Я признаюсь. На
мне висел долг - я запутался, играя на бирже. Деньги нужны
были позарез. Оберштейн предложил мне пять тысяч. Я хотел
спастись от разорения. Но я не убивал, в этом я не повинен.
- Что же в таком случае произошло?
- Уэст меня подозревал и выследил - все так, как вы
сказали. Я обнаружил его только у входа в дом. Туман был такой,
что в трех шагах ничего не было видно. Я постучал дважды, и
Оберштейн открыл мне дверь. Молодой человек ворвался в
квартиру, бросился к нам, стал требовать, чтобы мы ему
объяснили, зачем нам понадобились чертежи. Оберштейн всегда
имеет при себе свинцовый кистень - он ударил им Кадогена Уэста
по голове. Удар оказался смертельным, Уэст умер через пять
минут. Он лежал на полу в холле, и мы совершенно растерялись,
не знали, что делать. И тут Оберштейну пришла в голову мысль
относительно поездов, которые останавливаются под окном на
черном ходу. Но сперва он просмотрел чертежи, отобрал три самых
важных и сказал, что возьмет их.
"Я не могу отдать чертежи, - сказал я, - если к утру их
не окажется на месте, в Вулидже поднимется страшный переполох".
"Нет, я должен их забрать, - настаивал Оберштейн, - они
настолько сложны, что я не успею до утра снять с них копии". "В
таком случае, я немедленно увезу чертежи обратно", - сказал я.
Он немного подумал, потом ответил: "Три я оставлю у себя,
остальные семь засунем в карман этому молодому человеку. Когда
его обнаружат, похищение, конечно, припишут ему". Я не видел
другого выхода и согласился. С полчаса мы ждали, пока под окном
не остановился поезд. Туман скрывал нас, и мы без труда
опустили тело Уэста на крышу вагона. И это все, что произошло и
что мне известно.
- А ваш брат?
- Он не говорил ни слова, но однажды застал меня с
ключами, и я думаю, он меня стал подозревать. Я читал это в его
взгляде. Он не мог больше смотреть людям в глаза и...
Воцарилось молчание. Его нарушил Майкрофт Холмс.
- Хотите в какой-то мере искупить свою вину? Чтобы
облегать совесть и, возможно, кару.
- Чем могу я ее искупить?..
- Где сейчас Оберштейн, куда он повез похищенные чертежи?
- Не знаю.
- Он не оставил адреса?
- Сказал лишь, что письма, отправленные на его имя в
Париж, отель "Лувр", в конце концов дойдут до него.
- Значит, для вас есть еще возможность исправить
содеянное, - сказал Шерлок Холмс.
- Я готов сделать все, что вы сочтете нужным. Мне этого
субъекта щадить нечего. Он причина моего падения и гибели.
- Вот перо и бумага. Садитесь за стол - будете писать
под мою диктовку. На конверте поставьте данный вам парижский
адрес. Так. Теперь пишите:
"Дорогой сэр!
Пишу Вам по поводу нашей сделки.
Вы, несомненно, заметили, что недостает одной существенной
детали. Я добыл необходимую копию. Это потребовало много лишних
хлопот и усилий, и я рассчитываю на дополнительное
вознаграждение в пятьсот фунтов. Почте доверять опасно. И я не
приму ничего, кроме золота или ассигнаций. Я мог бы приехать к
Вам за границу, но боюсь навлечь на себя подозрение, если
именно теперь выеду из Англии. Поэтому надеюсь встретиться с
Вами в курительной комнате отеля "Чаринг-Кросс" в субботу в
двенадцать часов дня. Повторяю, я согласен только на английские
ассигнации или золото".
- Вот и отлично, - сказал Холмс. - Буду очень удивлен,
если он не отзовется на такое письмо.
И он отозвался! Но все дальнейшее относится уже к области
истории, к тем тайным ее анналам, которые часто оказываются
значительно интереснее официальной хроники. Оберштейн,
жаждавший завершить так блестяще начатую и самую крупную свою
аферу, попался в ловушку и был на пятнадцать лет надежно
упрятан за решетку английской тюрьмы. В его чемодане были
найдены бесценные чертежи Брюса-Партингтона, которые он уже
предлагал продать с аукциона во всех военно-морских центрах
Европы.
