- Быть объектом поклонения -
долг правителя, - он, видно, уже не первый день готовился сказать эти
слова. - Тут уж ничего не поделаешь, положение обязывает. Для чего он,
правитель? Для того, чтобы людям было с кого брать пример. Счастливая
страна - именно та, где народ может искренне чтить своего правителя и
уважать. Тем самым он служит народу.
- Каззак разве не так служил?
- Уважением, таким, как ты, он не пользовался. Пойми, ты же первый
человек, одержавший, по сути, верх над пауками. Ты уже останешься в
людской памяти, как Айвар Сильный или Вакен Мудрый. Чего еще надо?
- Верх над пауками одержала богиня, а не я.
- Без твоей помощи богиня бы с этим не справилась, - Симеон отложил
вилку и заговорил живее, с чувством. - То, что произошло за несколько
прошлых недель, - просто какое-то чудо. Мне самому с трудом в это
верится. Когда Билдо сообщил, что ты замыслил освободить людей от
пауков, я подумал: бедный мальчик, надо бы ему вернуться с небес на
землю. А теперь ты фактически уже осуществил задуманное. Сказка
какая-то. И ты заслуживаешь почестей.
- Я хочу, чтобы люди были свободны, - сказал Найл, - как свободны
были мы в пустыне, а не тюкались лбом оземь всякий раз, когда я прохожу
мимо.
Симеон вздохнул.
- Излишняя свобода людям не нужна, она их смущает. Ты не можешь дать
им больше, чем они хотят. Взгляни только, что получилось у нас в городе.
Жуки заявили, что все их слуги свободны и могут идти куда угодно,
заниматься чем угодно. Но ведь человек этим не воспользовался, я в том
числе! Чтобы люди привыкли к свободе, нужно время.
- Ты полагаешь, они когда-нибудь к ней привыкнут?
- Конечно да, если только она будет доставаться небольшими дозами,-
он обвел Найла участливым взором.- Что-то думается мне, ты нехорошо
последнее время выглядишь. Какие-то проблемы?
Найл чуть подумал, затем рассмеялся.
- Просто, видно, не по душе мне быть правителем, вот и все.
Симеон намазал маслом ломоть хлеба.
- Тогда что тебе больше по душе?
- Ну, начать с того, я бы хотел побольше бывать в Белой башне. За
прошедшие шесть недель я ходил туда только дважды, и то затем, чтобы
спросить совета у Стига. Мне б хотелось находиться там безвылазно дни -
чего там дни, месяцы или годы! - просто изучая прошлое. Куда интереснее,
чем думать о водостоках или ломать голову над проблемой жилья. В мире
нет места очаровательней - я тебя туда возьму, когда вернемся. Но вот
времени все никак не выберу.
- Что тебе мешает бывать там по паре часов хоть каждый день?
- Да вечно у меня запарка. Но и это не все. Мне бы хоть как-то
уединиться, подумать о своем. Ты прав насчет того, что люди не знают,
как использовать свою свободу. Но это потому, что им не известно, как
использовать собственный ум. Свобода им начинает приедаться, и они
пытаются искать, чем бы заняться. И вот я, вместо Белой башни вынужден
день-деньской торчать на собраниях Совета.
Симеон медленно кивнул.
- Я, кстати, и сам порой задумывался, как бы тебе выйти из положения.
Если тебе не хочется быть правителем, ты можешь подать в отставку и
перебраться к нам в город. Или можешь натаскать заместителя и всю
дежурную работу перепоручать ему. А то взял бы да женился на Мерлью, она
у тебя этим бы и занималась. Она вся в отца, любит покомандовать.
Найл фыркнул.
- Потому-то я, наверно, на ней и не женюсь.
Их прервал Манефон, зашедший в каюту с красоткой-надсмотрщицей. Вайг
по пятам, след в след. Тему беседы, не сговариваясь, свернули. А выйдя
на палубу через полчаса, Найл ощущал на сердце странную легкость.
Разговор с Симеоном заставил вникнуть в суть вопроса, а, следовательно,
на порядок приблизил ответ.
Не прошло и двух часов, как из-за линии горизонта начали взрастать
горы Северного Хайбада. Через полчаса приблизились достаточно, так что
взгляд различал остроконечные утесы из песчаника и проход между ними,
через который взору Найла тогда впервые явилось море. Сердце защемило от
смешанного чувства восторга и печали; все равно что повторно окунуться в
мир детства. И даже какая-то дополнительная гармония вносилась от того,
что в золотистом солнечном свете присутствовал неуловимый оттенок осени.
