прямо мертвецкая
какая-то. Когда случалось задевать, они лежали без движения; даже умы
казались оцепеневшими и неподвижными, словно сама жизнь в них застыла.
Было облегчением выйти обратно на свет; после холодной темноты здания
он казался поистине даром небес. Площадь перед зданием была полна
народа. При появлении Найла по людскому морю пронесся возбужденный
рокот. Затем по властной команде Дравига все попадали ниц и почтительно
застыли. Даже Мерлью, стоящая внизу на ступенях, опустилась на колени и
склонила голову.
Найл чувствовал, что краснеет от смущения. Он повернулся к Дравигу:
- Прошу тебя, вели им встать.
- Это будет против закона,- почтительно заметил Дравиг.- Как
правитель города, ты должен почитаться с таким же благоговением, что и
Смертоносец-Повелитель.
- Правитель? - вопросительно Найл взглянул на Дравига.
- Разумеется. Как посланник богини, ты распоряжаешься жизнями всех,
кто зависит от нее.
Найл окинул взором коленопреклоненную толпу, неподвижностью
напоминающую пауков; все показалось ужасно нелепым. Затем посмотрел на
Дравига и отказался от мысли велеть им подняться. Вместо этого он
поспешил по ступеням к ожидающим внизу колесничим. Когда проходил мимо
Мерлью, та приподняла голову; в глазах озорная усмешка. Найл был
благодарен ей за это.
Через шесть недель после того, как был заключен договор о примирении,
Найл отплыл из бухты на судне под командой Манефона; сопровождали его
Симеон и брат Вайг. Главной целью было выполнить зарок, что он дал себе,
покидая родную пещеру: возвратиться и похоронить отца с воинскими
почестями. Когда о своем намерении он заявил на Совете Свободных Людей,
те тотчас высказались за то, чтобы прах Улфа был погребен в мраморном
мавзолее на главной площади города. Найл же выступил против
предложенного (отплыть с флотилией кораблей, а по возвращении устроить
факельное шествие). Не желая лишний раз спорить, он ускользнул на
рассвете, о конечной цели путешествия предупредив лишь мать.
Утро выдалось яркое и безоблачное, но в стойком северозападном ветре
неуловимо присутствовал запах осени. Подвижный треугольный парус
позволял идти строго на юг - курс, по словам Манефона, непременно
ведущий к тому месту, от которого Найл отплыл три месяца назад.
Он стоял, опершись руками о планшир, и пристально вглядывался в
морскую даль - барашки волн, отражали солнечный свет. Вновь он ощущал
неизъяснимый восторг при виде воды, словно она сама по себе была
волшебным веществом, скрывающим в себе тайну счастья. Созерцая
постепенно тающую линию берега, он уютно, как бы со вздохом расслабился;
душу пополнила восторженная уверенность, что жизнь бесконечно богата и
щедра на воздаяния.
Кстати, такое, чтобы расслабиться и подумать о своем, случилось с ним
впервые за много недель. Правителем, оказывается, быть ох как непросто;
совсем не то, что думалось раньше. Три дня после принятия договора о
примирении город ходуном ходил от шумных вакханалий - ночи напролет!
Впервые за два столетия мужчинам и женщинам дозволялось быть вместе
открыто, и детей выпускали из детских, чтобы приобщились к празднеству.
Руну, Мару и Дону носило где-то ровно сутки, во дворец возвратились с
гирляндами цветов на шее, мордашки размалеваны. Вайг так набрался, что
весь третий день провалялся в бесчувствии, а наутро очнулся с головной
болью - такой, что думал, не выживет. Сам Найл в гуляньях не участвовал;
все три дня он провел считай взаперти с Советом Свободных Людей, работая
над новым трудовым распорядком, который заменил бы принудительный труд.
Поначалу, казалось, все достаточно легко: люди теперь свободны, и
каждый может заниматься всем, чем хочет. Но тут кто-то верно подметил,
что при эдаком раскладе никто не захочет выбрать себе черную работу:
чистить канализацию, вывозить мусор. Так что, в конце концов, сообща
решили: на данный момент все существующие должности сохранить, и за
любое нарушение - под суд. Правда, приняли единогласное решение: на
работу люди являются сами, никак не строем под надзором бойцовых пауков,
и не под командой служительниц.
