Какую-то секунду он не верил своим глазам
(думал, мерещится в обманчивом полумраке), но тут понял, что спящий
действительно движется, и побежал к нему. Стрелять из этого положения
было никак нельзя - Доггинз как раз лежал к нему головой. От воды его
отделяли теперь считанные метры; казалось, что он движется сам по себе,
плавно сползая по пологому глинистому берегу. Найл поднял жнец,
тщательно нацелился и полоснул по воде. Сердито зашипел пар, и Доггинз
замер на месте. Подоспев через несколько секунд, Найл обнаружил, что он
даже не проснулся. Дыхание оставалось ровным. Доггинз ничего не
почувствовал, настолько вкрадчивым было движение. В нескольких метрах,
возле самой воды сиротливо лежало отсеченное щупальце, удивительно
тонкое, метра три длиной, лоснящееся от слизи. Прежде чем спихнуть в
воду, Найл попробовал его на ощупь: гибкое и жесткое, как хлыст.
Посреди реки взыграло, послышался всплеск. Найл, переполненный слепым
гневом и отчаяньем, вскинул жнец и стал неистово стегать выстрелами
реку, не обращая внимание на раскаленный пар. Поверхность воды булькала
и пузырилась, всякое живое тело в глубине неминуемо сварилось бы заживо.
Стиснув зубы, Найл яростно уставился на темную воду, высматривая
милейшие признаки движения. Его обуревало желание разрушать, губить;
руки чесались сдвинуть ограничитель на максимум и пальнуть прямо в холм,
вздымающийся впереди. Рука уже двинулась сама собой, но тут вспомнилось
о товарище. Если за решающим выстрелом последует какой-нибудь ответный
удар, Доггинз обречен. Все еще не до конца унявшись, он опустил оружие.
Гнев истаивал медленно, восполняясь интересным ощущением потаенной мощи,
гулко бьющейся сейчас в крови.
Забравшись в металлическое одеяние, он, скрестив ноги, сел возле
Доггинза, баюкая на сгибе руки жнец. Спать не хотелось, есть тоже;
острота положения, похоже, разбередила некий глубинный резерв
выносливости. Вечер окончательно остыл в ночь, над северным горизонтом
зажглась первая звезда. Найл чутко вслушивался в шум реки, силясь
различить среди бега воды всплеск, выдающий присутствие живого существа.
Биение сердца унялось, став, в конце концов, таким тихим, что едва и
различишь. Найл в очередной раз ошутил себя эдаким пауком, сидящим в
центре паутины и чувствующим вибрацию каждой ее нити. Погрузившись в
глубинное внутреннее спокойствие, он будто оказывался среди незыблемого,
необъятного безмолвия.
Вместе с тем было в этой тишине нечто, вызывающее растерянность.
Прошло некоторое время, прежде чем Найл уяснил, что именно. За ним
перестали наблюдать. С того самого момента, как они высадились в Дельте,
Найл ощущал на себе неусыпное бдение. Не то ноющее, гнетущее чувство,
что возникает порой, когда следит невидимый враг; просто ощущение, что
Дельта сознает их присутствие. И вот это ощущение неожиданно исчезло.
Найл потянулся под тунику и медленно повернул медальон. На этот раз
не возникло и болезненной вспышки - лишь ровная глубокая сила,
безупречно уживающаяся с безмолвием. Когда сосредоточенность отстоялась
и чувства слились с окружающей темнотой, он осознал, что произошло.
Безмолвие - это реакция на его необузданный гнев. Дельта боялась. Сидя
настороже со жнецом наизготовку, он напоминал ядовитую змею, угрожающе
собравшуюся в тугое кольцо и готовую прянуть. Дельта затаила дыхание, с
ужасом ожидая, что же сейчас будет.
И тут стало ясно, как надо поступить. Поднявшись, Найл расстегнул
молнию на металлическом одеянии, и оно свободно упало к ногам. Затем он
направился к реке. В эту минуту трезвое человеческое "я" восстало в нем:
возникшая идея равносильна самоубийству. Но какая-то другая сила - более
глубокая - превозмогла. Тогда он остановился на кромке берега и один за
другим пошвырял оба жнеца как можно дальше. В странной тишине всплески
прозвучали удивительно громко. Найл выпрямился, ожидая, что произойдет.