Полковник Уолтер умер в тюрьме к концу второго года
заключения. А что касается Холмса, он со свежими силами
принялся за свою монографию "Полифонические мотеты Лассуса";
впоследствии она была напечатана для узкого круга читателей, и
специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному
вопросу. Несколько недель спустя после описанных событий я
случайно узнал, что мой друг провел день в Виндзорском дворце и
вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой для
галстука. Когда я спросил, где он ее купил, Холмс ответил, что
это подарок одной очень любезной высокопоставленной особы,
которой ему посчастливилось оказать небольшую услугу. Он ничего
к этому не добавил, но, мне кажется, я угадал августейшее имя и
почти не сомневаюсь в том, что изумрудная булавка всегда будет
напоминать моему другу историю с похищенными чертежами
подводной лодки Брюса-Партингтона.
Перевод Н. Дехтеревой
Примечания
1 Строка из английской детской песенки. Перевод С.
Маршака.
2 Вошедший в поговорку отрывок из песни "Смерть Нельсона",
сочиненной и исполнявшейся знаменитым английским тенором Джоном
Брамом (1774 - 1836).
Артур Конан-Дойль.
Этюд в багровых тонах
Повесть
* ЧАСТЬ I *
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
ГЛАВА I. МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив
звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел
специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий
я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский
стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до
него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном.
Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал
и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе
с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился
вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до
Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к
своим новым обязанностям.
Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же
не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен
в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении
при Майванде1. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость
и задела подключичную артерию. Вероятнее всего я попал бы в
руки беспощадных гази2, если бы не преданность и мужество моего
ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной
лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение
английских частей.
Измученный раной и ослабевший от длительных лишений, я
вместе с множеством других раненых страдальцев был отправлен
поездом в главный госпиталь в Пешавер. Там я стал постепенно
поправляться и уже настолько окреп, что мог передвигаться по
палате и даже выходить на веранду, чтобы немножко погреться на
солнце, как вдруг меня свалил брюшной тиф, бич наших индийских
колоний. Несколько месяцев меня считали почти безнадежным, а
вернувшись наконец к жизни, я еле держался на ногах от слабости
и истощения, и врачи решили, что меня необходимо немедля
отправить в Англию. Я отплыл на военном транспорте "Оронтес" и
месяц спустя сошел на пристань в Плимуте с непоправимо
подорванным здоровьем, зато с разрешением отечески-заботливого
правительства восстановить его в течение девяти месяцев.
В Англии у меня не было ни близких друзей, ни родни, и я
был свободен, как ветер, вернее, как человек, которому положено
жить на одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день. При таких
обстоятельствах я, естественно, стремился в Лондон, в этот
огромный мусорный ящик, куда неизбежно попадают бездельники и
лентяи со всей империи. В Лондоне я некоторое время жил в
гостинице на Стрэнде и влачил неуютное и бессмысленное
существование, тратя свои гроши гораздо более привольно, чем
следовало бы. Наконец мое финансовое положение стало настолько
угрожающим, что вскоре я понял: необходимо либо бежать из
столицы и прозябать где-нибудь в деревне, либо решительно
изменить образ жизни. Выбрав последнее, я для начала решил
покинуть гостиницу и найти себе какое-нибудь более
непритязательное и менее дорогостоящее жилье.
В тот день, когда я пришел к этому решению, в баре
Критерион кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел
молодого Стэмфорда, который когда-то работал у меня фельдшером
в лондонской больнице. Как приятно одинокому увидеть вдруг
знакомое лицо в необъятных дебрях Лондона! В прежние времена мы
со Стэмфордом никогда особенно не дружили, но сейчас я
приветствовал его почти с восторгом, да и он тоже, по-видимому,
был рад видеть меня. От избытка чувств я пригласил его
позавтракать со мной, и мы тотчас же взяли кэб и поехали в
Холборн.
