Уллик и Милон с посудиной, полной личинок, пошли кормить
порифидов (их приближение было встречено радостно: вода отчаянно
забулькала от вонючего газа). Доггинз, намаявшись мозолями, улегся под
пальмами и проспал, не шевелясь, до самых сумерек. Найл искупался,
обсушился на солнце, затем пошел и сел возле Манефона, успевшего поймать
три больших кефали. Вытащили еще четыре и решили, что на праздничную
трапезу хватает.
Рыбу завернули в листья, затем в слой глины и сунули печься в горящие
уголья. Манефон готовил, остальные, не отрываясь, созерцали появляющиеся
звезды, проникнутые странным очарованием Дельты, где запах опасности
перемешивался с чудесным ощущением свободы. Затем Манефон выгреб
раздвоенной веткой рыбу из углей, воздух наполнился удивительным
ароматом рыбы, свежевыловленной и тут же приготовленной, и хлебных
лепешек, испеченных среди раскаленных камней. Нависшая задумчивость
исчезла вместе с тем, как сели есть, запивая трапезу вином. Постепенно
воцарялись оживление и радость - от того, что впервые с полной
отчетливостью дошло, что они умудрились живыми выбраться из центра
Дельты, и снова вместе.
За едой Уллик то и дело вызывал взрывы хохота, описывая, как
проснулся и обнаружил, что привязан к суку дерева в двадцати метрах от
земли, и как совершенно всерьез вопил товарищам, чтобы "кончали
придуряться". Только обнаружив, что надежно зашит в одеяло, Уллик понял,
что его сочли мертвым. После упорной борьбы ему удалось высвободить
правую руку - Манефон прихватил его очень крепко на случай, если хищные
птицы попытаются выпотрошить тело из мешка - и, в конце концов, развязал
двойной узел на груди. Стоило таких сил высвободиться, не сыграв при
этом вниз. Наконец одеяло упало на землю. Следом ускользнула бы и
веревка, не успей он схватиться как раз вовремя, "не то бы я все там так
и торчал" (что до слушателей, то они реготали не потехи ради, а из
восхищения перед добродушным оптимизмом Уллика: сейчас, понятно,
смеется, а тогда-то было не до смеха). Наконец, скрючившись на развилке
дерева, один конец веревки Уллик обвязал вокруг сука и спустился на
землю. Там он нашел свой мешок, опертый на древесный ствол, и отыскал
угли костра, много дней как остывшего, с множеством звериных следов
вокруг. Поев и выпив немного вина - настроение от этого чуть повысилось,
- он отправился в долгий путь назад к берегу, который, к счастью,
обошелся без происшествий.
- Когда все это произошло? - поинтересовался Найл.
- Вчера.
- Ты в какое время проснулся?
- На рассвете. Меня разбудили птицы.
Это заставило Найла задуматься. Итак, Уллик пришел в себя в то же
время, когда сам Найл пробудился на макушке растения-властителя...
Найл заснул намного раньше остальных; от пищи и свежего воздуха глаза
слипались сами собой. Временами он просыпался от взрывов хохота или
трепетного сполоха, когда в костер подбрасывали свежих сучьев. Обрывки
разговора: "...а тысяченожка вымахала - обалдеть! Я таких в жизни не
видел...", "... эдакие вроде лягушек, только здоровенные..." мешались со
смутными образами сна. В конце концов, воцарился лишь шум накатывающих
на берег волн да сухое шуршание ветра в макушках пальм.
Найла растормошил за плечо Симеон.
- Подъем. Ветер с юго-запада, надуваем шары.
Дельта постепенно растворялась на горизонте, и Найл еще раз ощутил
толщу неподвижности, зависшую в безветренном пространстве между морем и
небом. Небо было лазорево-синим, безоблачным. Море внизу расходилось в
бесконечность; цветом подобное небесам, по крайней мере, где сливалось с
линией горизонта. Лишь прохлада воздуха давала понять, что они все-таки
движутся, а не стоят на месте. Обычный, как видно, день для середины
зимы.
Три шара были опять связаны вместе. На этот раз, однако, Найл летел в
одной корзине с Симеоном. Симеон хорошо был знаком с береговой линией,
потому роль штурмана выпала, естественно, ему. Земля давно скрылась из
виду, а они все стояли на разных концах корзины, удерживая равновесие. В
воздухе находились уже больше часа, но ни один не произнес ни слова. Оба
были зачарованы необъятностью округлого окоема, оба в благоговейном
трепете от бездны, что под ними. При свете дня полет воспринимался более
опасным, чем ночью.
