, – отрезала она и швырнула камеру через плечо.
– Не смейте этого делать! – отчаянно заорал Пеналоца. – Эта камера – моя собственность. Если вы ее повредили, пеняйте на себя. Я подам на вас в суд, я...
– Заткнись, мразь! – сказала женщина и отвесила репортеру оплеуху. Удар был нанесен столь мастерски, что из глаз Пеналоцы брызнули слезы.
– Вы не имеете права! – пробормотал он. – В соответствии с Пятой поправкой вы обязаны возместить мне убытки...
– Я возмещу их прямо сейчас! – буркнула женщина. – Получай! – и она наградила его новой оплеухой.
Пеналоца был человеком, не чуждым моральных принципов, он не любил вступать в рукопашную со слабым полом. Но ситуация вынуждала его к решительным мерам. Сморгнув слезы с глаз, он сделал ложный выпал вправо и нанес своей противнице мощный удар в челюсть. Она покачнулась и громко вскрикнула, что доказало, что репортер тоже умеет драться, но, к удивлению Пеналоцы, женщина вновь набросилась на него, прежде чем сам он успел обрести равновесие. Ярость нападавшей была столь велика, что оба они в мгновение ока очутились на земле.
– Господи боже! – услышал Пеналоца чей-то голос и краешком глаза увидел своего товарища Бакминстера, который, стоя поодаль, торопливо фотографировал драку.
Пеналоца ухитрился освободить правую руку и указать на камеру, которая все еще валялась на траве, в нескольких шагах от остолбеневшей дочери сенатора.
– Возьми камеру! – крикнул он. – Бак! Дерьмо поганое! Спасай мою камеру!
Однако Бакминстер не внял его мольбам и, очевидно решив, что сегодня он достаточно испытывал судьбу, повернулся и скрылся в темноте. Что же касается Мередит, то голос репортера вывел ее из оцепенения, и она проворно схватила пресловутую камеру. Пеналоца отчаянно пытался сбросить с себя противницу, но та крепко пригвоздила его к земле, сжимая его голову коленями. Силы быстро покидали репортера, из груди его вырывалось лишь жалобное поскуливание. Меж тем победительница поманила рукой Мередит.
– Открой камеру, детка, – распорядилась она.
Мередит молча повиновалась.
– А теперь вытащи пленку.
Пеналоца вновь принялся возмущенно верещать, на шум стали собираться любопытные. О, если бы кто-нибудь из них помешал Мередит засветить пленку. Но судьба не вступилась за репортера. Щелкнул затвор камеры, все было кончено.
– Довольна, сучка? – прорычал поверженный Пеналоца.
Женщина, сидевшая на нем верхом, немного помолчала, словно обдумывая ответ. Потом она протянула руку, нащупала его яйца и крепко сжала их.
– Тебе говорил кто-нибудь, что ты красавчик? – проворковала она. – Что ты – превосходный экземпляр мужчины?
Рука ее все сильнее теребила его мошонку. Пеналоца всхлипывал, в глубине души предвкушая весьма приятный для себя поворот событий.
– Неужели нет? – настаивала она.
– Н-нет...
– В этом нет ничего странного. Потому что ты не красавчик. И не мужчина. Ты всего лишь кусок крысиного дерьма. – И она вновь сжала его мошонку, на этот раз весьма болезненно. – Так кто ты?
С каким наслаждением он пустил бы пулю в ее ухмыляющееся лицо. Но пистолета у него не было.
– Так кто ты? – повторила она, при каждом слове изо всех сил ударяя его по яйцам.
– Крысиное дерьмо, – покорно выдохнул Пеналоца.
2
Как вы уже, наверное, догадались, женщина, воздавшая по заслугам ушлому газетчику, была не кто иная, как моя дорогая Мариетта. Полагаю, вы успели уже составить достаточно ясное представление 6 ее характере, чтобы понять: она весьма гордилась своим поступком. Вернувшись в «L'Enfant», она поведала нам с Забриной о случившемся во всех подробностях.
– Зачем тебя вообще туда понесло? – если мне не изменяет память, проворчала Забрина, когда Мариетта закончила рассказ.