- Что вы с собой сделали, Уотсон? - с нескрываемым
любопытством спросил он, когда кэб застучал колесами по людным
лондонским улицам. - Вы высохли, как щепка, и пожелтели, как
лимон!
Я вкратце рассказал ему о своих злоключениях и едва успел
закончить рассказ, как мы доехали до места.
- Эх, бедняга! - посочувствовал он, узнав о моих бедах.
- Ну, и что же вы поделываете теперь?
- Ищу квартиру, - ответил я. - Стараюсь решить вопрос,
бывают ли на свете удобные комнаты за умеренную цену.
- Вот странно, - заметил мой спутник, - вы второй
человек, от которого я сегодня слышу эту фразу.
- А кто же первый? - спросил я.
- Один малый, который работает в химической лаборатории
при нашей больнице. Нынче утром он сетовал: он отыскал очень
милую квартирку и никак не найдет себе компаньона, а платить за
нее целиком ему не по карману.
- Черт возьми! - воскликнул я. - Если он действительно
хочет разделить квартиру и расходы, то я к его услугам! Мне
тоже куда приятнее поселиться вдвоем, чем жить в одиночестве!
Молодой Стэмфорд как-то неопределенно посмотрел на меня
поверх стакана с вином.
- Вы ведь еще не знаете, что такое этот Шерлок Холмс, -
сказал он. - Быть может, вам и не захочется жить с ним в
постоянном соседстве.
- Почему? Чем же он плох?
- Я не говорю, что он плох. Просто немножко чудаковат -
энтузиаст некоторых областей науки. Но вообще-то, насколько я
знаю, он человек порядочный.
- Должно быть, хочет стать медиком? - спросил я.
- Да нет, я даже не пойму, чего он хочет. По-моему, он
отлично знает анатомию, и химик он первоклассный, но, кажется,
медицину никогда не изучал систематически. Он занимается наукой
совершенно бессистемно и как-то странно, но накопил массу,
казалось бы, ненужных для дела знаний, которые немало удивили
бы профессоров.
- А вы никогда не спрашивали, что у него за цель? -
поинтересовался я.
- Нет, из него не так-то легко что-нибудь вытянуть, хотя,
если он чем-то увлечен, бывает, что его и не остановишь.
- Я не прочь с ним познакомиться, - сказал я. - Если уж
иметь соседа по квартире, то пусть лучше это будет человек
тихий и занятый своим делом. Я недостаточно окреп, чтобы
выносить шум и всякие сильные впечатления. У меня столько было
того и другого в Афганистане, что с меня хватит до конца моего
земного бытия. Как же мне встретиться с вашим приятелем?
- Сейчас он наверняка сидит в лаборатории, - ответил мой
спутник. - Он либо не заглядывает туда по неделям, либо торчит
там с утра до вечера. Если хотите, поедем к нему после
завтрака.
- Разумеется, хочу, - сказал я, и разговор перешел на
другие темы.
Пока мы ехали из Холборна в больницу, Стамфорд успел
рассказать мне еще о некоторых особенностях джентльмена, с
которым я собирался поселиться вместе.
- Не будьте на меня в обиде, если вы с ним не уживетесь,
- сказал он. - Я ведь знаю его только по случайным встречам в
лаборатории. Вы сами решились на эту комбинацию, так что не
считайте меня ответственным за дальнейшее.
- Если мы не уживемся, нам ничто не помешает расстаться,
- ответил я. - Но мне кажется, Стамфорд, - добавил я, глядя
в упор на своего спутника, - что по каким-то соображениям вы
хотите умыть руки. Что же, у этого малого ужасный характер, что
ли? Не скрытничайте, ради Бога!
- Попробуйте-ка объяснить необъяснимое, - засмеялся
Стэмфорд. - На мой вкус. Холмс слишком одержим наукой - это у
него уже граничит с бездушием. Легко могу себе представить, что
он вспрыснет своему другу небольшую дозу какого-нибудь
новооткрытого растительного алкалоида, не по злобе, конечно, а
просто из любопытства, чтобы иметь наглядное представление о
его действии. Впрочем, надо отдать ему справедливость, я
уверен, что он так же охотно сделает этот укол и себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
мне висел долг - я запутался, играя на бирже. Деньги нужны
были позарез. Оберштейн предложил мне пять тысяч. Я хотел
спастись от разорения. Но я не убивал, в этом я не повинен.