Постепенно Найла начал пробирать холод. Он осмотрительно сел на дно и
запахнулся в плащ. Развязав мешок, вынул сухарь и кусок вяленого мяса;
перед отлетом поесть не получилось, не было времени. Симеон последовал
его примеру. Несколько минут ели молча. Затем Симеон сказал:
- Мне хотелось кое о чем тебя спросить. Прошлой ночью, пока вас с
Билдо не было, произошло нечто странное. Я сидел, караулил. В деревьях
кругами шарилась какая-то зверюга. Ясно было, она за нами наблюдает,
выжидая момента, чтоб напасть. И тут случилось. Что именно, толком не
выразишь; но у меня напрочь исчезло ощущение, что мы в опасности. В
общем, я проникся такой уверенностью, что лег и заснул, - он прихлебнул
воды из бутылки. - Так вот ты не скажешь, в чем тут было дело?
- Я как раз побросал в воду жнецы, - ответил Найл.
- И зачем ты это сделал?
Найл ждал такого вопроса, хотя отвечать на него не сказать чтобы
стремился. За прошедшие двое суток он ощутил глубокую неохоту рассуждать
о том, что с ним произошло, словно какая-то невидимая сила велела
молчать. Вместе с тем сейчас, при разговоре с Симеоном, он почувствовал,
что внутренний этот запрет вроде как снимается, и понял, что может
изъясняться открыто. Он в деталях описал, как разъярился и начал
полосовать лучом по воде (спина похолодела, стоило вспомнить, как близок
был к тому, чтобы выстрелить в растение-властителя). Рассказал о
внезапном внутреннем побуждении, вняв которому, побросал жнецы в воду, и
как повиновался приказу перейти реку. Многое во время рассказа по-новому
раскрылось ему самому. Теперь Найл сознавал, что богиня могла уничтожить
их в любой момент, едва они приземлились в Дельте, и что пошла на
заведомый риск, дав двум вооруженным людям приблизиться чуть ли не
вплотную. Но понял и то, что импульс, притянувший его в сердцевину
Дельты, одновременно был вызовом самой богини.
А вот пытаясь живописать мысленный контакт с растением-властителем,
Найл почувствовал, как в душе растет беспомощное отчаяние. При попытке
передать утонченный смысл слова давали безнадежный сбой. Симеон слушал
не перебивая, и Найл был ему за то благодарен, но все равно чувствовал
себя при этом так, будто двигался по скользкой поверхности, поминутно
теряя равновесие.
- И вот я проснулся, а кругом уже утро, - закончил он. Симеон
поглядел в замешательстве.
- И это все?
- Это все, что у меня... получается объяснить.
- Так ты не узнал ничего, что может нам помочь справиться с пауками?
Найл приуныл; он-то полагал, что Симеон вник в суть.
- Нет. Я же тебе о чем говорю: людям надо научиться с пауками ладить.
Симеон мелькнул на него с легкой иронией.
- А ты узнал, что нам-то надо делать, если пауки вздумают нас
поработить?
Найл попытался подыскать слова. В конце концов, выговорил:
- Нет.
- В таком случае, - произнес Симеон, - мне кажется, мы вернулись туда
.откуда начинали, только дела еще хуже.
- Это почему?
- Потому что у нас больше нет того, что заставляло прислушиваться к
нашему голосу. Оставленных в Дельте жнецов теперь уже не вернешь, а жуки
к настоящему времени изъяли все остальные. Пауки могут теперь поступить
как им вздумается.
- Это если жуки согласятся. А жуки не позволят отдать нас в рабство.
- У них может не оказаться иного выбора, - он положил руку Найлу на
плечо. - Ты вот послушай, у меня была куча времени поразмыслить над всем
за прошедшие несколько дней. Жуки во все времена не очень-то стесняли
свободу своих слуг. Пауки же всегда твердили, что это ошибка. Люди, по
мнению пауков, никак не могут удовольствоваться лишь частицей свободы,
им подавай сразу все. По их разумению, двуногий, если не в рабстве -
источник постоянной опасности. И теперь посмотри: внешне все
действительно так и получается. Разве могут жуки устоять перед такого
рода логикой? Им придется признать, что люди агрессивны и опасны,- он
угрюмо пожал плечами.- А мы повыкидывали единственное, что заставляло с
нами считаться.