Ближе к вечеру надежно встали на якорь в бухте. Подплывая к берегу на
баркасе (у рулевого весла - красотка-служительница), Найл обратил
внимание, что возвращение в родные места рождает в душе неизъяснимый
подъем. Ответ явился сам собой от того, что люди чувствуют - они
хозяева, а не невольники времени.
Световой день еще не завершился, поэтому переход вглубь суши решили
начать немедленно. Шесть человек понесли пустой гроб, сделанный самым
искусным плотником в городе жуков. Гроб завернули в мешковину, чтобы
уберечь от царапин, и понесли на лямках. Еще шестеро матросов,
вооруженных копьями, луками и стрелами, шествовали по флангам, как
охранники. С полдюжины носильщиков тащили запас провианта. Отряд
довершали Найл, Симеон, Вайг и Манефон. Вайг сожалеюще простился
взглядом со служительницей, отправившейся на баркасе назад. Найл никак
не мог взять в толк, что брат в ней нашел. Фигура у девчонки,
безусловно, недурна, а вот умишко - стоило лишь проверить - маленький,
скудный, не способный к сколь-либо глубокой мысли. Вайг тоже понимал,
но, похоже, не делал из маленького умишки большой проблемы.
Следующие несколько часов они пересекали плодородную прибрежную
низменность, идущую к горам. Мимо, жужжа, пролетали осы и стрекозы, в
невысокой поросли стрекотали кузнечики. Найл вспомнил, как несколько
месяцев назад это место очаровало его, показавшись райскими кущами.
Теперь же, в сравнении с зеленью полей и лесов, окружающих паучий город,
здешний ландшафт казался скудным и негостеприимным. Вместе с тем, теплый
воздух навеял память о Хролфе, Торге и об отце, и вкрадчивой тенью
просочилось в сердце бередящее чувство утраты.
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это
было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится,
тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб,
запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой - матросы
наловили, пока шли морем - свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а
запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый
соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле
костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон
сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар.
Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе
еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть - подъем
десять миль до верхней границы перевала - и завершить ее хотелось до
того, как жара сделает восхождение непереносимым. Рассвело, когда отряд
вплотную уже подошел к подножию последнего, самого крутого склона.
Матросы, даром что богатырского сложения и в превосходной физической
форме, стали выказывать признаки усталости. Найл поглядел на тяжело
дышащего Манефона.
- Тебе не кажется, что пора устроить привал?
- От тебя зависит, - веселым голосом отозвался Манефон, - ты же
главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от
которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он
сказал:
- Раз так, то давай-ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы
подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком
отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой
считать себя "главным".
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз -
насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен,
будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где
Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что
проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл
повернулся к Вайгу:
- Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы
порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой,
рассмеялся.
- Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза
б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том
же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого ,простора
огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти
ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной
свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили
доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую
равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были
припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой
головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд
потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о
гранитном резервуаре при дороге. Стоило сообщить об этом остальным, как
сразу же пошли живее, завели даже походную песню. Странная все-таки вещь
человеческая воля: от скуки может зачахнуть, а иногда, стоит лишь найти
нужное слово, так и разом воспрянет.
Вот уже и тот самый поворот, и резервуар видно... Матросы вдруг резко
остановились, сбившись в кучу. У каменного основания, уместившись на
небольшом пятачке тени, лежала здоровенная сороконожка. Колебания почвы
из-за поступи отряда уже успела ее насторожить, и она смотрела на людей,
возведя похожие на рога щупики. Сам резервуар находился справа от
дороги, слева вздымался крутой каменистый склон, так что в обход никак
не возьмешь.
Найл медленно пошел насекомому навстречу; Вайг слева, Манефон справа;
возможно, видя перевес в числе, тварь отступит. Но она то ли только что
отыскала резервуар, то ли не хотела оставлять единственный на множество
миль пятачок прохлады; во всяком случае, вздыбив верхнюю часть туловища,
она напряженно откинулась назад и угрожающе засипела. Длины в
сороконожке было, по меньшей мере, метра четыре, взгляд пустой, как у
готовящейся к броску змеи. Вайг с Манефоном остановились, а Найл сделал
еще один шаг вперед. Симеон сбивчиво буркнул насчет осторожности, и тут
тварь угрожающе быстро рванулась навстречу людям, хлопоча бесчисленными
ножками.