– Хотела подстроить им несколько милых пакостей, – созналась Мариетта. – Но стоило выпить пару бокалов шампанского, как мне захотелось других развлечений. А тут как раз подвернулась эта девчонка. Я понятия не имела, кто она такая. – Мариетта застенчиво улыбнулась. – А она, бедная лапочка, ничего не знала обо мне. Но льщу себя надеждой, наша встреча помогла ей встать на путь истинный.
Тут мне следует сделать небольшое отступление, касающееся последующих успехов дочери сенатора на поприще любви.
Примерно через год после свадьбы Гири на обложке журнала «Пипл» появилась фотография сияющей Мередит Брайсон, заголовок сообщал о том, что эта юная особа вступила в ряды последовательниц Сафо.
Внутри было помещено пятистраничное интервью с дочерью сенатора; как водится, откровения новой знаменитости сопровождало множество фотографий. Одна из них запечатлела Мередит на фоне собственного дома в Чарльстоне, на другой она стояла на заднем дворе, с двумя кошками на руках, на третьей Мередит и ее семья присутствовали на церемонии инаугурации президента, и вид у дочери сенатора, взятой крупным планом, был откровенно скучающий.
– Я всегда интересовалась политикой, – заявила она в начале интервью.
Но журналист поспешил перейти к более пикантным темам.
– Когда вы осознали собственные лесбийские пристрастия?
– Я знаю многих женщин, которые утверждают, что в глубине души их всегда влекло к себе подобным, – последовал ответ. – Но, если честно, я не имела представления о своей тайной сути, пока не встретила женщину, открывшую мне глаза.
– Не могли бы вы сообщить нашим читателям, кто эта счастливица?
– Нет, я предпочитаю держать ее имя в тайне, – ответила Мередит.
– Вы пригласите ее в Белый дом?
– Пока нет. Но я намерена обязательно сделать это впоследствии. Мы уже говорили об этом с Первой Леди, и она заверила меня, что мою подругу ждет самый теплый прием.
Беседа шла в такой же развязной манере на протяжении нескольких страниц, но больше ничего достойного внимания сказано не было. После упоминания Мередит о Белом доме я невольно представил, как они с Мариеттой занимаются любовью в спальне Линкольна, прямо под портретом старины Эйба. Да уж, за такой снимок многие редакторы с радостью выложили бы кругленькую сумму.
А из Мариетты с тех пор было не вытянуть ни слова о дочери сенатора. Тем не менее я не могу избавиться от предчувствия, что в будущем судьба «L'Enfant» вновь пересечется с тайной жизнью здания на Капитолийском холме. В конце концов, «L'Enfant» построен президентом. Не стану утверждать, что этот дом стал его самым выдающимся детищем – это звание по праву принадлежит «Декларации независимости», но нельзя пренебрегать тем фактом, что корни «L'Enfant» тесно переплетаются с корнями демократии. А как говаривал пророк Зелим, круговорот вещей подобен вращению звезд, и то, что, казалось, безвозвратно кануло в прошлое, рано или поздно вернется. С этой точки зрения далеко не лишено смысла предположение, согласно которому уничтожение «L'Enfant» будет вызвано и ускорено той самой силой, что некогда создала его.
Глава IX
Теперь вы знаете, как Рэйчел Палленберг и Митчелл Гири стали мужем и женой, знаете всю историю их любви от первой встречи до торжественной клятвы, принесенной у алтаря. Вы знаете, в сколь могущественную семью вошла Рэйчел и как велики были богатства этой семьи, знаете и о том, что Рэйчел была страстно влюблена в Митчелла и что он отвечал ей тем же.
Как же случилось, спросите вы, что столь красивую историю любви ждал столь печальный конец? Почему спустя чуть более двух лет, в конце дождливого и слякотного октября, Рэйчел, одинокая и разочарованная, ехала по унылым улицам Дански в штате Огайо, проклиная тот день, когда она впервые услышала имя Митчелла Гири?
