Не потому ли, подумал он, что пес лает на кого-то? Или на что-то?
Что-то, что крадется по полуночным улицам селения Вифаниин Грех словно
воплощение божества мщения. Он слегка повернул голову, чтобы взглянуть на
циферблат часов на ночном столике. Двадцать минут четвертого. Большая
часть ночи еще впереди, самая тихая, когда кошмары дрожат на границе
реальности. Он выжидал, не желая возвращаться в сумрачный сон, потому что
сейчас его терзал страх, и в желудке нарастал плотный комок напряжения,
словно узел из переплетенных мускулов и внутренностей.
Он знал: если они придут за ним, то обязательно ночью.
Собачий лай резко оборвался, словно его поглотила земля. Человек
лежал неподвижно под бледно-голубыми простынями, полосы лунного света,
словно ленты мягко светящегося неона, натянулись по постели, проникая
через раскрытые занавеси. Следующие несколько дней и в первый уик-энд в
июне будет ясное небо, сказали в прогнозе погоды, однако ко вторнику
вероятны ливневые дожди. Он увидел силуэт дерева в лунном свете,
многоголовый силуэт, словно некая Гидра, раскачивался, шипел и поджидал
его прямо под окнами. При следующем порыве ветерка он почти мог слушать,
как эта тварь шепчет: "Выходи наружу, Пол, где ярко светят звезды и луна,
где ночь глуха и где никто не увидит, как я разрываю тебя на кусочки".
Боже мой, подумал он неожиданно. Они идут за мной.
Нет, нет, прекрати это! Здесь ничего нет, кроме темноты, деревьев,
лая псов и знакомых улиц деревни. Почему я не уехал сегодня? - спросил он
сам себя. Почему я не сел в свою машину и не поехал в Джонстаун, взял бы
номер в "Холидей-Инн", читал, смотрел телевизор, чувствовал себя в
безопасности? Потому что ты не можешь быть уверенным, сказал внутренний
голос. Твой дом здесь. Твоя работа здесь. Твоя ответственность. На прошлой
неделе он отправился к доктору Мабри для лечения. Он откладывал это так
долго, как только мог. Со времени смерти Илэйн три года назад он впал в
летаргическое состояние и испытывал желудочные боли. Он был вынужден
раскрыться, выплеснуть кое-что из накопленного внутри, дикого и
запутанного. Доктор молча слушал, кивая там, где необходимо, глядя на него
внимательно и озабоченно.
Я слышал щелчки в телефонной трубке, сказал он доктору Мабри. Как
будто кто-то следит за моими разговорами. Я слышал их несколько раз, но
очень слабо. И потом еще за мной кто-то крадется...
- Кто-то крадется? - Доктор Мабри приподнял бровь.
- Не каждую ночь, но я знаю, когда они там. У меня иногда бессонница,
поэтому я не сплю, когда слышу шум.
- Вы когда-нибудь видели кого-нибудь, кто болтается вокруг вашего
дома по ночам?
- Нет. Но угловым зрением я видел тени, когда выглядывал в окно. И
еще. В конце Мак-Клейн-террас лает пес. Я знаю, что вам покажется
забавным, что пес меня беспокоит, но это похоже на... раннее
предупреждение. Пес видит и чувствует что-то... ужасное.
- Ну что же, - сказал доктор, - почему бы мне не прописать вам
кое-какие таблетки, которые помогут вам уснуть? Наверное, вы слишком много
работаете в банке и не получаете достаточно физической нагрузки; это может
вызывать бессонницу. Вы уже знаете, что у вас за проблемы с вашей язвой.
Не думаете ли вы снова заняться гольфом?
Слишком многое обосновалось внутри него, слишком много шумов и
скелетообразных теней. Дождевые капли подозрения и беспокойства
превратились в лужи, потоки, реки, океаны, волнующиеся под слабеющей
дамбой. Давление, казалось, выворотит его желудок. Конечно, он поехал к
Вайсингеру, но от него было мало помощи или совсем никакой. Вайсингер
пообещал два раза в день курсировать на патрульной машине вниз по
Мак-Клейн-террас.
- Мой номер есть в телефонной книге, и вы можете связаться со мной
ночью, если что-нибудь произойдет. Вы согласны?
- Пожалуйста, - попросил Пол, - сделайте то, что в ваших силах.
Но он знал, что Вайсингер не найдет их. Нет, нет. Они слишком
аккуратны и хитры, чтобы попасть в ловушку.