- Тем не менее, мы правильно поступили, что уничтожили жнецы. Иного
пути не было.
Симеон подумал, отведя серые глаза. В конце концов, сказал:
- Я бы, пожалуй, с тобой согласился. А вот последствия... Не хочется
думать.
Их прервал крик. Осторожно поднявшись, оба разместились по разным
краям корзины. Доггинз на соседнем шаре указывал в сторону северного
горизонта. Загородив от солнца глаза, Найл различил смутные очертания
береговой линии с горами на горизонте. Спустя четверть часа можно было
ясно различить прибрежный рельеф: линию высоких серых холмов, а дальше
на север бурый остров, словно крепость вздымающийся из моря бастионами
заостренных скал.
- Мы слишком далеко берем к северу, - заметил Симеон.- Бухта вон, на
той стороне,- он указал на дальний мыс в южном направлении.
- Что, такая уж разница?
- Какая-никакая, а дневной переход назад к городу обеспечен. Хорошо,
если по пути не встретим пауков.
От холодного воздуха пробирала дрожь. Найл полез под плащ и повернул
медальон. Мгновенная сосредоточенность несколько улучшила самочувствие;
сфокусировал сознание, и оказалось: можно нагнетать в ладони и ступни
ровное мреющее тепло. Найл прикрыл глаза и дал сознанию расслабиться и
растечься. Через секунду он уже ясно сознавал порифид у себя над
головой, и энергетические нити, пронизывающие пространство наподобие
гигантской паутины. Найл дождался, когда его ум соединится с дремотным
сознанием порифида и его сородичей в соседних шарах. Результат просто
очаровывал. Окружающий мир словно преобразился в невиданных размеров
энергетический узор - те же тенета. Само пространство, казалось, истаяло
и обратилось в энергию.
Что удивляло, так это цветовая гамма. Тенета энергии были
фиолетовыми, в то время как порифиды имели вид небольших синих сгустков,
с хвостиками полупрозрачных волокон. Другой энергетический поток,
гораздо слабее, струился вверх из моря. Этот был бледненький, водянисто
голубой. Отдаленная суша лучилась зеленым, меняясь над горами на серый.
Стоящий в трех шагах Симеон представлял из себя средоточие красной
энергии. Приглядевшись, стало заметно, что энергетическая масса не
монолитна, а как бы дымчата и постепенно утекает наружу, так что Симеону
приходится неосознанно возмещать утечку за счет собственного тела.
Тут до Найла дошло, что пока он не перевернул медальон, таким же
образом из него утекала собственная энергия. Теперь же, сосредоточась,
он мог контролировать расход своей жизненной силы. Сознавал он также,
что способен впитывать энергию окружающих фиолетовых тенет, равно как
земли и моря. Источник фиолетовой энергии лежал за южным горизонтом.
Найл сообразил, что источник - это наверняка растение-властитель.
Впитывая зеленую энергию земли, оно концентрировало ее, а затем
передавало, подпитывая живые организмы, порифид в том числе. Но чтобы
использовать энергию должным образом, у порифида не хватало ни размера,
ни тем более сил; он мог усваивать лишь мелкие отдельные порции. Симеон,
наоборот, мог бы служить колоссальным резервуаром энергии, но он почти
ее не сознавал.
А вот сам Найл энергию скапливать мог. Надо было просто ее впитывать,
как рыба планктон, а затем не давать ей снова вытечь. Когда овладел этим
фокусом, ощущение тепла в теле усиливалось, Найл разгорячился так,
словно сидел напротив большого костра. Оглядел себя и убедился, что тело
теперь сочится не размытым красноватым светом, но пунцовеет, как рубин.
Симеон тронул Найла за руку, возвратив в обычное измерение.
- Я сейчас начну сбрасывать давление. Там внизу ветер должен быть
наверняка слабее. А то, чего доброго, унесет куда-нибудь, выбирайся
потом, - он протянулся к выводному клапану.
Волнение Симеона показалось Найлу неуместным. Ведь ясно, что ветер -
просто стихийная форма энергии, и является сама по себе частицей
гигантского энергетического узора, в умозрительный центр которого они из
практических соображений должны сейчас поставить себя. Так что если надо
рисунок сменить, то для этого достаточно минутного усилия воли - как
птица меняет направление полета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33