Получилось неожиданно и банально. С реки донесся булькающий звук,
будто потревожено какое-то крупное существо; на лицо упало несколько
капель. Затем ночь, казалось, возвратилась на круги своя, наполнившись
присущими ей звуками: шум воды, шелест листьев на ветру, повизгивание
летучих мышей, время от времени отдаленный крик какого-нибудь ночного
животного. Внешне ничего не изменилось, Найл по-прежнему был одиноким
человеком в сердцевине дельты. Но чувствовалось, что он не является
больше незваным гостем. Его жест доброй воли был воспринят одобрительно.
Дельта приняла его.
Пробравшись ощупью обратно, Найл снова сел возле Доггинза. Любопытно:
им владело безмятежное терпеливое спокойствие. Он сделал то, что от него
зависело, теперь оставалось только ждать. Найл сидел сложа руки на
коленях и вдумчиво, без трепета слушал звуки ночи. Дельта выказала ему
доверие, так что нет причины тревожится.
Через полчаса взошла луна, и Найл смог оглядеться.
Небо было безоблачно, звезды необычайно ярки - света столько, что
можно различить дремлющие в лунном свете болота к северу, и сельву к
югу. Отчетливо был виден южный склон холма, под этим углом опять
напоминающий лицо. Созерцая его, Найл нутром почувствовал то, о чем
смутно догадывался последние сутки. Перед ним не холм, а исполинское
растение. Вот оно, то самое, что Симеон называл Нуадой, богиней Дельты.
Зов прозвучал где-то часом позже, когда луна была уже высоко в небе.
Найл сидел, расслабившись и настроившись на восприятие, когда ощутил
позыв встать и скинуть обувь. Будь он животным, он и не заподозрил бы,
что решение исходит не от него самого. Но, поскольку он был человек,
некая его часть смотрела как бы сверху с бесстрастной созерцательностью
на животное, подчиняющееся этому позыву.
Скинув башмаки, Найл снял с шеи медальон и положил его возле. Туда же
легла и вынутая из кармана раздвижная трубка. Доггинз спал, раскинувшись
на спине. Лицо в свете луны казалось мертвенно-бледным, но уже не таким
ужасно опухшим. Он чуть постанывал при дыхании. Найл прикрыл спящего
металлической одежиной, подоткнув ее под его подбородок. Затем, все
также повинуясь неизреченному приказу, двинулся вдоль берега.
Он твердо ступал по спекшейся в корку глинистой полосе. Прошел уже
примерно милю. Стволы деревьев по левую руку выглядели так, будто
сделаны были из железа. Их ветви на слабом ветру были совершенно
недвижны и не издавали ни звука. По другую руку текла величаво река.
Время от времени с тяжелым всплеском наружу появлялось какое-нибудь
существо - крупное - и тотчас скрывалось под водой. Он разглядел толком
только одно: большого каймана, который не плыл, а, скорее, сплавлялся по
течению, выставив ноздри над поверхностью. Животное проводило идущего
мимо двуногого злобным взглядом, но опасности Найл не почувствовал.
Он дошел до места, где река становилась шире и была частично
перегорожена листвой и сучьями. Найл без колебаний вступил в воду.
Ступни сантиметров на пятнадцать погрузились в вязкий ил,, затем пошла
твердая галька. Чувствовалось, как возле самых ног юркают какие-то
шустрые создания, Найл не спеша брел, подавшись корпусом вперед, пока
вода не оказалась выше пояса. Из-под ноги вывернулась и остро царапнула
голень ветка. Сердце екнуло: снизу по ноге мимолетно скользнуло какое-то
гибкое мягкотелое существо. Найл осторожно, посту пью двигался вперед,
пока вода не пошла, наконец, на убыль и он, наконец, выбрался на тот
берег.
Повинуясь тому же безотчетному позыву, он опять повернул на север и
пошел в обратном направлении. По эту сторону реки растительность росла
гуще и во многих местах подступала к берегу вплотную. В глубоких
затемнениях - контрастах лунного света - двигаться приходилось с особой
осторожностью. Из куста выпорхнула испуганная птица и, стрекотнув
крыльями, забилась в гущу древесной поросли. Низом через прибрежный
кустарник с треском пробиралось какое-то тяжелое животное. Найл не
обратил на это внимание. Поравнявшись с Доггинзом, спящим под лунным
светом на том берегу, он почувствовал безмолвный приказ повернуть налево
в чащобу. Лунный свет сюда не пробивался, и идти приходилось только
поступью, но, как ни странно, двигался Найл почти с той же уверенностью,
что и на свету. Словно некое шестое чувство остерегало его, когда на
пути встречался торчащий из земли корень или куст.