В его сознании крутилось одно слово: параноик, параноик, параноик,
словно странный детский стишок, считалочка для прыгания через веревочку.
"Ты позволяешь незначительным вещам слишком тревожить себя, Пол, - всегда
говорила ему Илэйн, даже тогда, когда они жили в Филадельфии. - Научись
расслабляться. Научись принимать вещи такими, как они есть".
Да. А теперь, они идут за мной.
Неожиданно ему страшно захотелось света. Резко щелкнув выключателем
он зажег лампу на ночном столике и зажмурил глаза от яркого освещения. Мое
зрение уходит от меня, подумал он, чувствуя новый приступ паники. Оно было
ослаблено многолетним чтением мелкого шрифта в обращениях о займах. Он
взял с ночного столика свои очки с толстыми линзами, надел их, отбросил
покрывала и встал на пол. Он пересек комнату и выглянул в окно; на зеленой
лужайке лежал прямоугольник желтого света из его собственной спальни.
Изогнув шею, он поглядел направо и налево вдоль Мак-Клейн-террас. Темно,
пусто, безмолвно, как в могиле. Темнее всего перед рассветом, подумал он,
оглянувшись на циферблат часов. Переведя взгляд вновь за окно, он увидел
мерцание света в доме далеко вверх по улице, но вместо того, чтобы
успокоиться при виде этого света, почувствовал, как новое семя страха
вновь расцветает внутри буйным цветом. Но это не был свет. В следующее
мгновение он понял, что это было всего лишь мерцающее белое отражение луны
в оконном стекле. Все спали.
Кроме него. И того, что растревожило пса в конце улицы.
Хватит! - приказал он себе. Ты неправ! Не теряю ли я разум, не схожу
ли с ума в расцвете лет? Параноик, параноик, параноик, это слово
используют для чокнутых, не так ли? Он вышел в коридор босиком, включил
верхний свет, прошел к лестнице, спустился в нижний холл, остановился и
включил цветной телевизор. Конечно же, на экране ничего не было, кроме
метели из многоцветных снежных хлопьев, но все-таки шум телевизора
успокоил его, точно так же, как в детстве, когда родители оставляли его
одного в доме под наблюдением мерцающего черно-белого опекуна. Он прошел
на кухню.
Купаясь в резком белом свете от холодильника, он обшарил все, что там
осталось. Это было единственным недостатком одиночества, причинявшим ему
беспокойство: приготовление пищи, использование того, что было под рукой.
Холодильник был заполнен маленькими таппервейровскими бутылочками,
содержащими остатки пищи, жестянками с пивом; там стоял графин с
охлажденным льдом, чай двухдневной давности, синее блюдечко с ломтиками
жаренного бифштекса, завернутое в алюминиевую фольгу. Он намазал на два
кусочка хлеба горчицу для сэндвича с бифштексом.
Когда он один раз откусил от сэндвича, погас свет. Сначала он померк
до коричневого, словно темнота снаружи просачивалась сквозь трещины в
окнах и двери. Он уставился на лампочку в холодильнике, но в это время
весь свет в доме погас и двигатель холодильника заглох с долгим стоном,
похожим на человеческий. Он, окруженный безмолвием, словно после ружейного
выстрела или как в промежутках между тиканьем часов, стоял в темноте.
Господи, подумал он, оглушенный на секунду, его сердце бешено
колотилось в груди. Он услышал, как что-то шлепнулось на кухонный пол, и
этот звук напугал его, пока он не осознал, что уронил сэндвич. Что теперь?
- недоумевал он, застыв в ожидании, что свет снова вспыхнет. Проклятые
предохранители перегружены или это срыв в подаче энергии, подумал он. Он
читал статью в газете, в которой говорилось, что энергостанция
Пенсильвании на этой неделе и на следующей собирается проводить какую-то
работу на линиях. Он повернулся и нащупал на полке фонарик, но батарейки
были слабыми и давали только тусклый коричневый луч. Странно, подумал он,
как выглядят знакомые предметы в полумраке: мебель в холле, казалось,
ползет, расплывается в чудовищные формы, ожидая его подхода. Если
перегорел предохранитель, нужно заменить его до того, как испортится пища
в холодильнике. Он добрался до двери под лестницей, ведущей вниз в подвал,
и остановился. Не следует ли ему сначала вызвать аварийную службу для
проверки? Он положил руку на ручку двери и почувствовал, как ее холод
добирается по его венам до самого сердца. Позвать аварийную службу. Нет,
они подумают, что ты глупец! Они подумают, что ты параноик, и если ты
будешь так себя вести, то рано или поздно люди в банке начнут шептаться о
тебе.