Что-то звонко тенькнуло в воздухе возле плеча Найла, и в отверстый
зев насекомого вонзилась стрела. Сороконожка вякнула, поперхнувшись от
боли - получилось похоже на кваканье лягушки-вола. Еще одна стрела
отскочила, чиркнув по бурой роговой пластине спины, тускло
поблескивающей на солнце. Сороконожка грузно вздыбилась; сонм крохотных
ножек шевельнулся, словно сердитые руки Лучники не замедлили разом
пальнуть в мягкое подбрюшье. Одна стрела ударила с такой силой, что
скрылась по самое оперение; было слышно, как сухо скребнула изнутри о
спинную пластину. Удивительно, но тварь по-прежнему несло вперед на
суетливо хлопочущих задних ножках. Тут самый рослый из матросов скакнул
вперед и со всей силой саданул копьем между разведенных челюстей. Мозг
Найла уловил вспышку инстинктивного отклика: внезапное сознание, что
неминуема гибель. Насекомое неожиданно остановилось, затем повернулось и
кинулось вспять с удивительным проворством, метя свой след розоватой
кровью и каплями зеленоватой жидкости.
Люди смотрели, как насекомое пробирается через придорожные камни
(выступающие стрелы затрудняют ход). Найлу почему-то вспомнилось
неизвестное существо, пытавшееся залезть к нему в укрытие, когда он спал
в углублении под камнем, загородившись кустом терновника. Интуиция
подсказывала, что тварь, видно, подыскивала себе место, чтобы спокойно
умереть.
Всеми владело радостное возбуждение; забыли и про гнетущую жару, и
про то, что ноги сводит от усталости. Матроса, выстрелившего первым,
наперебой поздравляли; сыпались подробности о том, как выжидали момента,
чтобы попасть наверняка, и под каким углом вонзилась в подбрюшье стрела.
Кувшинами черпали ледяную воду из резервуара; жадно глотали, остаток
выливая себе на голову и грудь. Затем, разместившись на узкой полосе
тени, что отбрасывала скала, стали закусывать хлебом с сыром и луком
- Я вот думаю, - задумчиво сказал Симеон, - отчего вдруг ей
вздумалось нападать, когда было видно, что мы превосходим числом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
долг правителя, - он, видно, уже не первый день готовился сказать эти
слова. - Тут уж ничего не поделаешь, положение обязывает. Для чего он,
правитель? Для того, чтобы людям было с кого брать пример. Счастливая
страна - именно та, где народ может искренне чтить своего правителя и
уважать. Тем самым он служит народу.
- Каззак разве не так служил?
- Уважением, таким, как ты, он не пользовался. Пойми, ты же первый
человек, одержавший, по сути, верх над пауками. Ты уже останешься в
людской памяти, как Айвар Сильный или Вакен Мудрый. Чего еще надо?
- Верх над пауками одержала богиня, а не я.
- Без твоей помощи богиня бы с этим не справилась, - Симеон отложил
вилку и заговорил живее, с чувством. - То, что произошло за несколько
прошлых недель, - просто какое-то чудо. Мне самому с трудом в это
верится. Когда Билдо сообщил, что ты замыслил освободить людей от
пауков, я подумал: бедный мальчик, надо бы ему вернуться с небес на
землю. А теперь ты фактически уже осуществил задуманное. Сказка
какая-то. И ты заслуживаешь почестей.
- Я хочу, чтобы люди были свободны, - сказал Найл, - как свободны
были мы в пустыне, а не тюкались лбом оземь всякий раз, когда я прохожу
мимо.
Симеон вздохнул.
- Излишняя свобода людям не нужна, она их смущает. Ты не можешь дать
им больше, чем они хотят. Взгляни только, что получилось у нас в городе.
Жуки заявили, что все их слуги свободны и могут идти куда угодно,
заниматься чем угодно. Но ведь человек этим не воспользовался, я в том
числе! Чтобы люди привыкли к свободе, нужно время.
- Ты полагаешь, они когда-нибудь к ней привыкнут?
- Конечно да, если только она будет доставаться небольшими дозами,-
он обвел Найла участливым взором.- Что-то думается мне, ты нехорошо
последнее время выглядишь. Какие-то проблемы?
Найл чуть подумал, затем рассмеялся.
- Просто, видно, не по душе мне быть правителем, вот и все.
Симеон намазал маслом ломоть хлеба.
- Тогда что тебе больше по душе?