- Что же в таком случае произошло?
- Уэст меня подозревал и выследил - все так, как вы
сказали. Я обнаружил его только у входа в дом. Туман был такой,
что в трех шагах ничего не было видно. Я постучал дважды, и
Оберштейн открыл мне дверь. Молодой человек ворвался в
квартиру, бросился к нам, стал требовать, чтобы мы ему
объяснили, зачем нам понадобились чертежи. Оберштейн всегда
имеет при себе свинцовый кистень - он ударил им Кадогена Уэста
по голове. Удар оказался смертельным, Уэст умер через пять
минут. Он лежал на полу в холле, и мы совершенно растерялись,
не знали, что делать. И тут Оберштейну пришла в голову мысль
относительно поездов, которые останавливаются под окном на
черном ходу. Но сперва он просмотрел чертежи, отобрал три самых
важных и сказал, что возьмет их.
"Я не могу отдать чертежи, - сказал я, - если к утру их
не окажется на месте, в Вулидже поднимется страшный переполох".
"Нет, я должен их забрать, - настаивал Оберштейн, - они
настолько сложны, что я не успею до утра снять с них копии". "В
таком случае, я немедленно увезу чертежи обратно", - сказал я.
Он немного подумал, потом ответил: "Три я оставлю у себя,
остальные семь засунем в карман этому молодому человеку. Когда
его обнаружат, похищение, конечно, припишут ему". Я не видел
другого выхода и согласился. С полчаса мы ждали, пока под окном
не остановился поезд. Туман скрывал нас, и мы без труда
опустили тело Уэста на крышу вагона. И это все, что произошло и
что мне известно.
- А ваш брат?
- Он не говорил ни слова, но однажды застал меня с
ключами, и я думаю, он меня стал подозревать. Я читал это в его
взгляде. Он не мог больше смотреть людям в глаза и...
Воцарилось молчание. Его нарушил Майкрофт Холмс.
- Хотите в какой-то мере искупить свою вину? Чтобы
облегать совесть и, возможно, кару.
- Чем могу я ее искупить?..
- Где сейчас Оберштейн, куда он повез похищенные чертежи?
- Не знаю.
- Он не оставил адреса?
- Сказал лишь, что письма, отправленные на его имя в
Париж, отель "Лувр", в конце концов дойдут до него.
- Значит, для вас есть еще возможность исправить
содеянное, - сказал Шерлок Холмс.
- Я готов сделать все, что вы сочтете нужным. Мне этого
субъекта щадить нечего. Он причина моего падения и гибели.
- Вот перо и бумага. Садитесь за стол - будете писать
под мою диктовку. На конверте поставьте данный вам парижский
адрес. Так. Теперь пишите:
"Дорогой сэр!
Пишу Вам по поводу нашей сделки.
Вы, несомненно, заметили, что недостает одной существенной
детали. Я добыл необходимую копию. Это потребовало много лишних
хлопот и усилий, и я рассчитываю на дополнительное
вознаграждение в пятьсот фунтов. Почте доверять опасно. И я не
приму ничего, кроме золота или ассигнаций. Я мог бы приехать к
Вам за границу, но боюсь навлечь на себя подозрение, если
именно теперь выеду из Англии. Поэтому надеюсь встретиться с
Вами в курительной комнате отеля "Чаринг-Кросс" в субботу в
двенадцать часов дня. Повторяю, я согласен только на английские
ассигнации или золото".
- Вот и отлично, - сказал Холмс. - Буду очень удивлен,
если он не отзовется на такое письмо.
И он отозвался! Но все дальнейшее относится уже к области
истории, к тем тайным ее анналам, которые часто оказываются
значительно интереснее официальной хроники. Оберштейн,
жаждавший завершить так блестяще начатую и самую крупную свою
аферу, попался в ловушку и был на пятнадцать лет надежно
упрятан за решетку английской тюрьмы. В его чемодане были
найдены бесценные чертежи Брюса-Партингтона, которые он уже
предлагал продать с аукциона во всех военно-морских центрах
Европы.