Если бы мое повествование было авторским вымыслом, я бы представил вам самые убедительные объяснения этого прискорбного разрыва. Например, рассказал бы, как однажды, неожиданно вернувшись домой, Рэйчел застала своего мужа в постели с другой женщиной, или о том, как между ними разгорелась ссора, во время которой оба дошли до взаимных оскорблении, – возможно даже, в пылу этой ссоры Митчелл признался, что женился на ней только потому, что заключил пари с братом. Но, увы, я должен придерживаться фактов и признать: на самом деле ничего подобного не произошло. Не было ни измен, ни бурных ссор, никто из супругов ни разу не повысил на другого голос. Да Митч и не был способен на такое. Больше всего на свете ему нравилось быть любимым, ради этого он готов был избегать споров и столкновений даже в том случае, если бы они пошли на пользу им обоим. Именно поэтому Митчелл старательно закрывал глаза на все возникавшие у Рэйчел проблемы, опасаясь, что любое упоминание о них может повлечь за собой тяжелый и неприятный разговор. Чуткость и деликатность, так привлекавшие Рэйчел в будущем муже, исчезли бесследно. Если что-то ее тревожило и расстраивало, он предпочитал этого не замечать. Подобное невнимание можно было оправдать его занятостью, ведь у представителя семейства Гири всегда находилось множество дел, вынуждавших его оставлять Рэйчел в одиночестве. Единственным утешением ей служили роскошь и комфорт, окружавшие ее повсюду.
Впрочем, было бы несправедливо возлагать всю вину за разрыв на одного Митчелла, объявляя Рэйчел невинной жертвой. Она очень быстро поняла, что жизнь ее в качестве миссис Митчелл Гири не будет согрета теплотой растущей нежности и привязанности. Митчелл был всецело поглощен семейным бизнесом, в котором Рэйчел не принимала да и не желала принимать ни малейшего участия. Вместо того чтобы пожаловаться Митчеллу на одиночество и скуку, объяснить ему, что ей нужна душевная близость, а не положение светской жены, Рэйчел смирилась с создавшейся ситуацией. Ситуация меж тем стремительно ухудшалась. Чем менее откровенна была Рэйчел, тем труднее ей становилось поддерживать разговор с Митчеллом.
К тому же разве осмелилась бы она признать, что несчастлива в браке – ведь весь мир считал ее избранницей, попавшей в земной рай! Она могла поехать, куда ей заблагорассудится. Она могла опустошать самые дорогие магазины. Они с мужем ездили в Аспен кататься на лыжах, в Вермонт на уик-энд, полюбоваться листопадом, который там особенно красив. Она была на церемонии вручения «Оскара» в Лос-Анджелесе, на демонстрации весенних коллекций модных домов в Париже, на театральных премьерах в Лондоне, на карнавале в Рио. Нет, сетовать на судьбу было бы черной неблагодарностью с ее стороны.
Единственным человеком, с которым Рэйчел могла поделиться своей тоской, была Марджи. Впрочем, та не слишком ей сочувствовала, ибо воспринимала все происходящее как неизбежность.
– Обычная история, детка, – заявила она. – Так было всегда и будет до скончания веков. Или по крайней мере, до тех пор, пока богатые мужчины будут жениться на бедных девушках.
– Я не... – вспыхнула Рэйчел.
– О, дорогая, я не хотела тебя обидеть.
– Я вышла за Митча вовсе не из-за денег.
– Милая, кто же в этом сомневается. Ты вышла бы за него, будь он беден как церковная крыса и столь же уродлив. А я вышла, бы за моего ненаглядного Гаррисона, даже будь он уличным танцором в Сохо. Такие уж мы преданные жены.
– Я люблю Митча.
– И сейчас любишь?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, вот сейчас, сидя здесь рядом со мной, после того, как ты столько всякой всячины про него наговорила – он и холодный, и бесчувственный, и поговорить по душам не умеет – ты все равно его любишь?
– О господи, что ты несешь...
– А, значит, ты сомневаешься.
Повисло молчание, и обе женщины размышляли о том, что теперь чувствует Рэйчел к Митчу.
– Не знаю, что я испытываю к нему сейчас, – наконец призналась она. – Иногда мне кажется, что он не...
– Не тот человек, за которого ты выходила замуж? – подхватила Марджи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109