Едва разобрались с этим - пошла дискуссия, как быть с рабами: считать
их также свободными и позволять жить, где им вздумается? Ведь не их, в
конечном итоге, вина, что они выродки. Но все-таки решили, что им и так
хорошо; пусть живут, где жили, и не надо вносить сумятицу, предлагая
вольный выбор работ. Разницу внесли только в формулировку: отныне они не
рабы, а "неголосующие жители".
Что касается других вопросов - статуса служительниц, права свободного
перемещения, системы общественного транспорта - все решили оставить на
своих местах. Правда, было одно принципиально новое решение: мужчинам и
женщинам позволяется жить вместе, обзаводиться хозяйством, а детские
интернаты упраздняются. Когда Найл поделился решениями с Дравигом,
главный советник с явным облегчением поздравил Найла с такой
взвешенностью и умеренностью в подходе.
Начальником личной охраны Найлу назначили статную темноволосую
девушку по имени Нефтис. Наутро после ночного карнавала она разбудила
Найла сообщить, что почти никто не явился на работу. Выходя разобраться,
в чем дело, Найл едва не запнулся о пьяного, забывшегося прямо под
порогом; на улице обнаружил еще с полдесятка, вповалку лежащих в сточных
канавах. Нефтис же велел объявить: сегодняшний день считается выходным,
но только чтобы завтра все вышли на работу. Следующим утром на работу
явилась в лучшем случае четверть. Найл снова велел Неф-тис объявить этот
день выходным, предупредив однако, что тот, кто не явится на работу
завтра, будет наказан. Когда же на следующее утро на работу явилось лишь
около трети, Найл пошел советоваться к Дравигу; не прошло и часа, как не
проспавшийся толком люд уже шагал строем под надзором бойцовых пауков и
щелкающих бичами надсмотрщиц. Прогулы прекратились: бойцы и
служительницы опять взялись за дело. Как ни странно, сами слуги,
очевидно, были вполне довольны, что все пошло по-старому.
Однако дальше в тот же день перед Найлом возникла дилемма куда
серьезней. В одной из аллей был обнаружен труп с торчащим в груди ножом.
В подвале поблизости наткнулись на спящего, с выпачканной в крови
одеждой. Это был некий гужевой по имени Отто; он открыто признал, что в
ссоре из-за девчонки прирезал своего приятеля.
Найл послал за Симеоном спросить совета. Тот сказал, что по закону
города жуков, виновных в умышленном убийстве казнят. От таких слов Найл
пришел в ужас. Однако нельзя было не согласиться с Симеоном: если убийце
сойдет с рук лишь потому, что дружка он порешил в пьяном виде, это
посеет безнаказанность. В городе пауков случая такого рода не было на
памяти ни у кого. Убийцу пока заперли в пустующем чулане (тюрьмы как
таковой в городе пауков не было: любые проступки обычно карались
смертью). Мысль о казни собрата казалась Найлу варварской; о
строительстве тюрьмы и пожизненном заточении - того хуже. Он посовещался
с Дравигом, нельзя ли сослать преступника куда-нибудь с глаз долой; паук
заметил, что это почти верная гибель: отдаленные места полны опасных
диких существ. После бессонной ночи Найл с облегчением узнал; негодяй
Отто выручил тем, что повесился в чулане. Правда, когда Нефтис сообщила
эту новость, Найл ощутил, будто с прошлого дня постарел лет на десять.
В первые недели своего правления Найл проводил время в основном за
законотворчеством и планированием. На рассвете его будила Нефтис, и
прием управленцев и советников нередко шел уже за завтраком. Утро обычно
проходило в разъездах по городу и окрестностям. Найл планировал, как
лучше расставить людей по местам (ремонт гавани, он прикинул, займет лет
пять). Во второй половине дня Найл посещал заседания Совета, нередко
затягивающиеся до позднего вечера. Домой возвращался уже таким
измотанным, что сил хватало не больше чем на час: смаривал сон.
Сдерживая зевоту, он вежливо выслушивал Сайрис: что там произошло за
день, какие хлопоты были по хозяйству. Заканчивалось, как правило, тем,
что Найл засыпал на горке подушек, а Сайрис накрывала его одеялом,
задувала свечи и велела служанкам и музыкантам потихоньку уйти из
комнаты.