Полковник Уолтер умер в тюрьме к концу второго года
заключения. А что касается Холмса, он со свежими силами
принялся за свою монографию "Полифонические мотеты Лассуса";
впоследствии она была напечатана для узкого круга читателей, и
специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному
вопросу. Несколько недель спустя после описанных событий я
случайно узнал, что мой друг провел день в Виндзорском дворце и
вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой для
галстука. Когда я спросил, где он ее купил, Холмс ответил, что
это подарок одной очень любезной высокопоставленной особы,
которой ему посчастливилось оказать небольшую услугу. Он ничего
к этому не добавил, но, мне кажется, я угадал августейшее имя и
почти не сомневаюсь в том, что изумрудная булавка всегда будет
напоминать моему другу историю с похищенными чертежами
подводной лодки Брюса-Партингтона.
Перевод Н. Дехтеревой
Примечания
1 Строка из английской детской песенки. Перевод С.
Маршака.
2 Вошедший в поговорку отрывок из песни "Смерть Нельсона",
сочиненной и исполнявшейся знаменитым английским тенором Джоном
Брамом (1774 - 1836).
Артур Конан-Дойль.
Этюд в багровых тонах
Повесть
* ЧАСТЬ I *
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
ГЛАВА I. МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив
звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел
специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий
я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский
стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до
него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном.
Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал
и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе
с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился
вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до
Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к
своим новым обязанностям.
Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же
не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен
в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении
при Майванде1. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость
и задела подключичную артерию. Вероятнее всего я попал бы в
руки беспощадных гази2, если бы не преданность и мужество моего
ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной
лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение
английских частей.
Измученный раной и ослабевший от длительных лишений, я
вместе с множеством других раненых страдальцев был отправлен
поездом в главный госпиталь в Пешавер. Там я стал постепенно
поправляться и уже настолько окреп, что мог передвигаться по
палате и даже выходить на веранду, чтобы немножко погреться на
солнце, как вдруг меня свалил брюшной тиф, бич наших индийских
колоний. Несколько месяцев меня считали почти безнадежным, а
вернувшись наконец к жизни, я еле держался на ногах от слабости
и истощения, и врачи решили, что меня необходимо немедля
отправить в Англию. Я отплыл на военном транспорте "Оронтес" и
месяц спустя сошел на пристань в Плимуте с непоправимо
подорванным здоровьем, зато с разрешением отечески-заботливого
правительства восстановить его в течение девяти месяцев.
В Англии у меня не было ни близких друзей, ни родни, и я
был свободен, как ветер, вернее, как человек, которому положено
жить на одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день. При таких
обстоятельствах я, естественно, стремился в Лондон, в этот
огромный мусорный ящик, куда неизбежно попадают бездельники и
лентяи со всей империи. В Лондоне я некоторое время жил в
гостинице на Стрэнде и влачил неуютное и бессмысленное
существование, тратя свои гроши гораздо более привольно, чем
следовало бы. Наконец мое финансовое положение стало настолько
угрожающим, что вскоре я понял: необходимо либо бежать из
столицы и прозябать где-нибудь в деревне, либо решительно
изменить образ жизни. Выбрав последнее, я для начала решил
покинуть гостиницу и найти себе какое-нибудь более
непритязательное и менее дорогостоящее жилье.
В тот день, когда я пришел к этому решению, в баре
Критерион кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел
молодого Стэмфорда, который когда-то работал у меня фельдшером
в лондонской больнице. Как приятно одинокому увидеть вдруг
знакомое лицо в необъятных дебрях Лондона! В прежние времена мы
со Стэмфордом никогда особенно не дружили, но сейчас я
приветствовал его почти с восторгом, да и он тоже, по-видимому,
был рад видеть меня. От избытка чувств я пригласил его
позавтракать со мной, и мы тотчас же взяли кэб и поехали в
Холборн.