Он повернул ручку двери, пронизал светом фонарика темноту, пахнущую
сыростью, и начал спускаться по пролетам деревянных ступенек. Здесь,
внизу, было прохладнее и тихо, как в могиле. Его босые ноги чувствовали
холод каменного пола подвала. Он редко спускался сюда. Подвал он
использовал как кладовую, складывая туда старые вещи: чемоданы,
заполненные плохо подходящей одеждой; кресло со сломанной ручкой;
треснувшую лампу с керамическим основанием; несколько картонных коробок,
содержащих кое-что из старой одежды Илэйн; заплесневевшие книги и журналы
"Лайф" и "Нэшнл Джиогрэфик". Две стены он покрыл сосновыми панелями, две
другие были голыми кирпичными стенами. Круглые бетонные колонны
поддерживали потолок, иссеченный трубами и медным кабелем. На дальнем
конце была дверь с четырьмя стеклянными панелями, и по каждую сторону от
нее были окошки, выглядывающие в маленький задний дворик. Черная масса
печи стояла безмолвно, отражая металлический свет. Он направил луч фонаря
на коробку с предохранителями, расположенную на стене прямо за лестничной
клеткой; свет пронесся мимо дверного проема кладовки, заполненной банками
с краской и грязным брезентом. Он разглядел оголенную лампочку, свисающую
на шнуре, словно голова, отделенная от тела.
Коробка с предохранителями была тугой и не хотела поддаваться;
заржавевшие шарниры заскрипели. По обе стороны от луча фонарика темнота
начала подползать ближе, словно медленно накатывающиеся волны черного
океана. Он резко дернул коробку, стряхивая с себя холодную руку, которая,
казалось, замешкалась на его шее сзади.
В этот момент он увидел, что предохранители вырваны напрочь.
Он скорей почувствовал, чем услышал движение сзади него, и когда
поворачивался кругом, чтобы разглядеть это, его рука с фонариком в
защитном жесте взлетела вверх, и он услышал, как что-то пронзительно вопит
из темноты - из дверного проема хозяйственной комнаты. На долю секунды он
увидел что-то, светящееся резким электрическим синим светом,
переворачивающееся и переворачивающееся. Оно пока рассекало воздух, но у
него уже не было времени ни отступить назад, ни вздохнуть, ни закричать.
Потому что в следующее мгновение мерцающий, светящийся неоновым
электрическим синим светом топор с двумя лезвиями поразил его прямо между
глаз. Разлетевшиеся вдребезги от нечеловеческой силы удара стекла его
очков соскочили с носовой дужки и упали по обе стороны от головы, пока
лезвие топора прорубалось сквозь плоть, кости и мозг. Его тело отскочило к
стене, голова при этом отдернулась назад так быстро, что раздалось резкое
"крак", когда ломались шейные позвонки. Кровь струилась из ноздрей и через
расширенные, пораженные ужасом глазные впадины. Труп тяжело осел на пол,
словно масса тряпья, испачканного запекшейся кровью. Он спазматически
дернулся в смертельном танце мускулов и нервов. Сквозь высунувшийся язык
зубы постукивали словно кости, брошенные древними оракулами.
Труп лежал неподвижно в краснеющей луже, фонарь все еще был зажат в
постепенно белеющей руке. Но до рассвета батарейки сядут.
И по всему подвалу, заставляя дребезжать оконные стекла, раздаваясь
эхом по всему дому и по Мак-Клейн-террас, раздался дикий выкрик
кровожадного победоносного орла.
Когда спустя минуты его последние отзвуки стихли, где-то начала лаять
собака, бешено, словно сам Цербер у врат Аида.

4. ДЕРЕВНЯ
"Вифаниин Грех" - было написано на дорожном знаке, белыми буквами на
зеленом фоне. И ниже этого: "Нас.: 811". Знак блестел на утреннем солнце
безупречной чистотой. Эван Рейд припомнил совсем другой по виду знак,
который обозначал городские границы Ла-Грейнджа, пробитый пулями, с
осыпающейся ржавчиной, бесформенно изогнутый случайно наехавшим
автомобилем.
Чертовски хорошо и спокойно в этом местечке, горько подумал он, пока
темно-синий микроавтобус мчался по темному покрытию автострады, затененной
раскинувшимися зелеными ветвями вязов, по направлению к той жизни, которая
ждала впереди, по направлению к деревне Вифаниин Грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54