Были в новой жизни и свои отрадные стороны. Найл присмотрел себе под
резиденцию приличного вида особняк на углу главного проезда, прямо
напротив обиталища Смертоносца-Повелителя, и теперь там с рассвета до
заката трудилась бригада мастеровых: чтобы привести обветшалое здание в
надлежащий вид. Сайрис следила за хозяйством; Стефна, сестра,
присматривала за ремонтом. Дона взялась обучать Руну и Мару. От
довольства женщины буквально лучились. То же и Вайг. Он занимал ряд
комнат по другую сторону внутреннего дворика, где вел независимое
существование. Как брат правителя, положение он занимал завидное: все
мужчины в подчинении, женщины восхищаются. Синеглазый, с пышной черной
шевелюрой, Вайг почитался едва ли не самым завидным женихом в городе; на
людях его постоянно сопровождала какая-нибудь привлекательная молодая
особа. Ходил слух, что в корпусе служительниц дамы бьются об заклад,
которая из них удержит Вайга дольше. Он же, видно, давал им всем равную
возможность посостязаться между собой.
Больше всего Найлу нравилось проходить по улицам в вечерний час,
наблюдая, как по освещенным факелами мостовым прогуливаются рука об руку
мужчины и женщины. На улицах в этот час всегда было людно. Некоторые,
обособившись кучками, сидели на обочине и играли в кости; иные выносили
на улицу ужин и ели, облокотясь об уличное ограждение. Никто больше не
косился опасливо на протянутую над головой паутину. Был лишь один
недостаток. Стоило Найлу появиться, как люди, узнав, склонялись лицом к
земле и оставались в такой позе, пока он не отдалялся. Найл пробовал
даже издать особый указ, запрещающий низкопоклонство - все равно
бесполезно. Вайг как-то рассказал, что случайно слышал разговор, в
котором один собеседник доказывал, что Найл волшебник, а другой, что
Найл - Бог или какое-нибудь другое сверхъестественное существо. Новому
правителю от этого не то что лестно - горько стало и грустно.
Терпение лопнуло в тот день, когда он объявил на Совете, что хочет
наведаться в Северный Хайбад, доставить оттуда останки отца. Совет
тотчас вынес решение, что прах Улфа следует перезахоронить в
величественный мраморный мавзолей, возвести который на главной площади.
Затем, несмотря на протесты Найла, проголосовали, что сопровождать
правителя будет отряд в тысячу человек, а на обратном пути его встретит
факельное шествие, в котором примет участие весь город. Едва оставив
заседание Совета, Найл тайком послал за Манефоном и Симеоном, и наутро
они, уйдя из города, взошли на поджидающий уже корабль.
Вот такие мысли занимали Найла, когда он, опершись о планшир,
задумчиво смотрел на постепенно тающие вдали очертания берега. Уныние
казалось теперь чем-то до смешного нелепым. Стойкий свежий ветер и
открытые небеса наполняли свободой и трепетным волнением; с трудом
верилось, что душа на минуту поддалась хандре. Ни одна из целей,
стоявших перед Найлом в минувшие недели, не осталась недостигнутой.
Подлинная проблема - теперь это ясно - состоит в том, как преодолеть
ограниченность собственного сознания.
На палубу поднялся Вайг. В одной руке - кусище телятины, в другой -
кружка с хмельным медом.
- Там внизу завтрак подан.
- Ты идешь?
- Нет, питаться полезней на свежем воздухе,- у самого же глаза так и
шныряют по смазливой служительнице с обнаженным бюстом, что стоит сейчас
и переговаривается с Манефоном.
Симеон сидел в капитанской каюте, отделяя хребет от исходящей паром
жареной трески. Стол был уставлен блюдами с холодным мясом, солениями,
вазочками с вареньем, мармеладом и медом. Найл отрезал для себя кусок
телятины, отделив ее от лопатки, и налил в кружку сока папайи. Симеон
взглянул на него из-под кустистых бровей.
- На Совете наверняка расстроятся, когда узнают, что ты исчез тайком.
- Что ж теперь, - сказал Найл, пожав плечами,- я не хотел брать с
собой тысячу людей и два десятка судов. Симеон выжал на рыбу лимон.
- Они лишь хотели как лучше. Ты у людей в большом почете.
- Мне известно, - произнес Найл досадливо.