- Что вы с собой сделали, Уотсон? - с нескрываемым
любопытством спросил он, когда кэб застучал колесами по людным
лондонским улицам. - Вы высохли, как щепка, и пожелтели, как
лимон!
Я вкратце рассказал ему о своих злоключениях и едва успел
закончить рассказ, как мы доехали до места.
- Эх, бедняга! - посочувствовал он, узнав о моих бедах.
- Ну, и что же вы поделываете теперь?
- Ищу квартиру, - ответил я. - Стараюсь решить вопрос,
бывают ли на свете удобные комнаты за умеренную цену.
- Вот странно, - заметил мой спутник, - вы второй
человек, от которого я сегодня слышу эту фразу.
- А кто же первый? - спросил я.
- Один малый, который работает в химической лаборатории
при нашей больнице. Нынче утром он сетовал: он отыскал очень
милую квартирку и никак не найдет себе компаньона, а платить за
нее целиком ему не по карману.
- Черт возьми! - воскликнул я. - Если он действительно
хочет разделить квартиру и расходы, то я к его услугам! Мне
тоже куда приятнее поселиться вдвоем, чем жить в одиночестве!
Молодой Стэмфорд как-то неопределенно посмотрел на меня
поверх стакана с вином.
- Вы ведь еще не знаете, что такое этот Шерлок Холмс, -
сказал он. - Быть может, вам и не захочется жить с ним в
постоянном соседстве.
- Почему? Чем же он плох?
- Я не говорю, что он плох. Просто немножко чудаковат -
энтузиаст некоторых областей науки. Но вообще-то, насколько я
знаю, он человек порядочный.
- Должно быть, хочет стать медиком? - спросил я.
- Да нет, я даже не пойму, чего он хочет. По-моему, он
отлично знает анатомию, и химик он первоклассный, но, кажется,
медицину никогда не изучал систематически. Он занимается наукой
совершенно бессистемно и как-то странно, но накопил массу,
казалось бы, ненужных для дела знаний, которые немало удивили
бы профессоров.
- А вы никогда не спрашивали, что у него за цель? -
поинтересовался я.
- Нет, из него не так-то легко что-нибудь вытянуть, хотя,
если он чем-то увлечен, бывает, что его и не остановишь.
- Я не прочь с ним познакомиться, - сказал я. - Если уж
иметь соседа по квартире, то пусть лучше это будет человек
тихий и занятый своим делом. Я недостаточно окреп, чтобы
выносить шум и всякие сильные впечатления. У меня столько было
того и другого в Афганистане, что с меня хватит до конца моего
земного бытия. Как же мне встретиться с вашим приятелем?
- Сейчас он наверняка сидит в лаборатории, - ответил мой
спутник. - Он либо не заглядывает туда по неделям, либо торчит
там с утра до вечера. Если хотите, поедем к нему после
завтрака.
- Разумеется, хочу, - сказал я, и разговор перешел на
другие темы.
Пока мы ехали из Холборна в больницу, Стамфорд успел
рассказать мне еще о некоторых особенностях джентльмена, с
которым я собирался поселиться вместе.
- Не будьте на меня в обиде, если вы с ним не уживетесь,
- сказал он. - Я ведь знаю его только по случайным встречам в
лаборатории. Вы сами решились на эту комбинацию, так что не
считайте меня ответственным за дальнейшее.
- Если мы не уживемся, нам ничто не помешает расстаться,
- ответил я. - Но мне кажется, Стамфорд, - добавил я, глядя
в упор на своего спутника, - что по каким-то соображениям вы
хотите умыть руки. Что же, у этого малого ужасный характер, что
ли? Не скрытничайте, ради Бога!
- Попробуйте-ка объяснить необъяснимое, - засмеялся
Стэмфорд. - На мой вкус. Холмс слишком одержим наукой - это у
него уже граничит с бездушием. Легко могу себе представить, что
он вспрыснет своему другу небольшую дозу какого-нибудь
новооткрытого растительного алкалоида, не по злобе, конечно, а
просто из любопытства, чтобы иметь наглядное представление о
его действии. Впрочем, надо отдать ему справедливость, я
уверен, что он так же охотно сделает этот укол и себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188