Из затенения он вышел неожиданно для себя, и также неожиданно земля
под ногами сделалась столь же твердой, что и спекшаяся глинистая корка
речного берега. Начался подъем. Через несколько минут залитые лунным
светом река и верхушки деревьев уже остались внизу. Найл находился на
середине южного склона холма. По другую его сторону щетинилась густая,
непроходимая на вид, спутанная поросль. Вскоре, однако, осталась внизу и
она, и стало видно реку, огибающую холм с запада. Она была шире той,
которую он недавно пересек и, судя по переливчатой серебристой
поверхности, быстрее.
Склон становился все круче; взбираться теперь приходилось, хватаясь
за кусты и пучки травы. Через полчаса, уже неподалеку от вершины, склон
мало чем отличался от вертикальной стены, и Найл решил поискать более
сподручный подъем. Он стал осторожно смещаться вбок, пока не отыскал
место, где растительность была достаточно густа, так что можно было
затвердиться руками и ногами. Конечный отрезок пути, протяженностью
около двадцати метров, оказался крут настолько, что, когда Найл мельком
оглянулся, у него закружилась голова и проснулась боязнь: сейчас в два
счета можно сыграть вниз и свернуть себе шею, никакая сила тут не
поможет.
Но вот, перевалив через отвесный край, он уже стоит на самом верху -
ровная площадка, в центре возвышается предмет, который он по ошибке
принимал за башню. Теперь было ясно, что это не башня, и не сломанное
дерево. Не видно ни корней, ни четкого разграничения между выступом и
самой площадкой. Ствол состоял из какого-то серого и, похоже, пористого
материала. Проведя рукой по его купающейся в лунном свете боковине, Найл
ощутил, что длинная полоса "коры" оторвана и свита у подножия выступа
кольцом. Глубокая борозда, от которой она отщеплена, напоминает рану.
Безусловно, это отметина оставлена молнией. Глубокие рубцы на верхушке,
метрах в пяти у Найла над головой, по краям тоже будто опалены.
Далеко внизу, с северной стороны, виднелось слияние двух рек. Тот
склон, что издали напоминает человеческий профиль, был гораздо круче
того, по которому Найл поднимался, так что на изгиб реки он смотрел
почти вертикально. Отсюда взор охватывал почти все ее течение: вот она
петляет через болота к морю, то и дело теряясь среди высокого тростника.
К югу, плавно восходя к проему между холмами, лежала сельва, удивительно
мирная на вид, в сиянии луны. Но не успел он и глаз отвести, как,
мелькнув невдалеке, в ночи растворилось похожее на летучую мышь
создание, размером во много раз крупнее птицы, и со странным резким
криком нырнуло в лесную чащобу. Спустя пару секунд из ее глубины донесся
неистовый страдальческий крик какого-то существа.
Вдали, в проеме между холмами, угадывалась серебристо серая пустыня;
именно по ней Найл возвращался из города Каззака. Найла вдруг пронизал
ошеломляющий по остроте приступ ностальгии. Кстати, интересно:
показалось, что рядом стоит отец. Не продержавшись и пару секунд,
видение исчезло, оставив после себя чувство опустошенности.
Вот вроде бы и конечная точка. Всплеск душевных сил сошел на нет.
Весь последний час Найл пассивно следовал направляющему импульсу,
который передвигал ему ноги, помыкал волей - будто ветер, несущий сухой
листик. Теперь импульс канул. Найл все так же оставался пассивным и
открытым для восприятия, ожидая дальнейших приказаний, но их не
следовало. Заняться было больше нечем, и Найл двинулся вокруг основания
выступа, внимательно его изучая. Основание, плавно загибаясь уходило в
грунт, словно ствол большого дерева, но иных мест, где бы оно сходилось
с землей, заметно не было. Грунт под ногами был в точности таким же
жестким и серым, как и текстура самого выступа. Догадка переросла в
уверенность: он стоит не на холме, а на верхушке некоего исполинского
растения. На боковинах выступа не наблюдалось каких-либо наростов,
намекающих, что здесь когда-то была листва: если и имелась, то давно уже
облетела. Найл сел у основания выступа и вперился отсутствующим взором в
сторону моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33