- Ну, начать с того, я бы хотел побольше бывать в Белой башне. За
прошедшие шесть недель я ходил туда только дважды, и то затем, чтобы
спросить совета у Стига. Мне б хотелось находиться там безвылазно дни -
чего там дни, месяцы или годы! - просто изучая прошлое. Куда интереснее,
чем думать о водостоках или ломать голову над проблемой жилья. В мире
нет места очаровательней - я тебя туда возьму, когда вернемся. Но вот
времени все никак не выберу.
- Что тебе мешает бывать там по паре часов хоть каждый день?
- Да вечно у меня запарка. Но и это не все. Мне бы хоть как-то
уединиться, подумать о своем. Ты прав насчет того, что люди не знают,
как использовать свою свободу. Но это потому, что им не известно, как
использовать собственный ум. Свобода им начинает приедаться, и они
пытаются искать, чем бы заняться. И вот я, вместо Белой башни вынужден
день-деньской торчать на собраниях Совета.
Симеон медленно кивнул.
- Я, кстати, и сам порой задумывался, как бы тебе выйти из положения.
Если тебе не хочется быть правителем, ты можешь подать в отставку и
перебраться к нам в город. Или можешь натаскать заместителя и всю
дежурную работу перепоручать ему. А то взял бы да женился на Мерлью, она
у тебя этим бы и занималась. Она вся в отца, любит покомандовать.
Найл фыркнул.
- Потому-то я, наверно, на ней и не женюсь.
Их прервал Манефон, зашедший в каюту с красоткой-надсмотрщицей. Вайг
по пятам, след в след. Тему беседы, не сговариваясь, свернули. А выйдя
на палубу через полчаса, Найл ощущал на сердце странную легкость.
Разговор с Симеоном заставил вникнуть в суть вопроса, а, следовательно,
на порядок приблизил ответ.
Не прошло и двух часов, как из-за линии горизонта начали взрастать
горы Северного Хайбада. Через полчаса приблизились достаточно, так что
взгляд различал остроконечные утесы из песчаника и проход между ними,
через который взору Найла тогда впервые явилось море. Сердце защемило от
смешанного чувства восторга и печали; все равно что повторно окунуться в
мир детства. И даже какая-то дополнительная гармония вносилась от того,
что в золотистом солнечном свете присутствовал неуловимый оттенок осени.
Ближе к вечеру надежно встали на якорь в бухте. Подплывая к берегу на
баркасе (у рулевого весла - красотка-служительница), Найл обратил
внимание, что возвращение в родные места рождает в душе неизъяснимый
подъем. Ответ явился сам собой от того, что люди чувствуют - они
хозяева, а не невольники времени.
Световой день еще не завершился, поэтому переход вглубь суши решили
начать немедленно. Шесть человек понесли пустой гроб, сделанный самым
искусным плотником в городе жуков. Гроб завернули в мешковину, чтобы
уберечь от царапин, и понесли на лямках. Еще шестеро матросов,
вооруженных копьями, луками и стрелами, шествовали по флангам, как
охранники. С полдюжины носильщиков тащили запас провианта. Отряд
довершали Найл, Симеон, Вайг и Манефон. Вайг сожалеюще простился
взглядом со служительницей, отправившейся на баркасе назад. Найл никак
не мог взять в толк, что брат в ней нашел. Фигура у девчонки,
безусловно, недурна, а вот умишко - стоило лишь проверить - маленький,
скудный, не способный к сколь-либо глубокой мысли. Вайг тоже понимал,
но, похоже, не делал из маленького умишки большой проблемы.
Следующие несколько часов они пересекали плодородную прибрежную
низменность, идущую к горам. Мимо, жужжа, пролетали осы и стрекозы, в
невысокой поросли стрекотали кузнечики. Найл вспомнил, как несколько
месяцев назад это место очаровало его, показавшись райскими кущами.
Теперь же, в сравнении с зеленью полей и лесов, окружающих паучий город,
здешний ландшафт казался скудным и негостеприимным. Вместе с тем, теплый
воздух навеял память о Хролфе, Торге и об отце, и вкрадчивой тенью
просочилось в сердце бередящее чувство утраты.
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это
было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится,
тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб,
запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой - матросы
наловили, пока шли морем - свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а
запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый
соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле
костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон
сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар.
Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе
еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть - подъем
десять миль до верхней границы перевала - и завершить ее хотелось до
того, как жара сделает восхождение непереносимым. Рассвело, когда отряд
вплотную уже подошел к подножию последнего, самого крутого склона.