- Видишь ли, - Симеон качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
какая-то. Когда случалось задевать, они лежали без движения; даже умы
казались оцепеневшими и неподвижными, словно сама жизнь в них застыла.
Было облегчением выйти обратно на свет; после холодной темноты здания
он казался поистине даром небес. Площадь перед зданием была полна
народа. При появлении Найла по людскому морю пронесся возбужденный
рокот. Затем по властной команде Дравига все попадали ниц и почтительно
застыли. Даже Мерлью, стоящая внизу на ступенях, опустилась на колени и
склонила голову.
Найл чувствовал, что краснеет от смущения. Он повернулся к Дравигу:
- Прошу тебя, вели им встать.
- Это будет против закона,- почтительно заметил Дравиг.- Как
правитель города, ты должен почитаться с таким же благоговением, что и
Смертоносец-Повелитель.
- Правитель? - вопросительно Найл взглянул на Дравига.
- Разумеется. Как посланник богини, ты распоряжаешься жизнями всех,
кто зависит от нее.
Найл окинул взором коленопреклоненную толпу, неподвижностью
напоминающую пауков; все показалось ужасно нелепым. Затем посмотрел на
Дравига и отказался от мысли велеть им подняться. Вместо этого он
поспешил по ступеням к ожидающим внизу колесничим. Когда проходил мимо
Мерлью, та приподняла голову; в глазах озорная усмешка. Найл был
благодарен ей за это.
Через шесть недель после того, как был заключен договор о примирении,
Найл отплыл из бухты на судне под командой Манефона; сопровождали его
Симеон и брат Вайг. Главной целью было выполнить зарок, что он дал себе,
покидая родную пещеру: возвратиться и похоронить отца с воинскими
почестями. Когда о своем намерении он заявил на Совете Свободных Людей,
те тотчас высказались за то, чтобы прах Улфа был погребен в мраморном
мавзолее на главной площади города. Найл же выступил против
предложенного (отплыть с флотилией кораблей, а по возвращении устроить
факельное шествие). Не желая лишний раз спорить, он ускользнул на
рассвете, о конечной цели путешествия предупредив лишь мать.
Утро выдалось яркое и безоблачное, но в стойком северозападном ветре
неуловимо присутствовал запах осени. Подвижный треугольный парус
позволял идти строго на юг - курс, по словам Манефона, непременно
ведущий к тому месту, от которого Найл отплыл три месяца назад.
Он стоял, опершись руками о планшир, и пристально вглядывался в
морскую даль - барашки волн, отражали солнечный свет. Вновь он ощущал
неизъяснимый восторг при виде воды, словно она сама по себе была
волшебным веществом, скрывающим в себе тайну счастья. Созерцая
постепенно тающую линию берега, он уютно, как бы со вздохом расслабился;
душу пополнила восторженная уверенность, что жизнь бесконечно богата и
щедра на воздаяния.
Кстати, такое, чтобы расслабиться и подумать о своем, случилось с ним
впервые за много недель. Правителем, оказывается, быть ох как непросто;
совсем не то, что думалось раньше. Три дня после принятия договора о
примирении город ходуном ходил от шумных вакханалий - ночи напролет!
Впервые за два столетия мужчинам и женщинам дозволялось быть вместе
открыто, и детей выпускали из детских, чтобы приобщились к празднеству.
Руну, Мару и Дону носило где-то ровно сутки, во дворец возвратились с
гирляндами цветов на шее, мордашки размалеваны. Вайг так набрался, что
весь третий день провалялся в бесчувствии, а наутро очнулся с головной
болью - такой, что думал, не выживет. Сам Найл в гуляньях не участвовал;
все три дня он провел считай взаперти с Советом Свободных Людей, работая
над новым трудовым распорядком, который заменил бы принудительный труд.
Поначалу, казалось, все достаточно легко: люди теперь свободны, и
каждый может заниматься всем, чем хочет. Но тут кто-то верно подметил,
что при эдаком раскладе никто не захочет выбрать себе черную работу:
чистить канализацию, вывозить мусор. Так что, в конце концов, сообща
решили: на данный момент все существующие должности сохранить, и за
любое нарушение - под суд. Правда, приняли единогласное решение: на
работу люди являются сами, никак не строем под надзором бойцовых пауков,
и не под командой служительниц.