Матросы, даром что богатырского сложения и в превосходной физической
форме, стали выказывать признаки усталости. Найл поглядел на тяжело
дышащего Манефона.
- Тебе не кажется, что пора устроить привал?
- От тебя зависит, - веселым голосом отозвался Манефон, - ты же
главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от
которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он
сказал:
- Раз так, то давай-ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы
подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком
отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой
считать себя "главным".
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз -
насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен,
будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где
Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что
проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл
повернулся к Вайгу:
- Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы
порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой,
рассмеялся.
- Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза
б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том
же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого ,простора
огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти
ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной
свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили
доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую
равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были
припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой
головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд
потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о
гранитном резервуаре при дороге. Стоило сообщить об этом остальным, как
сразу же пошли живее, завели даже походную песню. Странная все-таки вещь
человеческая воля: от скуки может зачахнуть, а иногда, стоит лишь найти
нужное слово, так и разом воспрянет.
Вот уже и тот самый поворот, и резервуар видно... Матросы вдруг резко
остановились, сбившись в кучу. У каменного основания, уместившись на
небольшом пятачке тени, лежала здоровенная сороконожка. Колебания почвы
из-за поступи отряда уже успела ее насторожить, и она смотрела на людей,
возведя похожие на рога щупики. Сам резервуар находился справа от
дороги, слева вздымался крутой каменистый склон, так что в обход никак
не возьмешь.
Найл медленно пошел насекомому навстречу; Вайг слева, Манефон справа;
возможно, видя перевес в числе, тварь отступит. Но она то ли только что
отыскала резервуар, то ли не хотела оставлять единственный на множество
миль пятачок прохлады; во всяком случае, вздыбив верхнюю часть туловища,
она напряженно откинулась назад и угрожающе засипела. Длины в
сороконожке было, по меньшей мере, метра четыре, взгляд пустой, как у
готовящейся к броску змеи. Вайг с Манефоном остановились, а Найл сделал
еще один шаг вперед. Симеон сбивчиво буркнул насчет осторожности, и тут
тварь угрожающе быстро рванулась навстречу людям, хлопоча бесчисленными
ножками.
Что-то звонко тенькнуло в воздухе возле плеча Найла, и в отверстый
зев насекомого вонзилась стрела. Сороконожка вякнула, поперхнувшись от
боли - получилось похоже на кваканье лягушки-вола. Еще одна стрела
отскочила, чиркнув по бурой роговой пластине спины, тускло
поблескивающей на солнце. Сороконожка грузно вздыбилась; сонм крохотных
ножек шевельнулся, словно сердитые руки Лучники не замедлили разом
пальнуть в мягкое подбрюшье. Одна стрела ударила с такой силой, что
скрылась по самое оперение; было слышно, как сухо скребнула изнутри о
спинную пластину. Удивительно, но тварь по-прежнему несло вперед на
суетливо хлопочущих задних ножках. Тут самый рослый из матросов скакнул
вперед и со всей силой саданул копьем между разведенных челюстей. Мозг
Найла уловил вспышку инстинктивного отклика: внезапное сознание, что
неминуема гибель. Насекомое неожиданно остановилось, затем повернулось и
кинулось вспять с удивительным проворством, метя свой след розоватой
кровью и каплями зеленоватой жидкости.
Люди смотрели, как насекомое пробирается через придорожные камни
(выступающие стрелы затрудняют ход). Найлу почему-то вспомнилось
неизвестное существо, пытавшееся залезть к нему в укрытие, когда он спал
в углублении под камнем, загородившись кустом терновника. Интуиция
подсказывала, что тварь, видно, подыскивала себе место, чтобы спокойно
умереть.
Всеми владело радостное возбуждение; забыли и про гнетущую жару, и
про то, что ноги сводит от усталости. Матроса, выстрелившего первым,
наперебой поздравляли; сыпались подробности о том, как выжидали момента,
чтобы попасть наверняка, и под каким углом вонзилась в подбрюшье стрела.
Кувшинами черпали ледяную воду из резервуара; жадно глотали, остаток
выливая себе на голову и грудь. Затем, разместившись на узкой полосе
тени, что отбрасывала скала, стали закусывать хлебом с сыром и луком
- Я вот думаю, - задумчиво сказал Симеон, - отчего вдруг ей
вздумалось нападать, когда было видно, что мы превосходим числом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33