Едва разобрались с этим - пошла дискуссия, как быть с рабами: считать
их также свободными и позволять жить, где им вздумается? Ведь не их, в
конечном итоге, вина, что они выродки. Но все-таки решили, что им и так
хорошо; пусть живут, где жили, и не надо вносить сумятицу, предлагая
вольный выбор работ. Разницу внесли только в формулировку: отныне они не
рабы, а "неголосующие жители".
Что касается других вопросов - статуса служительниц, права свободного
перемещения, системы общественного транспорта - все решили оставить на
своих местах. Правда, было одно принципиально новое решение: мужчинам и
женщинам позволяется жить вместе, обзаводиться хозяйством, а детские
интернаты упраздняются. Когда Найл поделился решениями с Дравигом,
главный советник с явным облегчением поздравил Найла с такой
взвешенностью и умеренностью в подходе.
Начальником личной охраны Найлу назначили статную темноволосую
девушку по имени Нефтис. Наутро после ночного карнавала она разбудила
Найла сообщить, что почти никто не явился на работу. Выходя разобраться,
в чем дело, Найл едва не запнулся о пьяного, забывшегося прямо под
порогом; на улице обнаружил еще с полдесятка, вповалку лежащих в сточных
канавах. Нефтис же велел объявить: сегодняшний день считается выходным,
но только чтобы завтра все вышли на работу. Следующим утром на работу
явилась в лучшем случае четверть. Найл снова велел Неф-тис объявить этот
день выходным, предупредив однако, что тот, кто не явится на работу
завтра, будет наказан. Когда же на следующее утро на работу явилось лишь
около трети, Найл пошел советоваться к Дравигу; не прошло и часа, как не
проспавшийся толком люд уже шагал строем под надзором бойцовых пауков и
щелкающих бичами надсмотрщиц. Прогулы прекратились: бойцы и
служительницы опять взялись за дело. Как ни странно, сами слуги,
очевидно, были вполне довольны, что все пошло по-старому.
Однако дальше в тот же день перед Найлом возникла дилемма куда
серьезней. В одной из аллей был обнаружен труп с торчащим в груди ножом.
В подвале поблизости наткнулись на спящего, с выпачканной в крови
одеждой. Это был некий гужевой по имени Отто; он открыто признал, что в
ссоре из-за девчонки прирезал своего приятеля.
Найл послал за Симеоном спросить совета. Тот сказал, что по закону
города жуков, виновных в умышленном убийстве казнят. От таких слов Найл
пришел в ужас. Однако нельзя было не согласиться с Симеоном: если убийце
сойдет с рук лишь потому, что дружка он порешил в пьяном виде, это
посеет безнаказанность. В городе пауков случая такого рода не было на
памяти ни у кого. Убийцу пока заперли в пустующем чулане (тюрьмы как
таковой в городе пауков не было: любые проступки обычно карались
смертью). Мысль о казни собрата казалась Найлу варварской; о
строительстве тюрьмы и пожизненном заточении - того хуже. Он посовещался
с Дравигом, нельзя ли сослать преступника куда-нибудь с глаз долой; паук
заметил, что это почти верная гибель: отдаленные места полны опасных
диких существ. После бессонной ночи Найл с облегчением узнал; негодяй
Отто выручил тем, что повесился в чулане. Правда, когда Нефтис сообщила
эту новость, Найл ощутил, будто с прошлого дня постарел лет на десять.
В первые недели своего правления Найл проводил время в основном за
законотворчеством и планированием. На рассвете его будила Нефтис, и
прием управленцев и советников нередко шел уже за завтраком. Утро обычно
проходило в разъездах по городу и окрестностям. Найл планировал, как
лучше расставить людей по местам (ремонт гавани, он прикинул, займет лет
пять). Во второй половине дня Найл посещал заседания Совета, нередко
затягивающиеся до позднего вечера. Домой возвращался уже таким
измотанным, что сил хватало не больше чем на час: смаривал сон.
Сдерживая зевоту, он вежливо выслушивал Сайрис: что там произошло за
день, какие хлопоты были по хозяйству. Заканчивалось, как правило, тем,
что Найл засыпал на горке подушек, а Сайрис накрывала его одеялом,
задувала свечи и велела служанкам и музыкантам потихоньку уйти из
комнаты.
Были в новой жизни и свои отрадные стороны. Найл присмотрел себе под
резиденцию приличного вида особняк на углу главного проезда, прямо
напротив обиталища Смертоносца-Повелителя, и теперь там с рассвета до
заката трудилась бригада мастеровых: чтобы привести обветшалое здание в
надлежащий вид. Сайрис следила за хозяйством; Стефна, сестра,
присматривала за ремонтом. Дона взялась обучать Руну и Мару. От
довольства женщины буквально лучились. То же и Вайг. Он занимал ряд
комнат по другую сторону внутреннего дворика, где вел независимое
существование. Как брат правителя, положение он занимал завидное: все
мужчины в подчинении, женщины восхищаются. Синеглазый, с пышной черной
шевелюрой, Вайг почитался едва ли не самым завидным женихом в городе; на
людях его постоянно сопровождала какая-нибудь привлекательная молодая
особа. Ходил слух, что в корпусе служительниц дамы бьются об заклад,
которая из них удержит Вайга дольше. Он же, видно, давал им всем равную
возможность посостязаться между собой.
Больше всего Найлу нравилось проходить по улицам в вечерний час,
наблюдая, как по освещенным факелами мостовым прогуливаются рука об руку
мужчины и женщины. На улицах в этот час всегда было людно. Некоторые,
обособившись кучками, сидели на обочине и играли в кости; иные выносили
на улицу ужин и ели, облокотясь об уличное ограждение. Никто больше не
косился опасливо на протянутую над головой паутину. Был лишь один
недостаток. Стоило Найлу появиться, как люди, узнав, склонялись лицом к
земле и оставались в такой позе, пока он не отдалялся. Найл пробовал
даже издать особый указ, запрещающий низкопоклонство - все равно
бесполезно. Вайг как-то рассказал, что случайно слышал разговор, в
котором один собеседник доказывал, что Найл волшебник, а другой, что
Найл - Бог или какое-нибудь другое сверхъестественное существо. Новому
правителю от этого не то что лестно - горько стало и грустно.
Терпение лопнуло в тот день, когда он объявил на Совете, что хочет
наведаться в Северный Хайбад, доставить оттуда останки отца. Совет
тотчас вынес решение, что прах Улфа следует перезахоронить в
величественный мраморный мавзолей, возвести который на главной площади.
Затем, несмотря на протесты Найла, проголосовали, что сопровождать
правителя будет отряд в тысячу человек, а на обратном пути его встретит
факельное шествие, в котором примет участие весь город. Едва оставив
заседание Совета, Найл тайком послал за Манефоном и Симеоном, и наутро
они, уйдя из города, взошли на поджидающий уже корабль.
Вот такие мысли занимали Найла, когда он, опершись о планшир,
задумчиво смотрел на постепенно тающие вдали очертания берега. Уныние
казалось теперь чем-то до смешного нелепым. Стойкий свежий ветер и
открытые небеса наполняли свободой и трепетным волнением; с трудом
верилось, что душа на минуту поддалась хандре. Ни одна из целей,
стоявших перед Найлом в минувшие недели, не осталась недостигнутой.
Подлинная проблема - теперь это ясно - состоит в том, как преодолеть
ограниченность собственного сознания.
На палубу поднялся Вайг. В одной руке - кусище телятины, в другой -
кружка с хмельным медом.
- Там внизу завтрак подан.
- Ты идешь?
- Нет, питаться полезней на свежем воздухе,- у самого же глаза так и
шныряют по смазливой служительнице с обнаженным бюстом, что стоит сейчас
и переговаривается с Манефоном.
Симеон сидел в капитанской каюте, отделяя хребет от исходящей паром
жареной трески. Стол был уставлен блюдами с холодным мясом, солениями,
вазочками с вареньем, мармеладом и медом. Найл отрезал для себя кусок
телятины, отделив ее от лопатки, и налил в кружку сока папайи. Симеон
взглянул на него из-под кустистых бровей.
- На Совете наверняка расстроятся, когда узнают, что ты исчез тайком.
- Что ж теперь, - сказал Найл, пожав плечами,- я не хотел брать с
собой тысячу людей и два десятка судов. Симеон выжал на рыбу лимон.
- Они лишь хотели как лучше. Ты у людей в большом почете.
- Мне известно, - произнес Найл досадливо.
- Видишь ли, - Симеон качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33